Петер Илемницкий - Избранное

— А что ты удивляешься? — отозвался однажды Базалик, когда речь снова зашла об этом. — У каждого свое представление о правде и праве — хотя это порой бывает ложью и бесправием… Но люди действуют сообразно своим представлениям. В Турце, милый мой, я стал свидетелем одного случая, который частенько вспоминаю…

И он тотчас начал рассказывать:

— В дом, где был командир Попов со своим штабом, привели на допрос местного учителя, немца. Попов — человек справедливый, спокойный и ненавидит тех, кто прибегает к насилию против беззащитных. Так начал он и с тем учителем — мирно, вежливо, хотя и знал, что у учителя, заядлого нациста, многое на совести. Однако учитель оказался упрямым как осел, упорно ни в чем не сознавался. Попов однако не дал себя вывести из равновесия, но, видя, что даром тратит драгоценное время, задал ему последний, резкий вопрос: «Вы одобряете то, что делает Гитлер?» И представьте нахальство этого учителя — он ответил: «Да, все это правильно!» Тут уж Попов не совладал с собой — вскочил, взбешенный, швырнул документы обвиняемого ему в лицо, закричал: «Ах ты, гад! Значит, ты одобряешь, что у меня жену убили? Что моему четырехлетнему сыну голову об стену размозжили? Одобряешь, что разбомбили наши города и сожгли наши деревни?!» И, не сказав больше ни слова, он показал на дверь. Все мы поняли, что это означает. Вскоре раздался выстрел…

Вот что рассказал Базалик. Надеюсь, мне удалось повторить рассказ так, как мы его услышали. Просто невероятно, сколько подобных примеров носил Базалик в своей голове!

Помню… Сидим мы раз вечером в бункере, обсуждаем новости, которые я только что принес. Насколько помню, говорили тогда о том, как нам действовать, если немцы попрут через наши места.

Вам кажется, что это было лишнее? Что впереди было достаточно времени решать такие вопросы? О нет! Уверяю вас: с тех пор как Базалик ходил к Садиленко, у нас были совершенно надежные сведения. И обитатели бункера отнюдь не были фантазерами. Да и к чему?

Мы уже так и видели, как пробираются через леса мелкие немецкие разведотряды, как тянутся за ними отряды побольше, а там наползают и главные силы, которым мы, по правде говоря, ничуть не радовались…

Сидим мы, занятые таким волнующим разговором, вдруг слышим снаружи треск сучьев, тихие шаги.

Не знаю, как кому, а мне в голову под впечатлением нашего разговора пришла пословица: «Речь о волке, — а волк тут как тут!»

Мы невольно потянулись к оружию.

Дверь отворилась, и Шимон Сигельчик сунул в нее нос:

— Вы дома?

— А, чтоб тебя! — ответил я ему. — Я-то уж думал: немцы!

— Чепуха! — засмеялся Шимон. — Этот бункер не так-то легко обнаружить. Ей-богу, ночью даже я с трудом его отыскиваю!

— Не полагайся на это, — возразил Базалик. — Никто не может знать… Вот помню случай…

Ага, опять он зачерпнул из своего источника! Мы замолчали, ожидая рассказа.

— Однажды, в начале восстания, шел я лесом с несколькими товарищами, партизанами. К вечеру добрались мы до какого-то сарая и собрались заночевать в нем. Мы не знали, достаточно ли это надежное убежище, и, хотя по дороге не встретили ни души, если не считать маленькой девочки, которая пасла корову, все-таки приготовились на случай, если нагрянут немцы: распределили обязанности — тому браться за автомат, этому стоять в резерве с гранатой, третьему, с топором в руке, осторожно открывать дверь… Потом легли спать. И хоть никак мы этого не ждали, слышим ночью — стучат. Мы без звука вылезли из постелей, взялись за оружие. Тот, с топором который, идет к двери: «Кто там?» Никто не отвечает, только опять стучат. Товарищ, подняв топор над головой, тихонечко открывает дверь, мы все приготовились… А в двери — женщина, и лицо у нее озабоченное. «Господи, как вы сюда попали? — спрашиваем. — И что вам от нас нужно?» — «Ничего мне не нужно, — отвечает, — да только дочка вечор пригнала корову и рассказала про вас. Я сразу смекнула, кто вы такие. Вот принесла хлеба буханку да кусок сыра… Верно, голодные, думаю…» Положила она свои дары и бесшумно исчезла в ночи…

Базалик помолчал, потом, чтобы связать рассказ со словами Шимона, добавил:

— Вот я и говорю — никогда нельзя знать, не следит ли кто-нибудь за тобой. Осторожность никогда не вредит.

Однако Шимон явился к нам вовсе не за притчами подобного рода — он за делом пришел. И спрашивает:

— Готово?

— Готово!

Дали ему бумаги, тексты листовок, все, что полагалось, и он ушел, чтобы до свету добраться до Кленовских хуторов.

— Будь осторожен! — крикнули ему вслед, ведь дороги были не так уж безопасны, и немецкие гарнизоны, разбросанные в окрестностях, высылали в горы мелкие патрули.

Но Шимон и сам все знал: кроме сообщений заграничного радио, которые жадно глотали мы все, получали мы вести и из города. Нам доставлял их наш старший нотариус — видно, за то, что в свое время он так славно поил и угощал немцев, они прониклись к нему доверием и делились с ним такими сведениями, которые и сами-то передавали друг другу лишь шепотом.

В немецкой армии воцарилась тревога. И не удивительно! Она уже два года отступала, два года мыкалась по чужим странам, с диверсантами в тылу, а чтобы пересчитать возможности обещанной победы, хватало уже пальцев на одной руке. Мечта, казавшаяся такой близкой два года назад, когда армия стояла под Сталинградом и на Кавказе, постепенно таяла. Злость и отчаяние овладевали немцами, и многие из них горели жаждой мести. Такие не любили допросы да суды: подойди к ним на выстрел — и готово дело.

Зато другие — по большей части солдаты венгерских соединений и кое-кто из обманутых власовцев — не видели никакого счастья в том, чтобы продолжать это безумие с немцами, связывать с ними свою судьбу. Эти тайно покидали свои части и наудачу пускались в леса. Я не говорю, что ими руководила какая-нибудь возвышенная идея и не собираюсь убеждать вас, что они предпочли борьбу за свободу прислуживанию угнетателям. Наверняка многие из них думали только о своей шкуре и не остановились бы перед преступлением.

Имел это в виду и надпоручик Звара, который устанавливал контакты с такими дезертирами, не забывал об этом и поручик Тоно Фукас, чье дело было организовать их и давать им задания. Да, пан мой, здесь более чем где бы то ни было нужна была осторожность.

Поэтому не удивляйтесь, что обитатели бункера решили в конце концов, — хотя это убежище было отлично скрыто — выставлять часовых.

Конечно, ничего приятного тут не было. Спать приходилось урывками, и каждый, укладываясь на нары после дежурства, проклинал снег, мороз и метелицу.

Знаете ли вы, что это такое — стоять ночью в лесу одному как перст? Знаете, какие мысли приходят тогда в голову? Какие чувства овладевают человеком? Да, милый мой, не у всякого нервы выдержат!