Петер Илемницкий - Избранное

— Я не за себя боюсь — за Федора, — призналась тогда Бета. — Убьют ведь его! Но я…

Она замолчала, а я ждал — чувствовал, что она не докончила мысли, только ищет, как бы ее получше выразить.

— …Я все уже продумала. Коли придут, ворвутся в наш дом, найдут в кровати Федора, я скажу им: «Это мой муж!» И лягу к нему под одеяло… Может, они не поверят, спрашивать его начнут, еще, может, и автоматом пригрозят, черти… И тогда — вот как бог надо мною — я скажу им: «Отстаньте вы от него! Немой он!» Вот видите, как я все придумала…

Не знаю, какой дьявол подстрекнул меня разрушить план Беты и заронить в ее сердце сомнение. До сих пор стыжусь того, что ей тогда сказал:

— А если они не поверят? Если откинут одеяло и увидят его раны? Что тогда?..

— Что тогда? — растерянно повторила она. — Ну, тогда… Тогда мы…

Нет, не ко всем случайностям подготовилась Бета!

К счастью, немцы перестали появляться у нас. Видно, их одолевали более серьезные заботы.

Тем временем приближалось рождество.

Повествование мое, слава богу, подходит к концу. Еще два-три вечера помучаете меня, а потом уж засядете в своей комнатушке, приготовите бумагу да откроете пузырек с чернилами. Надеюсь, составляя свою хронику, вы будете точно придерживаться заметок, сделанных вами, правды не исказите и не навлечете на мою голову позора или презрения.

Об одном прошу: пишите так, чтобы всем было ясно, каков образ мыслей был у восставшего народа, да подчеркните, какие силы указывали ему правду, какие мысли и чаяния питали его отвагу и стойкость.

И не надо вам опасаться гнева кое-кого из нынешних больших людей, который охватит их за то, что вы не уделили им исключительного внимания. Те, которые скрывались тут и бескорыстно трудились во имя всего народа, — наверняка не тщеславны и равнодушны к личной славе. Те же, кто явился позднее, чтобы защитить свои узкие интересы, без внимания к общему делу, — такие и не заслуживают особого прославления. Что нам до них? Пусть себе злятся! Пусть распределяют между собой награды да ордена…

Нам важны не личности, а само дело. Нам важно, чтобы дети наши и внуки когда-нибудь прочитали в этой хронике, какие страдания доставили их родителям те, кто в конечном итоге думали только о себе и в ненависти к всеобщему прогрессу готовы были стакнуться хоть с самим дьяволом. И еще нужно, чтобы хроника напоминала нашим потомкам все то, что пришлось нам пережить, сколько жертв принести, чтобы отвратить несчастье и гибель нашего народа. Будем надеяться, такие уроки им не повредят.

А теперь вернемся к тем предрождественским дням. Должен сказать, никогда еще, сколько стоит наша деревня, не было у нас такого тревожного рождества, как в конце 1944 года. Женщины наши на части разрывались, убирали дома, выметали печи, пекли, что положено, и колбасок наготовили — да что проку? Девушки накрахмалили сорочки, выгладили юбки, чтоб красиво колыхались на ходу, — опять-таки спрошу, какой был в том прок, коли мужчины наши и парни словно голову потеряли?

Потому что как раз когда, кроме нас, нескольких человек, почти все уже о нем забыли, явился в деревню, как ни в чем не бывало, Безак. Пришел он совершенно открыто, все могли его видеть. Те, кто поверил, будто его убили немцы, от изумления рты не могли закрыть. А другие твердили:

— Безак вернулся, — значит, русские не за горами!

— Конечно, скоро их дождемся!

Безак, ясное дело, явился не просто так. Не для того, чтоб повидать семью да поболтать с соседями. Он ведь пришел из бункера, куда поступали совершенно точные сведения о положении, где обсуждали всякие варианты, принимали в расчет каждую мелочь, где, так сказать, знали наперед все, что будет, и заранее ко всему готовились.

Первым долгом Безак вызвал Лищака:

— Подобрал новых ребят?

— Как ты приказал, — ответил Робо. — Две команды. Ребята все молодые, такие, что с оружием обходиться умеют.

— И они уже вооружены?

— Кто как. Сам знаешь, каждый подобрал в лесу какую ни на есть тарахтелку.

Безак махнул рукой:

— Подобрал! К твоему сведению: милиция должна быть как огонь! Еще сегодня перевезем оружие из Выдрово. Что останется, сложим у Панчика.

Нет, подумайте только, какие пришли времена! Тут уж дело было не в одних милиционерах. Тут уж каждый, кто не собирался покоряться слепой судьбе, знал, что ему делать. И когда жены напоминали мужьям о хлевах, сараях да сеновалах, мужья ворчали себе в усы: «Отстань ты с ерундой!» Опять началось движение в деревне, опять мужчины собирались по домам или в трактире, опять каждый считал себя самым умным и задаром раздавал свои идеи. А вернувшись домой, вытаскивал оружие из тайника и чистил его.

Интересно мне было, что говорят по поводу возвращения Безака, и я собрался в деревню.

— Вижу, опять у тебя земля под ногами горит, — сказала жена, совсем потерявшая голову от предрождественских хлопот. — Тогда уж пряностей принес бы, что ли, — корицы там, имбиря…

— Отлично! — говорю. — Так меня и совесть не будет зазрить, что оставляю тебя в разгар работы, а сам иду шататься…

По дороге я все повторял ее наказ и, как только дошел до деревни, завернул в лавку Цута.

А тот, я знал, любил меня как собака кошку еще с тех самых пор, как мы накрыли его у Добрички. И показалось ему, что теперь он может мне отплатить.

— Ах, дорогой пан лесник, — запел он сладеньким голоском, — неудачно вы пришли… Какая уж тут корица да имбирь! Было, все было, пока жили мы мирно и товары нам регулярно подвозили. А теперь что? Кто нам что даст? Кто нам поверит?

— Не для того я пришел, чтобы выслушивать ваши политические соображения, — с сердцем возразил я. — И вовсе мне не интересно ваше отношение, которое вы и не пытаетесь скрыть. Я спрашиваю только то, что вы слышите. Нету?

— Нету… Вот после войны, даст бог… А насчет того, что вы сказали…

Не стал я ждать его оправданий и вышел из лавки, где этот Цут сидел всю жизнь, как паук, и ткал свою отвратительную паутину. Вышел, вдохнул морозного воздуха и словно очутился в новом мире.

Перед полицейским участком стояли сани, нагруженные вроде бы еловыми ветками. Но Лищак с несколькими молодцами вытаскивал из-под веток какие-то продолговатые свертки в мешковине, — и я тотчас понял, что это за товар.

— Оружие из Выдрово привезли, — сказал мне Лищак. — До вечера сдадим на хранение полицейским. Знаешь, Мелихар уже вернулся!

— Все перевезли-то? — спросил я.

Лищак глянул на меня искоса, словно заглядывая мне в душу, но это он скорее по привычке: никакого недоверия ко мне он не мог испытывать. И он ответил сразу:

— Пулеметы пока оставили. Пусть будут у нас под рукой. А это все перенесем вечером…

Я хотел было двинуться дальше, да вспомнил еще одно деле и говорю: