Петер Илемницкий - Избранное

— Я хотел пробраться к Вранским, — послышалось из-за чемоданов. — Передать им привет от сына… Они дали бы мне его одежду.

К счастью, словно по уговору, к вечеру мелькнул во дворе младший сын Вранского.

— Поди-ка сюда, Тонко! — позвали его в кухню. — Снимай пальто. Вот этого гостя домой отведешь.

— Нет. — Парень решил сделать иначе. — Я пойду домой один, надену два пальто и вернусь.

Видали, каков? Сообразительный парень! Так он и сделал. Когда уже совсем стемнело и часовой отошел на другой конец двора, мы все вместе вышли на улицу, и с нами — тот, кто остался для нас безымянным и о котором мы знали одно: этому человеку грозит смертельная опасность.

Подумал я тут о своей жене, о страхах ее, которые были естественны, когда вокруг творились такие страшные дела, подумал о милой моей дочурке, которая — но виноват ли я в этом? — почти не видела папку, и двинулся домой.

Откуда ни возьмись — возникает из темноты Адам Панчик и присоединяется ко мне.

— Что нового? — спрашиваю его прямо, потому что Панчик никогда не появляется просто так.

— Я узнал, зачем немцы тут, — отвечает он. — Ждут, чтоб их части с той стороны Поляны нагнали сюда наших солдат и партизан, прямо им в руки… Для того и патрули повсюду высылают.

— Дураки! Воображают, что наши кучей пойдут, — засмеялся я. — Ну и пусть себе ждут.

Панчик прошел со мной еще немного, но, увидев доктора, который возвращался в деревню из соседнего поселка, круто повернулся и, ни слова не говоря, скрылся. Так я встретился с доктором один на один.

— Откуда, доктор? — начал я, хотя был уверен, что идет он от Драбантов.

С тех пор как раненый Лукаш дополз до отчего порога, я ничего о нем больше не слыхал и теперь надеялся, что доктор сам удовлетворит мое любопытство. Но он только кивнул головой в сторону поселка и небрежно бросил:

— Сами понимаете — ноябрь… Скверное время для стариков…

Так и ушел я несолоно хлебавши, не узнав, удалось ли Лукашу оправиться от тяжелых ран, — а все-таки порадовался, что доктор умеет молчать, даже когда в этом и нет нужды.

Было совсем темно, когда я подходил к нашему лесничеству. И в этой темноте, в тишине этой, за которыми могут скрываться сотни опасностей, я особенно остро ощутил, что значит для меня этот дом, где ждет меня добрая жена, где потрескивает хворост и пылают буковые дрова в печке, где светит лампа… в общем, где мне так хорошо, как нигде на белом свете.

На сей раз я мог обнять Розку раньше, чем думал: она стояла перед калиткой, закутавшись в платок, и дрожала от холода. Это меня немного встревожило.

— Что ты тут делаешь?

— Давно поджидаю тебя! Иди скорей домой, скорей!

«Что-то случилось!» — блеснуло у меня в голове, но спросить я не решился. Сейчас же подумал о Наде, — эта неугомонная девчушка всюду бегает, во все сует свой любопытный носишко… Охваченный тревогой, я в два прыжка очутился дома.

Слава богу, с Надей ничего не случилось! Еще в сенях услышал я ее радостный визг и смех, а войдя в кухню, чуть с ног не свалился.

Боже ты мой! На чьих коленях она прыгает?!

Да ведь это… если не ошибаюсь… старший Козлов!

И впрямь то был Иван Козлов, а другой, который щекотал Наденьку так, что она давилась от хохота, был Дюрко Драбант!

Подумайте только! Вот так встреча! Сколько вопросов, оставшихся без ответов! У меня они вырвались все сразу — так уж всегда бывает, когда тревога и страх внезапно сменяются огромной радостью.

— Иван! Дюрко! Ах вы, мои милые!.. — закричал я, обнимая обоих. — Вернулись, целые и невредимые!

— Вернулись, — ответил Козлов, — и даже нас стало еще больше…

— Где же вы?

— На Большом Болоте, — сказал Дюрко. — В сарае.

— Ну, рассказывайте, где вас носило! — я не мог укротить своего любопытства, хотя тотчас понял всю неуместность и необъективность вопроса.

— Сразу не скажешь, — проговорил Дюрко таким тоном, словно имел за собой сотни боев и тысячи километров. — Все время меняли места — нынче здесь, а завтра там…

Я едва удержался от смеха. Видали, какой герой! И вспомнилась мне июньская ночь, когда мы с Розкой несли на Большое Болото продукты для наших парашютистов, вспомнился и рассказ Козлова о том, как нашли они Дюрко, спавшего под елью. Давно ли это было? Еще и полугода не прошло! Был тогда Дюрко беспомощным жучком, и теперь — гляньте: да у него на подбородке уже кое-где волоски выросли, и не пищит он теперь, голос его приобрел мужскую окраску, и взгляд стал тверд… Мужчина!

Иван глянул на него так, словно хотел сказать: «Но, но, Дюрко, не хвастайся!» — но промолчал, а на мой вопрос ответил:

— Мы сейчас от Поляны пришли. Немцы нас вытеснили…

— А здесь они вас поджидают, — вспомнил я слова Панчика. — Думают, все вы так и сунетесь им в петлю!

— Пускай ждут! — засмеялся Дюрко, однако Козлов хорошенько взвесил свой ответ:

— Что ж, кто попался, тот попался. И побили многих, это правда. Только ваши немцы могут укладывать вещички. Кончилось их время.

В самом деле! Эти слова подтвердились раньше, чем мы осмеливались надеяться.

На четвертый день после большого боя на Обрубованце и всего того, что затем последовало — после массовых расстрелов партизан и зверского истребления цыганского племени, Янко Крайча прислал ко мне специального гонца с вестью, которая меня радостно поразила.

— Вчера из деревни ушли танки и машины. Сегодня уходят последние пехотные части.

— В каком направлении? — спрашиваю гонца.

— Одни в город, другие через Шопик… Говорят, еще вернутся.

Я расспросил о настроении в деревне, обо всем, что могло интересовать отряд Козлова и других, кто укрывался по горам, и узнал: как только первые немцы выбрались из деревни, люди бросились в долины и леса — спасать раненых, собирать оружие…

Ах, милые вы мои, я мог бы сразу поведать, что я тотчас предпринял, как послал радостную весть о Дюрко старому Драбанту и что велел передать на Большое Болото, — но нет, не стоит обременять ваши записи подробностями о совершенно естественных делах. Тем более что наконец-то я подошел к тому, что произошло тотчас после ухода немцев; когда б ни вспоминал я об этом случае — он глубоко меня трогает.

Правда, я не был очевидцем и в жизни не видел человека, который играл тут главную роль, — но спросите любого ребенка, и он скажет вам, как было дело.

Ну, так слушайте.

Как я уже сказал, после ухода немцев люди побежали в лес. Поверьте, прогулка была не из веселых: вы слышали ведь, погода стояла скверная, холода начались раньше обычного. Дожди, мокрядь, в ямах да на открытых местах уже порядочно намело снега, и студеные ветры словно с цепи сорвались… Повыше в горах так уж и казалось, что на свете только и есть, что снег да мороз. Снег, мороз и метели… Но что для наших! Не обращая внимания на непогоду, они доходили до Толстого Явора и до Сиглы, предавали земле убитых, разыскивали раненых, уносили их в деревню, укрывали по домам. Таких было человек сорок. Вот это надо вам отметить.