Петер Илемницкий - Избранное

Среди красноармейцев шаталась кучка сорванцов, и, конечно, был с ними Мишко Стрмень. Вот застеклят окна в школе — и опять будет ерзать мой герой над своими задачками… А как побежит в Медведёво к крестной, будет вспоминать… Зато отец его отложил винтовку, как только кончился бой. Он стоял в группе односельчан и, вероятно, уже раздумывал над тем, как ему раздобыть второго вола под пару.

Словно и впрямь надломилось над нами время. Никому не было охоты слушать сапожника Ремешика и историю его свиньи, что было самым сильным его военным переживанием. Если и говорили люди о чем-то серьезно, так о том, что перенесли они за эти два дня. И если задумывались, так только о том, что будет.

Вот почему, верно, сказал поручик Тоно Фукас:

— Наших раненых и больных надо перевезти из выселок в деревню. А мертвых похоронить с почестями…

И случайно заметил я, как при этих словах старый Худик, делегат съезда, вытер кулаком слезы. Быть может, только сейчас, припомнив гибель людей, которых он знал — гибель Росика и кочегара Йожо Дебнара, смерть возчика Земко, Янко Латко, расстрел двух наших молодых партизан, смерть лесоруба Матуша Трчки и столяра Маруша и всех, кто пал здесь, — подумал Худик, какой высокой ценой оплачена радостная весть, принесенная им когда-то из Быстрицы…

Здесь были почти все, о ком я вам рассказывал, но были они уже иные, не такие, какими вы могли себе их представить по моим словам. С красноармейцами они обращались как с самыми дорогими людьми, без конца обнимались, бросались в объятия то к ним, то к партизанам. Но как ни велика была радость, а каждый, когда вся эта буря поулеглась, задумался о том, что он будет делать завтра. Обнимали красноармейцев, конечно, с благодарностью, но вряд ли кто из наших знал так хорошо, как я, через что прошли эти русские парни. Вспомнил я ту июньскую ночь, когда мы на Подвепорском лугу ждали первых советских партизан. Господи, сколько же с того времени довелось испытать пятерым братьям Козловым и их дружине! Сколько диверсий совершили они, сколько немцев отправили на тот свет… И еще представлялась мне та картина на Хлпавицах: красноармейцы, бредущие из последних сил и падающие прямо в снег в трескучий мороз — только бы немного отдохнуть… Откуда пришли они? Через сколько рек, лесов и гор? И сколько их товарищей должны были пасть, чтобы могли они дойти, спасти нас?

Я сказал, что тут были почти все наши, но кое-кого все-таки не хватало. Кое-кто не появлялся…

Нет, я имею в виду не тех, кто еще до восстания примкнул к нам, и даже планы составлял вместе с нами, да лакомился живанкой: этих я тоже видел среди наших. Правда, во время восстания люди эти были очень осторожны, мало мы о них слышали, о некоторых даже и вовсе ничего, но совесть их не обременяли никакие грехи, им нечего было бояться.

И не бывшего старосту Шимчика имею я в виду, не лавочника Цута, не Добричку или Гамая, или кого-нибудь еще из их шайки. Шимчик, хотя, как мы знаем, совсем отошел от всякой политической деятельности, все-таки хорошо чувствовал, что ему не место среди нас. А остальные… Ха-ха, попробовали бы показаться! Уж мы бы сказали им пару теплых слов!

Так кого же не хватало среди нас?

Да Беты Ярабчановой!

Можете не сомневаться, она отлично знала, что происходит в деревне. Когда наши гоняли немцев по склонам, оттесняя их в горы, стрельба приблизилась и к этому отдаленному поселку. Кто мог поручиться за то, что, когда бой кончится и наши вернутся в деревню, немцы, усталые и перемерзшие, не явятся к ним? Вот чего боялась Бета! За Федора боялась.

И она оказалась права. Может быть, предчувствовала…

Когда все мы убаюкивали себя надеждой, что немцы окончательно рассеяны и ни на что больше не осмелятся, они оказались тут как тут! Нет, пришли они уже не как завоеватели и мстители — они были в отчаянии, были без сил, и хотелось им одного — спать. И вот забрели они в поселок, словно самим господом богом забытый; трое ввалились в хату Беты Ярабчановой и без долгих разговоров улеглись прямо на полу. И не было им никакого дела до человека, лежащего на единственной кровати. Федор мог быть спокоен.

Но сами понимаете, у него так и чесались руки. Наконец-то была возможность отплатить за все свои раны и страдания. Ах, если б только он мог лучше двигаться! Если б мог стать на ноги! Смотрел он на этих ненавистных ночлежников и все шептал Бете:

— Забери у них автоматы!

Но Бета не послушалась его. Она приникла к Федору, стараясь успокоить его гнев. Сердце ее так и сжималось от недоброго предчувствия.

Нет, то не было опасение, что немцы пристрелят Федора. Куда там! Нет, нет. Под утро, когда в поселок ворвались красноармейцы с партизанами, она сама крикнула троим швабам: «Бегите!» — и собственными руками вытолкала их за двери. Знала, что спросонок они нарвутся прямо на выстрелы наших…

Нет, другое горе терзало Бету. Еще накануне вечером, когда кончился бой, в поселок вернулся сосед Кмошко и сказал Бете:

— Раненых и больных будут свозить в деревню…

Ах господи, вот он и наступил этот момент! Вот оно — то самое, чего в последнее время так боялась Бета. Вот почему и не видели мы ее среди нас. Как было ей оставить Федора? Могла ли она спокойно стоять, болтая с односельчанами, радуясь окончанию войны? Все смеялись и веселились — только ей конец войны нес с собой великое горе.

А Федор и сам не раз говорил:

— Вот придут наши, увезут меня…

Ах, не подозревал он, как больно ранили эти слова Бету! Неужели не замечал он, что Бета исполняет все желания, какие только могла прочесть по его глазам? Неужели он был слеп? Он ни в чем не терпел недостатка — Бета пожертвовала для него всем. И он мог бы остаться здесь… Но всякий раз, когда боль отпускала его, он улыбался как ребенок и все твердил:

— А у нас в Краснодаре…

И вот — оно пришло…

Перед хатой остановились сани, и в дом вошли русские.

— Здравствуйте! Здорово, Федор!

Меня там не было, но даю руку на отсечение, что слезы хлынули из глаз Беты.

— В Тисовец тебя отвезем — потом домой поедешь… Ну и отделали же тебя эти сволочи!

Что тут еще рассказывать? Наступало самое горькое. Приходилось прощаться…

— Прощай, Бета. И спасибо тебе! — сказал Федор. — Никогда я тебя не забуду…

Бедная! Она-то ждала совсем другого.

И если я — быть может, против вашего ожидания, — собираюсь кончить свое повествование этим эпизодом, то хочу в заключение заметить: если и есть человек, который никогда ничего не забудет, то это Бета Ярабчанова.

Ну вот мы и кончили. Теперь вам — только сесть за стол да приступить к работе. Ох, не завидую я вам: знаю, какое для вас начинается мучение. Насколько легче было бы вам связать между собой все эти эпизоды, если б могли вы ввести несколько вымышленных героев! Насколько занимательнее стало бы чтение, если б вплести сюда какую-нибудь любовную интригу!