Петер Илемницкий - Избранное

Кореска понял это и с той поры стал чаще встречаться с Павлом. Он придавал большое значение этим встречам, потому что видел, что Павол быстро все схватывает, понимает вещи так, как они есть, и несмотря на то что он крестьянин, свыкается с новой обстановкой, встает в ряды огромного отряда рабочих, под землей, на земле и над землей добывающих свой кусок хлеба; и что самое главное — Павол имеет влияние на многих, кто пришел сюда с гор и из бедных хуторов, чтобы продать свою силу. Поэтому Кореска неутомимо вел свою разъяснительную работу, он был убежден, что через Павла сможет влиять и на остальных. Где бы ни происходило собрание: в городе, в пивных рабочих кварталов или на заводе — всюду он брал с собой Павла; на собраниях он часто просил слова, горячо выступал, воодушевлялся, и у Павла была возможность наблюдать, что слова Корески, словно добрую монету, все принимают с радостью. После собраний они шли вместе, так как барак Павла находился недалеко от поселка, в котором жил Кореска со своей семьей. Они шагали по шумным улицам, залитым белым электрическим светом, и Кореска не уставая разъяснял вопросы, возникшие на собрании, потому что зачастую сам Павол не мог еще во всем разобраться.

Иногда они прогуливались вместе по таким местам, где Павлу еще не приходилось бывать. Раз — по Силезской Остраве, другой раз — по направлению к Муглинову, они взбирались на холмы или на высокие, старые, зарастающие травой горы пустой породы. Под ними в необъятную даль уходил Остравский промышленный бассейн, окутанный густым дымом. Дым подымался из высоких фабричных труб, белый пар стелился над водосточными каналами, и надо всем этим высились копры шахт с двумя беспрестанно мелькавшими, вращающимися в противоположных направлениях колесами и движущимся подъемником. Это были длинные прогулки, они совершали их обычно по воскресеньям, если Павол не уезжал домой. И когда Кореска замечал удивление Павла, тщетно пытавшегося охватить взором простиравшийся под ним край, он говорил:

— Да, дружище, не окинешь и взглядом. Не найти такого места, откуда можно было бы увидеть все. Представь себе только, что такое витковицкие заводы. Такие заводы не часто встречаются. А тут, вокруг Витковиц, во всем этом промышленном аду, теперь чуть не пятьсот заводов! Попробуй-ка сосчитать все шахты да доменные печи, а ведь это только первичная обработка, начало процесса производства. Полуфабрикаты идут затем в дальнейшую обработку — есть даже фабрика, где делают тончайшие волоски для электрических ламп. Можешь начать с заводов, на которых отливают гигантские болванки из черного чугуна, и кончить заводами, где из специальных сортов стали и цветных металлов выделывают дорогие физические приборы и самые тонкие детали механизмов. И здесь не только множество каменноугольных копей, отсюда уголь идет на коксовые и газовые заводы, здесь есть комбинаты, вырабатывающие разные химические продукты: краски, соли. Много текстильных фабрик, вагоностроительных и автомобильных заводов и еще черт знает чего.

Павол был ошеломлен. Совсем недавно он жил среди лесов и пастбищ, а если бы кто-нибудь спросил его о деревьях, право… он немного смог бы рассказать. А вот Кореска родился и вырос здесь, в его жилах текла кровь отцов и дедов, живших в этом заколдованном лесу фабричных труб, и он рассказывает так, что Павол сразу все видит и понимает. Как будто вместо труб перед ним пихты, сосны и ели; там вон коксовый завод, там шахта «Глубина», а там — химическая фабрика. Павол поражен, молчит, глаза у него широко открыты.

— Можешь себе представить, сколько сотен тысяч людей приковано к этим фабрикам и шахтам? А что они за это получают — об этом тебе и говорить не нужно. Сам знаешь. Честное слово, иногда мне приходит в голову, что все это только огромный кукольный театр. Мы — куклы… ну да! У каждого из нас к рукам и ногам привязаны нитки, и за них дергают хозяева. В Витковицах — это Гутман и Ротшильд, есть еще и другие. Их не так уж много. А мы, десятки, сотни тысяч… мы пляшем!

Гутман. Ротшильд.

Никогда раньше Павол не слышал этих двух имен, но в последнее время о них начали говорить всюду.

Особенно часто они стали упоминаться в связи с лихорадочными приготовлениями к празднованию столетней годовщины витковицких заводов. В газетах то и дело появлялись сообщения на эту тему, общественность готовилась к необычайному событию, правление заводов вырабатывало план проведения торжеств, а рабочие организации пытались определить свою позицию. Реформистские вожди встретили этот план с восторгом и решили принять активное участие в празднестве. Правление без всяких опасений за свой авторитет предоставило им возможность агитировать рабочих за широкое участие; было решено, что каждый рабочий получит юбилейный подарок: холостой — сто крон, женатый — сто пятьдесят и за каждые три проработанных года еще прибавку — десять крон.

С медовой улыбкой открывали «вожди» цеховые и профсоюзные собрания, звучным голосом возвещая:

— Внимание… юбилейный подарок! Правление заводов на этот раз не забыло и о рабочих. Благодаря нашим усилиям было достигнуто… А после праздника, в котором и рабочие примут участие, мы начнем новую борьбу… за окончат… побе…

Это были шумные собрания. С мест неслись гневные, раздраженные выкрики. Рабочие спорили, убеждали друг друга, искали правильное решение.

— Что ж мы… будем устраивать шествия перед их замком? Да я бы сам себе в глаза наплевал!..

— Так ведь тебя от этого не убудет, — раздавались другие голоса.

— А сто пятьдесят крон стоят того, чтобы разок прогуляться!

И опять слышался чей-то голос:

— Значит, вы считаете, товарищи, что мы должны их еще и благодарить за то, что они милостиво позволили нам добыть для них миллиарды?

Голос показался Павлу знакомым. Это был Кореска. Павол был согласен с ним. Среди этого гвалта, шума и крика Кореска был для него самой верной опорой. Павол чувствовал, что только он сможет правильно ответить на его вопросы.

А Кореска уже просил слова.

— Товарищи, — заговорил он, вначале запинаясь от волнения, — товарищи… неужели мы будем устраивать шествие перед их замком? Нет! Тысячу раз нет! За то, что они делали для нас и наших отцов? Я представляю себе совсем другое грандиозное шествие. Каждый день на заводах получают увечья и заболевают по крайней мере шестьсот человек рабочих и членов их семей. Знаете ли вы, что это значит? В год это составит двести тысяч раненых и больных из армии рабочих, эксплуатируемых гутманско-ротшильдским капиталом. Двести тысяч в год!..

Раздались крики одобрения, но скоро они замерли, стало опять тихо.

— Двести тысяч в год! — в третий раз повторил Кореска, чтобы усилить впечатление от своих слов. — А представляете, сколько их было за сто лет? Сколько погибло во время катастроф в шахтах, сколько людей, на которых попало расплавленное железо, сгорело заживо? Сколько погибло в вальцовочном, механическом и других цехах завода? Сколько умерло от истощения и болезней? Если бы могли они, наши мертвые товарищи, подняться из могил, собрать искалеченные тела, поломанные кости и прийти — слышите, товарищи, прийти!.. — вот это было бы шествие!