Петер Илемницкий - Избранное

Садясь на место, Кореска оперся о плечо Павла. Он был прямо потрясен картиной, которую сам же нарисовал перед своими слушателями. Он ничего не видел, не слышал ни аплодисментов большинства рабочих, ни криков одобрения, ни гула мужских голосов, от чего содрогался воздух. Видно было, что у рабочих нет особой охоты принимать участие в празднестве. А если часть рабочих и не возражала против шествия, то только из подсознательной боязни упустить смехотворный юбилейный подарок. А еще больше было таких, кто или просто боялся, или, будучи совсем забитым и не имея собственного мнения, во всем полагался на вождей, которые, мол, хорошо и правильно думают за них.

Дни были горячие. Рабочие молча наблюдали за приготовлениями, читали в газетах восторженные статьи продажных журналистов, ходили, не выдавая своих мыслей, возле вагонов с материалами; дерево, проволока, еловые ветки, целые склады электрических лампочек, древки и полотнища флагов — все это подвозили к заводу, к особняку генерального директора, к канцеляриям, к чешскому и немецкому городским театрам, на все улицы, ведущие к заводу.

По мере того как приближался назначенный день, среди рабочих мелькало все больше и больше незнакомых и подозрительных лиц: тайная полиция была начеку.

Павол совсем позабыл о доме. Сколько было сильных впечатлений! Картина мира для него обретала все более явственные очертания. А туда, где она была еще скрыта туманом, врывался напористый ветер слов Корески. Туман рассеивался очень постепенно, иногда возвращался вновь и скапливался как раз там, где, казалось, Павлу все было ясно. Он часто терялся в хитросплетении вопросов, противоречивых мнений, мыслей и новых впечатлений, он бился в них, как муха в паутине. Бесплодно, бессильно.

От рабочих он слышал всякое. Были и такие, что говорили:

— Почему мы вечно кричим? А если, товарищи, в один прекрасный день господа Гутман и Ротшильд закроют перед нашим носом ворота, — дескать, с них уже хватит, они останавливают работу, — что тогда? Где взять на хлеб?

Вопрос вырастал перед ними, как гора, — за ней ничего не разглядишь. Конечно… стоит хозяевам запереть ворота, как двадцать тысяч рабочих останутся без средств к существованию. И в глубине души рождалось робкое чувство благодарности за то, что Витковице стоят и работают, что дают возможность прокормиться… а чьи они — это дело десятое. И Павол заколебался.

Никому, в том числе и Павлу, тогда и в голову не пришло, что витковицкие заводы могли бы работать полным ходом и без Гутмана с Ротшильдом.

И опять именно Кореска показал Павлу этих промышленных магнатов в истинном свете. Перед самым праздником Павол зашел к Кореске домой, тот сначала долго рылся в кипе заботливо отобранных газет и вырезок, а потом сказал:

— Сбили тебя с толку, дружище, с этим Гутманом. Кто-то тебе его расписал… а ты сразу и голову потерял. А пошевели-ка мозгами!

И поверх Павловых представлений пошел класть новые краски. Краски у него были густые, ложились хорошо.

— Да будет тебе известно… дед Гутмана, вроде тебя, ничего не имел. Был приказчиком, потом мелким канцеляристом. А теперь? Теперь половина Витковиц принадлежит Гутманам. Ты думаешь, их богатство — это только металлургические заводы? Ошибаешься. Вот я тебе сейчас покажу…

Он взял газету и принялся перечислять Павлу все, что находилось во владении витковицких господ. Павол даже не успевал осмыслить этот поток незнакомых выражений и понятий: шахты и коксовые заводы в Остравском бассейне, рудники в Швеции и Словакии, железнодорожные магистрали, каменоломни, цементные заводы, угольные копи в Польше и Германии, акции вагоностроительных заводов, солодовни, кирпичные, текстильные, бумажно-целлюлозные заводы, земельные владения, огромные лесные массивы — все это дикое нагромождение богатства предстало перед взором словацкого рабочего, он был подавлен обрушившимися на него вопиющими фактами и не мог произнести ни слова.

А Кореска не давал ему даже вздохнуть.

— Это богатство оценивается в шесть миллиардов. Один француз подсчитал, что миллиард в золоте… это триста двадцать три тысячи килограммов золота. Значит, все витковицкое богатство составит почти два миллиона килограммов золота, или двадцать тысяч центнеров. На каждого из двадцати тысяч витковицких жителей пришлось бы… по центнеру золота! Ты можешь это себе представить, Павол?

Павол покрутил головой и признался:

— Не могу… нет…

И это было вполне естественно. Золото? Подобно всем, кто пришел сюда, в этот край, с хуторов и из черных лесов, он был рад, когда дома могли досыта наесться картошки с простоквашей. А о золоте у них было совершенно отвлеченное представление, с ним не связывали ничего реального. В лучшем случае его отождествляли с разными блестящими безделушками, которыми по дешевке торговали на ярмарках, чтобы удовлетворить их примитивные мечты об украшениях.

Центнер! Вот его он мог себе представить, его часто приходилось чувствовать на своей спине.

Но золото? Нет, у него самого никогда не было золота, ни грамма.

Кореске казалось, что его слова о сказочных богатствах Витковиц не произвели на Павла должного впечатления. Он стремился как можно лучше все объяснить Павлу, так как понимал, что только когда Павол осознает чудовищную социальную несправедливость существующего порядка до конца, он будет способен понять и способы борьбы с ним.

Но молчание Павла объяснялось не столько непониманием, хотя он поначалу и признался в этом, сколько потрясением и охватившим его ужасом. Он действительно не имел представления о золоте, но он мог догадываться, какое богатство заключено во всех этих шахтах, заводах, фабриках, железных дорогах, поместьях. Он не находил численного выражения этому богатству, но ему было ясно, что это нечто неизмеримое, не поддающееся пониманию, а следовательно, и представлению. И хотя у него было свое мерило — стоимость заложенной отцовской избы и нескольких кусков поля, он наперед знал, что этого мерила недостаточно. В конце концов ему пришлось удовлетвориться сознанием того, что на свете есть люди, которые задыхаются от богатства, которым все дозволено и которые действительно все себе позволяют.

Павол был глубоко потрясен. На обратном пути в барак в голове у него, словно тучи, проносились беспорядочные мысли. Переходя дорогу, он издалека увидел, как рабочие обвивают гирляндами из еловых веток триумфальную арку, связывают цветные бумажные ленты и флажки, монтируют щиты с электрическими лампочками. Всюду движение… подготовка к празднествам велась на широкую ногу, била в глаза, воздействовала на чувства. От кого-то он уже слышал, что эти праздники обойдутся в несколько миллионов. А к чему это, он понять не мог. Пройдет несколько дней — и смолкнет музыка, будут свернуты флаги, а еловые ветки полетят на свалку. Торжества отгремят, и опять замелькают серые будни, как всегда, пойдут на работу люди и, как всегда, уныло побредут обратно.