Петер Илемницкий - Избранное

Был чудесный январский воскресный день. В воздухе носилась снежная пыль. По обочинам навалены кучи грязного снега — их до сих пор не удосужились вывезти. А дальше, там, где кончались улицы и ряды домов сменялись широким простором, на морозном солнце искрились равнины. С высокой горки катались на санках ребятишки.

Павол с Кореской шли по Витковицкой площади.

— А все-таки… хорошо тебе было дома?

— А почему же нет? Наверно, я скоро женюсь, — похвастался Павол. Ему было приятно оттого, что он может говорить о Зузе: слова о ней и то были ароматны, как свежий, теплый хлеб. А сама Зуза… разве она не такая же?

Он остановился и, повернув голову, окинул взглядом городской костел от ступенек до шпиля башни. Прекрасный образец готической архитектуры, какого Павол еще нигде не видел. Рядом с костелом расположился большой приходский дом.

— Вероятно, Зуза нынче была в костеле, — вспомнил Павол.

— Ходит?

— Ходит, — признался Павол. — Я-то не хожу. Уже давно не заглядывал. А Зуза все же изредка бывает. Так уж там, в деревне, заведено. Во время выборов от фарара многие отошли, сердятся на него… однако в костел идут. Одно другому не мешает.

Кореска задумался.

— Скажи, Павол, тебе чего-нибудь не хватает, когда ты не ходишь туда? Ощущаешь ты… пустоту? Нужна тебе церковь?

— Нет! — И видно было, что это коротенькое, но важное слово Павол произнес без колебания и принуждения. При этом глаза его смотрели на Кореску так просто и ясно, словно незабудки у ручья.

— Ну вот, видишь: тебе костел не нужен, мне тоже, и если опросить всех, кто сейчас идет по улице, то нас оказалось бы большинство. А между тем…

— Тогда кому же он был нужен? Кто велел его построить? — с интересом спросил Павол. — Не те ли…

Кореска громко рассмеялся и ответил:

— Вот именно… те самые, о ком ты думаешь. Гутман и Ротшильд выстроили этот костел на свои деньги. Им-то он очень даже нужен. Пока фарары в костелах будут проповедовать, что кесарю — кесарево, а богу — божье, до тех пор Гутманы и Ротшильды будут строить католические и всякие прочие храмы, хотя сами они — евреи… Представь себе… они — патроны этого костела.

Павол широко раскрыл глаза. Слова Корески звучали непривычно резко и причиняли боль, обнажая новые, еще неведомые ему гнойные раны на теле народа. Однако Павол слушал внимательно и старался вникнуть во все, что рисовал перед ним товарищ, стремился понять сущность вещей и явлений, добраться до их скрытого смысла. А Кореска, энергично размахивая руками, рассказывал, разъяснял. В его рассказе проходили целые поколения, покорно согнувшиеся под тяжестью креста, терпеливые, отдавшиеся на волю божью, опутанные заповедями и догматами, призванными служить вящей славе и выгоде избранных, бунтовать против которых… смертный грех. Гутман и Ротшильд, патроны витковицкого храма, устами фарара держали в повиновении десятки тысяч рук, которые катили и катили золотой шар их богатства, попутно наращивая его…

— Мало этого, — продолжал Кореска, указывая на высокую башню костела, — думаешь, это всего-навсего колокольня? Ошибаешься, товарищ. Это была бы слишком большая роскошь, она бы не окупилась. Пока город не имел водопровода, в башне помещался распределительный резервуар, а под башней день и ночь стучал мотор насоса. Как видишь, здесь не только льют с амвона бальзам в души слабых, но некогда обеспечивали и снабжение водой по трубам старого водопровода. Хотя Гутману и Ротшильду нравится, когда их рабочие распускают нюни в костелах, но сами они не столь непрактичны.

Речь Корески лилась рекой, и, впитывая новые знания, Павол опять испытывал душевные муки. Но сегодня он принимал эту боль с радостью человека, страдающего чирьями, но осознавшего, что избавление от них принесет только нож хирурга. Первые испытания закалили его, потому и новые он принимал мужественно, с улыбкой.

От мороза невидимой пылью дрожал воздух. Вскоре они оставили позади и шахту «Глубина». Перед ними тянулась тихая окоченевшая улица. Корпуса заводов стояли однообразные, как кубики, настороженные, со стеклянными крышами и широкими окнами. Тут и там высились конструкции шахтных копров. Над вонючими каналами клубились белые облака замерзающего пара.

— Когда опять поедешь домой, расскажи своей Зузе… об этом костеле. И вообще… рассказывай ей обо всем. Нельзя, чтобы жена была дубина дубиной. Если не активизировать женщин, дело у нас не стронется с места. Женщины, товарищ, это очень серьезный вопрос.

Павол ничего не ответил. Этой дорогой он шел уже не впервые. Мимо шахты «Глубина» он ходил часто, особенно в рабочие дни. Сегодня воскресенье, она затаилась в прозрачном морозном воздухе, отовсюду веет тишиной. Невдалеке, словно предостерегающий перст, недвижно торчит подъемный кран. Каменная мостовая рассечена рельсами обычных железнодорожных путей и узкоколейки. Где-то совсем рядом гудят гигантские турбины электроцентрали, — там работа не прекращалась. Только этот шум и движение нарушали мертвую, неподвижную тишину, царившую сегодня вокруг шахты «Глубина».

— Это верно, — подхватил наконец Павол мысль Корески, — женщины очень нужны… чтобы привести мир в движение. Я сейчас как раз думаю о Зузе, о себе, меня давно это мучает. Знаешь… я бы женился, и Зуза согласна, но не знаю, как это сделать. По слухам, ее муж в Америке умер, но у Зузы нет никаких документов о смерти, никаких официальных подтверждений. А без документов фарар не разрешит венчаться.

Кореска остановился как вкопанный, потом напустился на Павла:

— А зачем тебе фарар? Постыдился бы, Павол! Кланяться ему, просить разрешения… да еще деньги совать! Ты соображаешь?..

— Мне фарар не нужен, — степенно ответил Павол, — пожалуй, и Зуза согласилась бы в конце концов… и отец. А вот наша мамка и вся деревня… Ты, дорогой товарищ, и представить себе этого не можешь…

Прямо перед ними высились гигантские трубы заводов, торчали башни мартеновских печей, кругом везде краны, платформы, вагонетки. И завтра, и целую неделю потом, и всегда здесь будет непрестанный грохот, скрежет, спешка, шум, крик. Вот стоят массивные охладители с вечно клубящимися над ними паром и дымом… кажется, будто эти громадные сооружения охвачены пламенем, которое еще не вырвалось наружу.

Кореска продолжал наступать:

— А если и Зуза согласится, зачем же еще ломать голову? Ни фарар, ни те, кто будет воротить от вас нос, вам счастье не дадут. Свое счастье, Павол, построите только вы сами: ты и Зуза. Слушай… ты рабочий, у нее дом и клочок земли. Но, не ровен час, уволят тебя с работы, а ее землю продадут за долги, — думаешь, фарар поможет вам в трудную минуту? И можно ли рассчитывать на тех, кто насмехался над вами, презирал вас? Останется лишь то, что есть у вас самих. Ваша сила. И уверенность в своей правоте.