Петер Илемницкий - Избранное

Гущава с ужасом убеждался, какого дал маху с этим Канитрой. Надо же было… послать сына в такой ад, чтобы чужие люди били его, морили голодом. И теперь… вот каким вернулся!

— Как-то раз послал он нас в деревню. Мне плохо подавали. Я, как ни старался, насобирал всего-навсего восемнадцать крон. А потом полицейский начал следить за мной. Тогда я вернулся к хозяину. Говорю ему, как мне не повезло, как полицейский за мной увязался, а хозяин не поверил, схватил палку: «Отвечай, сопляк, куда деньги спрятал?» — орал он и так меня бил, что я напустил в штаны. Я плакал, колени ему обнимал, умолял… а он знай бьет и кричит: «Я тебе покажу, дрянь паршивая, каково учиться ремеслу у Канитры!» Ночью — он думал, что я сплю, а я не спал, глаз не сомкнул от боли, — он обшарил мои карманы и суму. А у меня, ей-богу, больше ничего не было.

Гущава склонился над сыном — само безутешное горе. Гущавиха уже не вытирала слез.

— А утром я хотел встать — и не могу. Очень вот тут болело, — и Ондро показал на бедро у основания. — Мне помогли подняться на ноги, днем я малость расходился, но ненадолго хватило. А теперь уже еле двигаюсь… как-то хуже стало… Ой, больно!..

Больно — и конца этой боли не видно.

Так Ондро вернулся из своих странствий по свету. В свои пятнадцать лет он приобрел исключительный жизненный опыт… Нет, не в том смысле, что он исходил и повидал деревни и города, новые края и других людей, нет, от них у него не сохранилось никаких впечатлений. Он впитал в себя неимоверные муки, боль и обиды, он насквозь пропитался горечью, которая отражалась у него в глазах, сквозила в каждом его слове. Нет и уже никогда не будет того Ондро, каким он был минувшей осенью. Его многочисленные раны кровоточили, и вылечить их будет непросто.

Павол посоветовал отцу:

— Сходите с ним к доктору, пусть обследует парня и выдаст свидетельство. А потом подайте на Канитру в суд. Ничего другого не остается.

Гущава совет одобрил. Попадись сейчас в руки Канитра, он бы ему показал, где раки зимуют. Но Канитра обретается неизвестно где, вместе с Ондро он не вернулся. На всякий случай Гущава пошел проверить. Тот жил за три деревни от них. Его встретила жена Канитры.

— Хозяин дома?

— Нету… и не скоро вернется!

Подать на Канитру в суд? И подал бы, пускай его накажут, если есть еще хоть сколько-нибудь справедливости на свете. Но… во что влетит врачебное свидетельство? Крон десять. Самое малое…

И все-таки он решился. Врач осмотрел Ондро, установил серьезное повреждение тазобедренного сустава, грозящее неизлечимой хромотой, выдал справку, и дальше все пошло гладко. Составили протокол, выдвинули обвинение. Однако ни обвиняемый, ни свидетели по сей день не объявлялись. Придется ждать.

Это ожидание было равносильно виселичной петле на шее перед приходом палача. Подавленное настроение воцарилось в доме, хотя вне его, — на припеках, на южных склонах гор и по берегам журчащих ручьев уже налились нектаром золотистые цветы и трава одела все вокруг в зеленый цвет надежды, а земля, на которой пахари вывели первые борозды, дышала новой жизнью. Жизнь брала свое, она сбежала вниз по горным склонам, обосновалась у ручейков, весело поторапливала людей в поле; словно огромное знамя, реяла она во всю ширь горизонта и была новой-преновой, совсем как в прошлом году. Словно сорванец-мальчишка, она радостно насвистывала теплым ветерком. Но в семье Гущавы ничего этого не замечали. На шее — петля ожидания: что будет? Кто восстановит справедливость? И чем дольше ждали, тем туже затягивалась петля. Слабая надежда мерцает и трепещет, как голубой, призрачный огонек над болотами.

С тех пор, как д-р Гавлас заключил соглашение о финансовой поддержке газеты, характер «Вестника» сразу прояснился. Чувствовалась рука Гавласа, который ненавидел юбилейный тон, просветительские лекции и гимны в честь мероприятий просветительского общества, ни в малой мере не способствовавших повышению материального и культурного уровня народа. По его мнению, единственный выход — отучить людей от пьянства. Тогда все пойдет на лад. Сама по себе идея неплохая, но провести ее в жизнь было далеко не так просто, как представлялось д-ру Гавласу. Любую хорошую программу, хорошую идею можно претворить в жизнь лишь при условии, что за дело берутся с нужного конца. Д-р Гавлас до этой мысли не дошел и в упоении борьбой остановился на полпути: задаст жару видимому врагу да и назад, на исходную позицию, оставляя невредимым вражеский штаб.

В эту зиму Гавласу представилась прекрасная возможность вести неустанную борьбу. От антиалкогольных лозунгов, которыми «Вестник» оповестил общественность о своей новой линии, пора было выйти из окопов и дать бой в открытом поле. Что он и сделал.

Поводом послужил скандал в связи с открытием нового трактира.

Еще осенью на главной улице, прямо напротив районного Дома культуры, началось строительство большого трактира в модерном стиле. Проходя мимо, люди шушукались и спрашивали:

— Чей это?

— Кто строит?

— Для кого?

«Вестник» немедленно все разнюхал.

Не успело здание просохнуть как следует — хотя осень стояла сухая и теплая, не успели столяры изготовить комплект мебели, как в новоотстроенный дом въехал молодой трактирщик Мориц Абелес. Он подал прошение о патенте на неограниченную торговлю спиртными напитками и, не дожидаясь официального разрешения, открыл трактир. Владельцы старых трактиров возмутились. Не потому, что число питейных заведений в городе давно перекрыло установленную законом норму, а просто ввиду конкуренции, и без того достаточно острой.

Гавлас с Фойтиком разработали план кампании еще в то время, когда на стройке трудились каменщики. Но им не хватало неопровержимых доказательств, поскольку на страже интересов Абелеса стояли городские тузы, а уж они-то держали свои операции в сугубой тайне. Поэтому газета пока ограничилась тем, что подняла на своих страницах крик: «Строится новый трактир! Готовится планомерное отравление нашего многострадального народа! Все на борьбу с алкоголизмом!» Но все это были общие слова, и атака ничего не дала. Прочитав статью, люди пожимали плечами: «Столько шуму… из-за какого-то трактира? Мало ли таких трактирных патентов выдали до сих пор? И сколько еще выдадут?»

Подобные вещи никого не волновали. Приложившие руку к трактиру Абелеса равнодушно отмахивались, как от назойливой мухи, кое-кто исподтишка многозначительно хихикнул, и лишь отдельные голоса шепотком подхватили: «К бою!»

Не делал погоду и тот факт, что районное объединение предпринимателей-ремесленников не поддержало прошение Абелеса и вдобавок выразило, при негласном участии Гавласа, решительный протест. Абелес со своими восточными миндалевидными, словно истомленными, глазами на прозрачном бледном лице только ухмылялся. Не выбил его из седла и тот факт, что муниципальный совет большинством голосов тоже отклонил его прошение. Он прекрасно знал соотношение голосов «за» и «против» и не сомневался, что со временем оно обернется ему на пользу.