Франсиско Веладо - Кокосовое молоко

Мне нравятся эти строчки. Но кто же их написал? Кто? А влюбленные, напомнившие мне их, как они, наверное, счастливы! Интересно, какие они с виду?

— Да, да…

— Нет, нет…

Вероятно, совсем юная пара. У нее такой нежный высокий голос, ласкающий, мягкий, как бархат. А юноша говорит горячо и слегка заикается, видно от волнения.

— Да, да…

— Нет, нет…

Нет, кто действительно «в безумии», так это я! Потому что, слыша за собой слова любви и вздохи, подобные шороху крыльев, я чувствую, как трепещут в моем сердце чьи-то прекрасные строки и поют, и рвутся на волю… Этому трудно поверить — только оттого, что позади меня целуются двое малолетних, я, старый репортер, сижу и без конца повторяю какие-то стишки, смакуя рифмы, как ребенок смакует леденец.

— Да, да…

— Нет, нет…

Чьи же это стихи? Хотелось бы знать, потому что сегодня вечером я в полной мере ощутил всю глубину чувства, заложенного в них.

На эстраде появляются несколько служащих с керосиновыми фонарями. Сеанс отменяется — объявляют они. Кажется, электрическая сеть серьезно пострадала от разлива реки.

С галерки несется протестующий свист. Зрители толпой валят к выходу.

— Подождем немного. Видишь, какая толкучка.

— Ты права. Подождем, пусть выйдут.

— Так мы… договорились?

— Конечно.

— Значит, двадцать процентов.

— Нет, пятьдесят. Я же тебе сказал!

— Нет, нет, так я не согласна! Шесть векселей на семьдесят пять колонов каждый продать с таким убытком! Я очень много теряю. Это уж слишком!

О, господи боже мой! Так вот в чем дело! А я-то подумал совсем другое! Надо поближе рассмотреть их; ей-богу, они того стоят!

Отправимся следом…

Та, что была «в упоении, зачарована синей сказкой» — проклятые стихи! — оказалась солидной особой лет под пятьдесят. Она занимается спекуляциями на бирже, делает крупные дела. Деньжат у нее хватает. Она скупает по дешевке векселя, не брезгует и комбинациями помельче. У нее четыре трактира, страховая контора и шесть лавок. Женщина она образованная или, во всяком случае, заглядывает иногда в словарь — недаром она пришла в ярость, когда однажды какая-то газета назвала ее «альтруисткой». Такова госпожа Энграсия. Ее зовут Энграсия де… черт упомнит как там дальше! Она принадлежит к «высшему кругу» лавочников и трактирщиков и слывет среди них первой дамой.

Жених малость поплоше — в смысле положения в свете. Он всего-навсего школьный учитель и поэт, удостоенный диплома. Этот спекулирует на свой лад — кое-как кропает стишки да дрессирует мальчишек. Его зовут… нет, не стоит. Бедняга!

Ох, уж эти мне поэты! Никогда, ни за что в жизни я не стану доискиваться, кто автор стихов, повергших меня в сладостное безумие. Ведь если, черту на радость, окажется, что их написал этот самый учитель… клянусь, я на все способен! Я сам не знаю, что сделаю…

Я его застрелю!

В квартале Анхель говорят, что когда-то, в молодые годы, сеньора Коронада Пинсон была красавицей. Сейчас сеньоре шестьдесят лет, и она так толста, что напоминает окорок, и притом довольно-таки лежалый. Впрочем, сеньора Пинсон женщина весьма приятная.

Поскольку всю свою жизнь сеньора добросовестно трудилась, то к старости она оказалась владелицей прекрасного дома, бельевого магазина, фермы и трактира. Как видно, недаром говорят, что она была красавицей и что…

Если дочери в нее, то нечего и сомневаться, что сеньора была хороша собой. Девицы Пинсон — а их полдюжины — такие аппетитные, такие лакомые кусочки, что только пальчики оближешь! Зовут их Каталина, Петрона, Инес, Макария, Бенита и Висента. Каждая — в своем роде. Маменька утверждает, что они похожи на своих отцов, а те все были важные сеньоры из самого что ни на есть высшего общества.

Дочерей сеньоры Коронады редко встретишь на улице. Ни в одной семье в нашем квартале нет такого строгого надзора за девицами. Сама-то мамаша была… ну, вы понимаете? И, может, именно поэтому она теперь ужасно подозрительна. Кавалерам приходится идти на всякие хитрости, чтобы устраивать свои дела. Сестрицы помогают друг другу видеться с поклонниками. Дом сеньоры Пинсон похож на осажденную крепость. Здесь твердый закон — ровно в семь часов вечера двери запираются. Старуха сама поворачивает ключ в замке. И поскольку на балконах крепкие железные решетки, то дочкам не остается ничего другого, как только слушать серенады. Сеньора знает, как беречь свое добро, она сама это говорит.

Так обстоят дела. Она не позволяет дочерям заниматься тем, чем когда-то увлекалась сама. Тогда ей это нравилось, а теперь — нет. Теперь — ни-ни. Однако то ли просто по привычке, то ли по каким иным причинам сеньора все же сохраняет для себя то, в чем отказывает дочкам. Мистер Вильсон, американский негр, в прошлом кочегар на паровозе, состоит — по крайней мере в настоящее время — при пылкой сеньоре. Эта роскошь ей дорого обходится. Потому что американец, с тех самых пор как поселился в ее доме, бросил работу и тратит кучу денег. Он живет, как принц. С пяти утра он начинает:

— Когонада, мой хотел кофе.

— Подожди, я послала за приправой.

Приправа… У мистера очаровательная привычка пить кофе «с приправой», то есть с водкой. Ему приносят чашку ароматного кофе и бутылку водки. Хоть чашка и маленькая, но налита она только на две трети. Мистер берет на себя труд долить ее до краев — водкой, разумеется. Потом он размешивает ложечкой, пробует, отпивает один глоток и сейчас же снова доливает водкой. После этого отпивает еще и опять доливает. И так все время, пока напиток не потеряет всякое сходство с кофе, а бутылка не опустеет.

— Пора съесть бифштекс, негритеночек.

— Ол райт, Когонада.

— А яиц хочешь?

— Нет. Мне сегодня не хотел яиц.

— Надо покушать, негритеночек.

— Нет. Я есть неспособный…

— А выпить еще водочки ты, наверное, способен?

— Ол райт, Когонада.

— Ор рай. Я велю принести еще полбутылки.

Так начинается день для этого счастливца. И так он продолжается до самого вечера, пока не настанет время отоспаться — потому что Вильсон не из тех людей, что шатаются пьяные по улицам.

Падчерицы лезут из кожи вон, стараясь угодить отчиму. Все шесть наперерыв ухаживают за ним, ласкают его, балуют. И он, конечно, тоже всегда добр с ними и… услужлив.