Фернандо Алегрия - Призовая лошадь

— Ребята, — нарушил молчание главный, — примете нас в игру?

— Вот так так! Вот уж не думали не гадали!

— Подвиньтесь, дайте нам место.

Конечно, умнее всего было бы бросить игру. Но в голосе главного звучало такое нахальство, которое мы восприняли не просто как оскорбление, но как прямой вызов. Так наглые подростки врываются в игру маленьких.

— Ну что ж, посмотрим, кому повезет, — сказал Куате.

Играть продолжали в очко, с той лишь разницей, что теперь колода переходила к тому, кто сорвал банк. Мы ставили мало. Они же взвинчивали ставки, как только банк переходил к кому-нибудь из наших. Они явно стремились обобрать нас до нитки. При такой игре банкомет всегда выигрывает, если только ему не устраивают ловушку и у него есть в запасе деньги. Ставя по доллару, я немного проигрывал, как вдруг Куате набрал очко и сорвал банк.

— Теперь сделаем так, дружище, — сказал Куате, — больше ты ставить не будешь, а просто войдешь со мной в долю. Я сдаю, а ты ставишь или забираешь деньги. Устраивает?

— Вполне.

Куате начал сдавать, и тут колесо фортуны завертелось с невиданной к нам благосклонностью. Он метал банк с невероятной быстротой. Казалось, пальцы его внезапно превратились в гибкие тонкие лезвия, вселяющие страх в наших противников. Теперь это были уже не руки жокея, нервные и грубые; теперь они походили на умные щупальца удивительной пластичности; они удлинялись и укорачивались, безраздельно хозяйничая на поле карточного боя, которым служило одеяло. Они присасывались к игрокам, лишали их силы и воли, вытягивали из них деньги и затем отшвыривали в бесформенную темноту, затоплявшую, словно морской прилив, края одеяла. Я завороженно следил за игрой. Куате шлепал картами, точно хлыстом, и, судя по результатам, можно было подумать, что он насмерть засекал своих противников. Они были потрясены, смяты, уничтожены. Прежде чем успевали они очухаться, он ударял еще одной картой, уже своей, с той же прицельной точностью, но с прямо противоположным результатом, приговаривая с олимпийским спокойствием:

— Туз! К тузу… Очко! Банк мой! Ай да Куате, получи!

И я дрожащими руками собирал деньги. Я чувствовал, как растет, усиливается вокруг меня ненависть и недоверие. Свет керосиновой лампы освещал одеяло, где громоздился ворох банковских билетов, но лица бродяг оставались в тени. Я только угадывал нахмуренные брови, налитые гневом глаза, небритые подбородки, искаженные бессильной злобой рты. Терпкий запах табака и пота усугублял мое и без того скверное настроение. Но Куате просто лучился вдохновением и энтузиазмом.

— Минуточку, — произнес главный, и я подумал: «Вот оно, начинается!» — Минуточку. Мне не нравится эта игра. У тебя часто выпадает очко, а у нас никогда. Правда, ребята? Ручаюсь, что вам тоже не нравится. Вам не нравится?

Бродяги что-то хором проворчали.

— Правда? Я же сказал. Ребятам не нравится эта игра. Давайте сыграем в другую. Дай карты.

Куате мог протестовать. Они не имели права требовать карты, покуда кто-нибудь из них не сорвет банк. Но они пришли с таким очевидным намерением устроить мордобой, что мы уступили. Наши товарищи, ни слова не говоря, бросили карты.

— Ты знаешь эту игру? — спросил главный. — Отбрасывают восьмерки, девятки и десятки. Они не в счет. Понял? Остаются картинки, семерки и все, что меньше семерок. Картинки идут по половинке, остальные карты по себестоимости: семерка — семь, шестерка — шесть и так далее. Вместо того, чтобы набрать двадцать одно, требуется набрать семь с половиной. Вот и бея разница. Понятно?

— Нет, — сказал я с невинным видом.

— Мне тоже, — присоединился ко мне Куате.

— Damn it! [33] Черт возьми! (англ.). Чего проще! Сейчас увидите. Отбрасываются…

Мы заставили повторить объяснение еще и еще и всякий раз изображали на своем лице полнейшее непонимание. Наконец скрепя сердце согласились играть. Главный, незаметно для себя, попался на удочку. Читателю я, впрочем, сознаюсь, что еще прежде, чем я обучился грамоте, я уже умел играть в «семь с половиной». Что касается Куате, то нынче я абсолютно убежден в том, что именно он изобрел эту игру. Первые взятки мы отдали нарочно, допуская глупейшие ошибки. Мы прикупали, например, шестерки к тройкам и четверкам, что, понятно, вызывало приступ бурного веселья у бродяг. Они выиграли у нас несколько долларов, затем наступила наша очередь. Обнадеженные нашим невежеством и наивностью, они согласились передать нам банк, когда у меня выпало семь с половиной. Куате взял колоду, и настал конец света. В жизни я не видел работы более чистой и артистичной по потрошению карданов своего ближнего. Куате давал им все, что они просили: одну семерку, две картинки, чтобы сыграть «в открытую», шестерку и картинку; но тут же с непостижимой точностью прикупал себе на половинку больше. Если у партнера было шесть, Куате набирал себе шесть с половиной; если семь — у него оказывалось семь с половиной. Он обставлял их как хотел! Мало-помалу он привел партнеров в полное исступление. Они взвинчивали ставки: замелькали бумажки в пять и десять долларов. Обстановка накалилась. Латиноамериканцы сгрудились вокруг, поддерживая нас криками и поощрительными восклицаниями, как если бы мы были бойцовыми петухами. Сидевшие по другую сторону одеяла бродяги изрыгали проклятия. Главный вошел в раж, и у него стала отвратительно дергаться щека. Груда долларов в моих руках росла. Я собирал деньги и карты, ползая на четвереньках по одеялу. Сменяясь, как в калейдоскопе, проносились мимо меня смутные видения: лица, руки, заляпанные грязью сапоги, волосатые раскрытые груди и таинственно сверкавшие предметы, подозрительно смахивающие на кастет или нож. А на полу Куате продолжал выписывать нашу судьбу трефами, червями и бубнами; усатые и самодовольные физиономии королей, казалось, злобно вопрошали. Успокаивало лишь полнейшее хладнокровие сидевшего рядом Куате, быстрого и неуловимого, точно рыба.

— Семь с половиной! Банк. Забирай, приятель. Господи, как мне нравится эта игра! Как, вы говорили, она называется, начальник?

Главный хранил молчание и только зачарованно следил за руками Куате. Следил глазами убийцы. Его голубоватые глазки готовы были перехватить любую попытку сжульничать. Я стал отчаиваться. Игра переставала быть игрой. За ней чувствовалась наша погибель.

— Порядок! — воскликнул Куате. — Плати, шкура! Ставь в банк.

Другие игроки уже не смотрели в свои карты. Все следили за руками Куате, одержимые жаждой мести и подстерегающие любую его оплошность, намек на шулерство, чтобы растерзать его на куски. Но Куате, как рыба в воде, был осмотрителен и неуловим. Он выигрывал и выигрывал без малейших признаков сбоя.