Фернандо Алегрия - Призовая лошадь

— Мать твою!.. — выругался один из бродяг и, вскочив на ноги, швырнул карты прямо в лицо Куате.

Куате не шевельнулся. На его физиономии не дрогнул ни один мускул. Натянутый, как металлическая струна, он замер на несколько секунд, которые в наступившей тишине отдавались в ушах стуком гигантского маятника. Куате — зубы стиснуты, глаза, устремленные в карты, сверкают, пальцы от напряжения белые — продолжал ловко орудовать колодой. Бандит растерянно воззрился на бесстрастного демонического карлика. Он ожидал бешеной, мгновенной реакции, но ее не последовало. Бродяга сплюнул и тыльной стороной руки отер губы. Скрытый в полумраке, он вдруг качнулся. Грозно колыхнулись могучие плечи, которые синяя рубашка делала еще шире. Бродяга приподнял ногу, обутую в сапог, как бы готовясь нанести удар. Клак! И в руке Куате сверкнуло лезвие складного ножа. На мгновение оба застыли: бродяга, оцепенев от страха, с приподнятой ногой, Куате — с тонким змеиным жалом в руке.

— Осторожно! — крикнул главный. — Осторожно, без глупостей. Если ты пришьешь этого человека, я засажу тебя в Алькатрас. You, little son of a bitch [34] Ты, недоносок (англ.). , смотри, — прибавил он, показав значок шерифа. — Я имею право арестовать вас всех, проклятые мексиканцы. Либо веди себя прилично, либо я надену тебе наручники.

— Не лезь в драку, — шепнул я Куате.

— Больше ты не будешь сдавать, — сказал главный.

— Это еще почему? — возмутился Куате.

— Не ерепенься, — шепнул я еще раз, — отдай карты.

Я лихорадочно обдумывал, как бы выбраться отсюда подобру-поздорову. Для нас все складывалось ужасно. Продолжать игру и выигрывать дальше было чистейшим безумием. В конце концов они бы все равно нас зверски избили, отобрали бы деньги и вышвырнули, как собак, на улицу. Надо было выкручиваться. Барак представлял собой одно общее помещение, окутанное дымными потемками и населенное страшными существами, скрывавшими оружие, чтобы без шума нас прикончить. Чьи-то глаза впились в меня со студенящей кровь злобой. Я видел желтые зубы, обросший щетиной вздрагивающий подбородок. По краям одеяла тяжело двигались пепельно-серые морщинистые руки, похожие на оживших ископаемых. Текло время. Ругательства, раздававшиеся то там, то сям, насыщали атмосферу барака пьяной тяжестью ковбойского жаргона. Куате отдал колоду. Начали сдавать бродяги, но судьба — невероятное дело! — по-прежнему улыбалась только нам; казалось, что она преследует Куате по пятам, словно голодный пес. Кто бы ни сдавал, приятель мой продолжал выигрывать. Происходило нечто совершенно уму непостижимое. Колоду будто кто-то заворожил, она капризно сторонилась бродяг, открываясь им только невыгодными картами, но к Куате была милостивой, неизменно одаряя его семеркой к ранее взятой картинке. Семь с половиной, семь с половиной, семь с половиной. Все оцепенели, уставившись обезумевшими, налитыми кровью глазами на везучего карлика, который, склонившись над одеялом, сгребал свои выигрыши быстрыми и точными движениями. Пробило полночь, потом час, потом два часа ночи. Снаружи доносилось кваканье лягушек и пение сверчков. Я изучающе разглядывал окно, находившееся на полдороге к входной двери. Когда забрезжил рассвет, в группе игроков началось некоторое движение. Похоже было что они наконец-то сообразили, каков будет финал, им стало очевидно, что обыграть Куате им не по силам. Они могли сидеть не разгибаясь за картами еще дни и ночи напролет, месяцы и годы, и все равно Куате их непременно бы всех обчистил. Проигравшиеся в пух и прах поднялись. Таинственно пошептались. Вышли из барака. Главный, со слезящимися от дыма и напряжения глазами, скрюченный болью в пояснице, продолжал сдавать карты, спуская последние доллары. На своем затылке я почувствовал чье-то дыхание и услышал осторожный шепот:

— Они готовят засаду… если вам не удастся удрать, они вас прирежут.

Я передал это сообщение Куате. Он невозмутимо взглянул на меня.

— Не волнуйся, коллега. Осталось совсем немного. Иди собирай пожитки и мотай отсюда. Встретимся на дороге.

Я передал ему выигранные деньги, которые он засунул в карман штанов, и с опаской подошел к своей постели, чтобы собрать немногочисленные вещички. Один из парней подошел ко мне. В молочном свете я едва различал его лицо.

— Пора отсюда мотать, — сказал я, — если только еще не поздно.

— Не бойся, петушок. Тебе ничего не будет. А вот приятелю твоему придется похуже, они сделают из него рубленый бифштекс.

— Тогда и я останусь. Бросить его одного нельзя. Если они хотят драки, что ж, будем драться.

— Какая же тут драка? Избиение, да. Если они не сумеют вас прикончить, прикончит местная полиция. Не будь наивен, здешняя публика не стесняется в средствах.

Я вернулся к Куате. С его губы безвольно свисала приклеившаяся сигарета. Полоска дыма плыла по его щеке вверх до самого глаза, похожая на предвестие жуткого шрама.

— Ты еще здесь, детка? — сказал он мне с улыбкой. — Время рвать когти. Игра стала меня что-то утомлять. Я потерял к ней всякий интерес… Давай беги и ожидай меня возле дороги.

— Тебя же прикончат, Куате.

— Кто? Эта шайка пьяниц? Слабы в коленках. Посмотришь.

Я неохотно поднялся и пошел к двери. Невидимый друг следовал за мной. Мы вышли. Воздух посвежел. Чистый и зеленоватый, он походил на воду в проточном озере. В рассветной мгле таяли звезды. Два лимонных дерева смотрели на нас с противоположной стороны дороги, словно две цыганки, увешанные золотыми монистами. Могучие узловатые ветви ореховых деревьев, казалось, раздирали мглу и сбрасывали ее обрывки на сырую землю.

— Такое славное утро не создано для убийства.

Под одним из деревьев стояла компания бродяг, безмолвная, неподвижная. Сердце у меня екнуло.

— Ну, дружище, до скорого…

— Нет, старик, я провожу тебя до дороги.

— Не надо. Какого черта тебе навлекать на свою голову опасность, да и особой нужды в этом нет.

Мы шли, спотыкаясь о камни и выбоины. Прошли почти рядом с группой бродяг. Они молча смотрели на нас, не двигаясь с места.

— Ждут Куате.

— Я вернусь. Было бы величайшим свинством бросить его одного.

В этот момент раздался оглушительный треск разбитого стекла и деревянных оконных рам. Мы оглянулись на барак. Свет был таким неясным и обманчивым, что различить происшедшее в действительности, да еще с такой молниеносной быстротой, не было решительно никакой возможности. Чья-то тень, подобно разбегающемуся перед взлетом кондору, метнулась в проеме окна; затем крики, топот ног, полная темнота в бараке, погоня, тяжелое дыхание главного впереди, истошные вопли:

— Держи! Вяжи его…

Куате исчез. Я побежал в одном направлении, мой приятель в противоположном. Я мчался по фруктовой плантации, не оглядываясь и не останавливаясь. Ноги увязали в податливой сырой земле. Хлестали ветки, но я продолжал мчаться сломя голову, не зная куда и зачем. Сзади неслись выкрики и ругань. Мне показалось, что прозвучало несколько выстрелов. Впрочем, не настаиваю, быть может, мне это только показалось. Спотыкаясь, я напрягал все свои силы, чтобы отыскать какую-нибудь тропку, которая бы вывела меня на дорогу. Но тут сам черт сломил бы ногу, попробуй разобраться. Прямые бесконечные ряды деревьев маршировали в разные стороны с однообразием воинских частей на строевых учениях. Я не видел ничего, кроме черной земли и окрашенных белой известью стволов да еще медленно тающей темноты. Вдруг я услышал глухой перебор собачьих лап и совсем близкий лай. Я резко повернулся и в отчаянии бросился в первый светлый промежуток между деревьями. Преследуемый свирепым псом, почти хватающим меня за пятки, я домчался до плетня и с ходу перепрыгнул через него. Чья-то заботливая рука румянила предрассветное сизое небо и выплескивала на окружающие холмы золотисто-зеленые блестки. То, что я принимал за чернозем, было на самом деле топким слоем удобрений, раскиданных под миндальными деревьями и налипавших на мои башмаки. Я шел долго, может быть, час, а может, больше. И уже отчаялся отыскать своего приятеля, как вдруг увидел его на обочине дороги недвижно лежащим на спине. Единственное, что отличало его от покойника, это то, что он курил.