Фернандо Алегрия - Призовая лошадь

Идальго сел на Гонсалеса, и мы снялись всей группой. Старая крашеная блондинка, одетая в роскошное меховое манто, вручила нам премию: чек на двадцать тысяч сто пятьдесят долларов; красотка помоложе, с наштукатуренным лицом, зелеными ресницами, фиолетовыми губами и русыми волосами, поднесла Идальго букет красных роз и звонко чмокнула в щеку. Идальго с подобающим христианину смирением подставил вторую, и красотка влепила ему еще один поцелуй. Гонсалес в торжестве не участвовал. Он посматривал то на одних, то на других, мотая головой и помахивая хвостом, как бы в нетерпении ожидая, когда же наконец его уведут в денник. Но кому-то взбрела в голову шальная мысль нацепить ему на шею венок из живых цветов. И тогда, казалось, до него как бы разом дошло все значение этого празднества. Почувствовав себя в центре всеобщего внимания, чемпион проснулся и стал отвечать на любезности собравшихся.

Да и как мог Гонсалес, от природы склонный к лицедейству, не воспользоваться столь благоприятным случаем! Начал он с того, что принялся дробно быть копытом. Публика хохотала вовсю. Гонсалесу это, видимо, пришлось по душе, и он еще больше разрезвился. Улучив момент, когда Идальго пришла в голову несчастная мысль нагнуться, Гонсалес с такой силой лягнул его копытом в зад, что бедняга перелетел через ограду. Зрители схватились за животики. Старуха в меховом манто поспешила скрыться, за ней — намазанная красотка; потом дали тягу судьи и фотографы. Мистер Гамбургер, как полагается тренеру, степенно подошел к лошади, чтобы взять под уздцы и успокоить. Гонсалес без дальних церемоний схватил его зубами за руку и принялся жевать ее, как если бы то была простая тряпка, затем поднял тренера в воздух, шмякнул об ограду, потом оземь, перевернул, выкупав в опилках, и снова встряхнул. Когда мистера Гамбургера оттащили, он походил на жертву страшного землетрясения.

Впрочем, никаких более неприятных последствий этот инцидент не имел. Идальго отделался двумя здоровенными синяками на задней части; что касается мистера Гамбургера, то, кроме покусанной руки, разорванных брюк и пиджака, других повреждений он не получил. Это не помешало тому, что потерпевшие, плача от наплыва чувств — а может быть, и от боли, — бросились мне в объятия, и потом мы все трое обнимались с Гонсалесом, и все это к вящему удовольствию фотографов и зрителей, лопавшихся от душившего их смеха.

Любопытные вещи произошли между полночью и рассветом. Можно было подумать, что рука чудодея сыграла злую шутку с людьми и вещами. Тот, кто вошел на двух ногах вечером, выполз в полночь на четвереньках, распевая, как жаворонок на жнивье. Квартирка моя была крохотной: гостиная, маленькая столовая, кухня, спальня и ванная. Преисполненный радости и надежд, я распахнул этой ночью двери своей берлоги с тем эпическим безумием, с каким герои раскрывают грудь, устремляясь на вражеский меч. Ко мне нагрянули взломщики и шулера, карманники и профессиональные вымогатели, проститутки и сутенеры, и среди всего этого сброда целый табун не поддающихся определению странных личностей, опытных во всякого рода проделках над телом и душой невинных простаков. Надо признаться, что победа ударила мне в голову подобно хмелю. Ноги отяжелели, голова шла кругом от пьянящей грусти и разного рода туманных предчувствий. Есть люди, рожденные для богатства и его воспроизводства; они умеют наслаждаться его могуществом и вовсе не замечают золотых цепей, которыми скованы сами; эти люди мигом преображаются, перенимают новую манеру говорить, думать, одеваться, усваивают новые жесты, новое сознание, новую мораль — словом, все то, что появляется с новыми друзьями и знакомствами, которыми человек обзаводится. Ночью они ложатся бедняками, а наутро просыпаются всемогущими. Таких много. Мы с Идальго не принадлежим к этой корпорации. Мы выпечены из теста самого простонародного. Кроме того, мы были бродягами по призванию. А потому деньги нас не ошарашили; едва мы их получили, как принялись сорить ими направо и налево. Для начала устроили вот этот самый кутеж.

Из-за хилого освещения с трудом можно было различить гостей. Я имею в виду тех гостей, которые находились в комнате постоянно, ибо были и такие — вроде мистера Гамбургера, — которые непрерывно курсировали между кухней, столовой и ванной, наступая на лежащих и сидящих на полу и порогах. Мы расположились кружком, на корточках, похожие на священных ацтекских птиц, и я видел вокруг себя смуглые лица, сверкающие глаза, бегающие или внимательно-испытующие. Микеланджело Веласкес явился с женой. Оба в черном; она — с вырезом на груди почти до самого пояса; он — в новой гавайской рубашке и вельветовых туфлях. Сидя на единственном диванчике в гостиной, они могли вволю любоваться тремя жокеями, приятелями Идальго, казавшимися младшими школьниками по сравнению с громоздкими своими половинами, густо наштукатуренными и разодетыми в платья нестерпимо кричащих тонов. Женщины презрительно смотрели на пирующих, подкрашивали губы и непрерывно дымили, в то время как их мужья хранили молчание, не зная, чем занять руки, ожидая, что кто-нибудь поднесет им вина и закуски. Ковбой явился в сопровождении двух своих кухонных помощников: Анчове, одетого в броский клетчатый костюм, с лицом, заросшим густыми бакенбардами, и Чарли-пирожника, щупленького, детского росточка, но выряженного в зеленый пиджак с шелковым платком в нагрудном карманчике, при желтом галстуке, и в светлые фланелевые брюки; на каждой его руке сверкало по три дешевых перстня. Рожица у него была симпатичная, хотя и не без нагловатости, глаза небесно-голубого цвета; он влюбленно посматривал на гостей, но тотчас опускал глаза, словно увидев что-то запретное, как только кто-нибудь перехватывал его взгляд.

— Послушай, — говорила мне Норма, жена Микеланджело Веласкеса, — Мерседес уверяет, будто Гонсалес схватил зубами за хвост впереди бежавшую лошадь и опрокинул на землю. Вот умница! Тебе не кажется? Надо бы отправить его в Голливуд, пусть его там поснимают.

— Еще успеет, дай срок.

— Если не в Голливуд, — вмешался один из жокеев, — то в Олбани, когда сезон в «Танфоране» закончится.

— Норма имела в виду работу в кино, а не скачки.

— Кто собирается сниматься в кино?

— Это вы, Норма, сказали, что Гонсалес должен сниматься в кино?

— Я? Про кино я не говорила. Мы сами не ходим в кино годами. Показывают одну дрянь, правда, Майк?; Ходим только в «Бурлеск». Вот это да!

Услышав слово «Бурлеск», женщины, пришедшие с жокеями, навострили уши, в особенности одна, которая никак не могла сдержаться.

— Спасибо, молодой человек, за доброе мнение. Мы сами из «Бурлеска».