Фернандо Алегрия - Призовая лошадь

Оригинальность заключалась в том, что, обнажаясь, она одновременно читала лекции. В то время, как ее коллеги расставались с интимными частями своего туалета под звуки музыки, будь то румба, вальс или фокстрот, наша приятельница выбирала для стриптиза специальную тему в согласии с вкусами аудитории. В Лос-Анджелесе, например, она раздевалась под лекцию «Секс в кровавых жертвоприношениях ацтеков» и выходила на сцену в костюме индейской принцессы. В Сан-Франциско, где большинство публики составляют солдаты и матросы, она сопровождала стриптиз лекцией на тему «Половая гигиена с демонстрацией на сцене». Представляя танцовщицу, конферансье титуловал ее «доктором», и она появлялась на сцене в белом халате и массивных черепаховых очках, со шприцем в руке и в сопровождении других танцовщиц, одетых медицинскими сестрами. В глубине сцены высился операционный стол и стояло зеркало, позволявшее видеть пациентку в профиль. В Оклендском театре, посещаемом университетскими студентами, людьми буйными, саркастическими и напичканными, всякого рода новыми идеями, она должна была напрягать воображение, чтобы сочинить такие лекции, в которых юмор и цинизм тонко соединялись бы с чувствительностью. Там ее любимыми темами были: «География наслаждения человеческого тела», «Советы, как пробудить и сохранить любовь новобрачной», «Тридцать пять способов обниматься и искусство бить, кусать и щипать», «Похвальное слово великанам» и «Похвальное слово коротышкам». Из этого последнего она процитировала мне той ночью отрывок, который я постараюсь воспроизвести, понятно, не в точных ее словах и выражениях, — ибо они невоспроизводимы, — но, по возможности, пытаясь передать смысл.

— Мне нравятся мужчины маленького роста, — начала она, набирая дыхание для пространного монолога, — потому что все, чем они располагают, мало́ по своей природе, и они увеличивают его усилием воли и напряжением духа. Если у них длинный нос, это признак того, что мужское начало у них тоже развито сильно. Маленькие мужчины нравятся мне потому, что их агрессивность — высшего порядка, рожденная в борьбе с самим собой и выкованная в победе над собой. При детской фигурке они во всем остаются настоящими мужчинами. Мне нравится прижимать их к груди, ласкать и нежить, зная, что в нужный момент эти дети превращаются в отцов. Ай, папочка! Ай, ненасытный, блаженна твоя обладательница! — И тонкими пальцами она ерошила волосы своего жокея, заходясь при этом от смеха так, что тряслись ее груди и живот. — Мне нравятся маленькие мужчины потому, что они будят во мне нежность… Маленькие мужчины всегда неожиданны, настойчивы, импульсивны, ревнивы, пылки и повелительны. Они ранят глазами убийцы и наказывают железным кулаком. Но любовь большой женщины всегда их смягчает и превращает в покорных детей. Мой маленький мужчина дополняет меня и ублаготворяет. Да и как может быть иначе? Он прогуливает меня по улице, словно капитан, ведущий корабль. Я веду его в танце, будто девочка, танцующая со своей куклой. Он знает индусскую пословицу: «Нет ничего, в чем бы женщина могла отказать маленькому мужчине…» Он обнимает меня, как обнял бы мир. Спит рядом так, будто бы родился из моего ребра, а не я из его. Чего еще может, требовать женщина от своего мужчины? Верности? Маленький мужчина всегда остается верным рослой подруге, которая им владеет; он никогда не бросит ее, ибо с самого рождения носит в себе страх перед возможностью бродить одному по дорогам жизни, перед возможностью затеряться в этих странствиях. Господь бог создал маленьких мужчин для больших женщин, и в этом противоположении заключается тайна жизни. Лежа в постели, большая женщина смотрит поверх плеча маленького мужчины и, получая наслаждение, может всласть любоваться небом. А маленький мужчина испытывает наслаждение, уткнувшись головой под сердце или в живот подруги, вспоминая, чему он обязан своим появлением на свет. Это для него стимул для дальнейшего воспроизводства…

Блондинка говорила спокойно, не повышая голоса, нежно поглаживая своего заснувшего жокея. Из присутствующих только я с любопытством выслушал необычный ее панегирик. Остальные спали, утомленные бессонной ночью.

Взяв Мерседес за руку, я повел ее к выходу, осторожно ступая на цыпочках, чтобы не потревожить спящих на полу гостей. Ледяной рассветный воздух словно спеленал нас сырой простыней. Я чувствовал, как тесно прижалась ко мне Мерседес. Мы спустились по Пасифик к Бродвею. Мостовая, покрытая сырой патиной тумана, поблескивала, как старинная бронза, и бледно-желтые нимбы уличных фонарей, разбухшие от водяной пыли, множили на тротуаре наши черные силуэты. Мы шли короткими шажками, смешивая свое дыхание с туманом. Китайский городок с его бумажными украшениями, омытыми влагой, и стенами, исполосованными белой известью и смолой, смахивал на парусную бригантину, выплывавшую из морской дымки. В подвальных складских помещениях слышались какое-то неясное шуршание, какая-то возня. Судя по всему, начинался рабочий день. Перед рынком сгружали огромные ящики с салатом. Китайцы в шерстяных свитерах и темных шапочках часто останавливались покурить или погреть руки, которые они запихивали себе под мышки. Взрезая воздух резкой сиреной, промчалась полицейская машина. За ней, разбрызгивая жидкую грязь, вторая, третья.

— Боюсь, что в порту потасовка, — сказала Мерседес. — Рабочие все еще бастуют…

Забастовка действительно продолжалась, и население Сан-Франциско, казалось, не придавало ей никакого значения. Без забастовок портовых грузчиков Сан-Франциско был бы уже не Сан-Франциско. Они составляют как бы часть его приятной местной традиции… приятной, понятно, для тех, кто в забастовках не участвует. Для трудящихся местный колорит — это колорит нищеты, насилия и злоупотреблений. Борьба велась тройная. С одной стороны выступали рабочие, которых возглавлял Гарри Бриджес, именно их профсоюз сумел покончить с эрой гангстеров и системой вымогательств, заключавшейся в том, что рабочий вынужден был отдавать часть заработка наемным убийцам и бандитам — под угрозой потери места. Но возник еще один профсоюз в системе Американской федерации труда, руководство которого рассматривало Бриджеса как слишком левого и революционного. Во главе его стояли лидеры, не имевшие ничего общего с рабочими, зато имевшие крупные счета в банках; они путешествовали в личных самолетах, ораторствовали в Вашингтоне на пышных обедах и ужинах и останавливались в самых фешенебельных гостиницах. Наряду с двумя этими объединениями имелось еще одно, созданное судоходными компаниями, мощными консорциумами, наполовину североамериканскими, наполовину иностранными, в которых соседствовали и честный промышленник, и ловкий мошенник-миллионер, и международный пират. Руководство осуществлялось через многочисленные агентства, разбросанные буквально повсюду, начиная с Панамы и Тайваня и кончая Грецией, Италией и Африкой. Эти три силы вели между собой борьбу не на жизнь, а на смерть; широкая публика не подозревала о жестокой борьбе до тех пор, пока забастовки не парализовывали порт и пока острые столкновения рабочих и штрейкбрехеров не вызывали появление полиции с ее ударными отрядами, слезоточивыми гранатами и дубинками. В таких столкновениях Марсель всегда принимал самое деятельное участие. Вот чего страшилась Мерседес.