Стефан Цвейг - Том 10: Стихотворения; Исторические миниатюры; Публицистика; Кристина Хофленер: Роман из литературного наследия

Но в равной степени фантастичен и день, когда вооруженные рабочие, вышедшие из своих нищих лачуг, несмотря на встретивший их пулеметный огонь, бросились на эту площадь, когда одновременно с ними восставший крейсер «Аврора» угрожающе нацелил свои орудия на окна Зимнего дворца, и вот, тысячелетний царизм, схваченный с обеих сторон железными клещами, был раздавлен, словно орех. Старая Россия была сломлена именно здесь, на том самом месте, где царь Петр приложил железную печать воли властелина к болотистой почве. И этот Петербург, тогда Петроград, теперь же торжествующе названный Ленинградом, стал всего лишь историческим памятником давнишнему могуществу.

Ни один город не был при царизме так высоко вознесен, ни один при новой власти не страдал более сильно. Ибо этот город был предназначен для великолепия и роскоши, для князей и великих князей, для изящества гвардейских полков, для расточительства русского богатства; поэтому Ленинград выглядит сейчас вдвойне обнищавшим, нелепым и трагичным. Не только его богатства отняты у него, его светское общество, его морское судоходство, но и министерства, их учреждения и, прежде всего, его кровь, его люди. И если Москва сейчас оживлена, оптимистична, уверенно глядит вперед, то старый Петербург — иссушен, затих, окаменел.

Театрально, пожалуй даже величественно, все еще возвышаются великолепные кулисы из камня, но свет погашен, актеры ушли. Неизменно широко и могуче текут асфальтированные проспекты через весь город, и прежде всего Невский проспект, длиной в семь километров и такой же широкий, как Елисейские поля, проспект, на котором вечером можно было бы спокойно играть в теннис, так как телега или трясущийся автомобиль очень редки на его пустынной трассе. С перенесением столицы в Москву, с отъездом министерств и учреждений в городе вместо трех миллионов жителей стало семьсот тысяч, число их теперь медленно растет, приближается к полутора миллионам. Но сколько лет потребуется, чтобы эти чудесные просторные площади вновь проснулись, чтобы эти обширные, великолепные дворцы вновь вернули себе прежний блеск, на десятилетия этому городу предопределена его печальная судьба.

Воля создала его, и он был велик до тех пор, пока эта воля, этот абсолют еще был могуч и способен созидать: лишь два действительно гениальных царя, Петр и Екатерина, предписали ему существовать, и творчество двух итальянских мастеров, Росси и Растрелли, превратило город в один из величайших памятников мира. Затем на смену тем пришли бессильные цари, слабые, чуждые искусству, далекие от жизни. Они способны были лишь поддерживать, с опаской беречь, робко следовать предначертанному ранее, и с их падением город вообще утратил свой живой смысл.

Историческое познается особенно хорошо в чувственном восприятии, и нигде полнее, чем в этом трагичном городе, не понимаешь grandeur et decadence русского царствования, его величие и его упадок. И когда идешь по городу, мимо этих всего лишь десятилетие назад блиставших роскошью колоннад, сейчас же бессмысленно торчащих в этом нивелированном мире, правда, еще обжитом, но лишенном настоящего одушевления, кажется тебе — это развалины храма Луксора — немые здания, шумящие лишь о прошлом, великолепные, как История, трагичные, как наше время.

У меня никогда не достает смелости утверждать, что я по-настоящему видел Эрмитаж — я был во всех его залах. Кто способен за день, кто способен за неделю пытливо осмотреть собрания Эрмитажа, осмотреть их внимательно, осмотреть изучающе? Еще до войны Эрмитаж был таким же большим музеем, как Лувр или музеи Лондона, Берлина, но после революции, хотя название его осталось прежним, он очень сильно изменился, он стал во много раз богаче вследствие экспроприации художественных ценностей, находившихся в частной собственности русских вельмож и коллекционеров.

Подумаем, какой бы стала Венская галерея, если бы она сразу включила в свой состав экспонаты галерей Лихтенштейна, Гараха, Черни, всех частных венских собраний и к тому же приняла все драгоценности, всю художественную утварь, что хранится сейчас в тысячах церквей и монастырей старой Австрии. Этот пример позволяет получить некоторое представление о фантастическом увеличении богатств Эрмитажа, увеличении, ставшем возможным вследствие коммунистического отчуждения частной собственности. Естественно, при этом помещения музея оказались переполненными, он прорвался в соседние, в помещения тысячеоконного Зимнего дворца и заполняет теперь все жилые помещения царской семьи, роскошные покои для малых приемов, залы для больших приемов; не боясь преувеличения, можно сказать, что маршруты обзора собраний Эрмитажа следует теперь мерять километрами; так что даже прогулка по этим маршрутам (не говоря уж об осмотре) является серьезной физической нагрузкой.

Я попросил сопровождавшего меня доброжелательного директора показать лишь самое значительное, я сознательно шел через сорок или пятьдесят залов, стараясь не глядеть на картины, лишь задержался у Рембрандта, картины которого в собрании Эрмитажа, вероятно, равноценны его полотнам, хранящимся в Гааге и Касселе, и у Ватто с Фрагонаром, работы которых, кроме Парижа, пожалуй, нигде не найдешь. «Покажите мне, пожалуйста, только самое важное, — просил я, ошеломленный богатством собрания, — только такое, что можно увидеть только здесь и нигде более». И тогда мне показали действительно то, что обычно никогда не показывается, — сокровищницу.

В находящемся на первом этаже зале незаметная, где-то сбоку — тяжелая бронированная дверь. Она опечатана, нам следует подождать, когда подойдут несколько сотрудников музея, они как свидетели должны присутствовать при снятии печати, что будет запротоколировано. Лишь тогда откроется таинственная дверь. Бесшумно открывается дверь кладовой-сейфа, и тотчас же закрывается за нами. Поворот скрытого выключателя, ярко зажигается электрический свет, и золото слепит нам, вошедшим, глаза. Золото, беспримесное чистое золото, искусно кованное богатство многих веков, многих тысячелетий, добытое из сказочных захоронений, из раскопок древних греческих поселений в Крыму, из курганов скифов, древнейшее искусство, время и источники происхождения которого малоизвестны. Такое полное, такое представительное собрание этой культуры можно увидеть только здесь.

Более двух тысяч лет назад, сказали мне, скифами, варварами, было создано это великолепие, и мы подошли к витрине, полагая, что нам будет показано нечто грубое, неуклюжее, примитивное, и были поражены, увидев произведения тончайшей красоты, филигрань. Мастера, вероятно, пользовались раскаленными иглам, годы трудились над каждой вещью. Здесь были изображения сцен охоты сказочно декоративной силы, магические амулеты и золотые маски, снятые с умерших царей и сохранившие тончайшие пропорции человеческого лица, искусство варваров, но не менее художественное, тонкое, выполненное на высоком профессиональном уровне. Работы эти сравнимы с работами мастеров раннего средневековья и еще, пожалуй, с работами немецких золотых дел мастеров и итальянских мастеров малых скульптур времен Возрождения.