Стефан Цвейг - Том 10: Стихотворения; Исторические миниатюры; Публицистика; Кристина Хофленер: Роман из литературного наследия

Если ему приходится худо, если в комнате становится холодно или очень уж досаждает сброд проституток и писак, паразитирующих на нем, он прячется в больнице, на своей второй родине. Там его все знают, и доктора, и студенты, и из известного чувства товарищества разрешают остаться в больнице дольше, чем это требуется для подлечивания его ревматизма. В больничном халате, с белым колпаком на голове, величественно принимает он своих посетителей, пишет стихи или какую-нибудь чепуху для газеты.

Но вот однажды покой становится ему невмоготу, до смерти хочется выпить, он уходит из больницы, вновь бродит по улицам, переходя от стойки одного бара к стойке другого. Перед средой на первой неделе великого поста — ночной карнавал, он принимает в нем участие. После смерти Леконта де Лиля молодые люди организуют новые выборы короля поэтов. От Латинского квартала с огромным отрывом от других претендентов prince des pofetes выбирается Верлен.

То ли как королевскую корону, то ли как шутовской колпак, гордо носит он свое звание, подумывает даже о том, чтобы выставить свою кандидатуру на выборах в Академию, но друзья вовремя дают ему понять, что эта его идея — несчастное заблуждение. Так он остается по ту сторону «Boul Mich» [138] Бульвар Мишель — аббревиатура парижан. , молодежь уподобляет его божеству и насмехается над ним одновременно.

Все короче становится время его шатаний по кафе, все длиннее время нахождения в больнице. И вот, изнуренный мучительной болезнью, Верлен умирает в январе 1896 года на пользующейся дурной славой улице Декарта, в каморке, принадлежащей Эжени Кране, особе с более чем сомнительной репутацией, женщине, которая долгие годы вытягивала из него последние деньги, изменяя со всеми его товарищами. Словно бродяга, умирает он на кровати проститутки.

И вдруг все они оказываются здесь, его старые друзья по литературе, которые, встречая на бульваре пьяного поэта, боязливо уклонялись от общения с ним, тут они сразу оказываются здесь, заслуженные sattled poets [139] Признанные поэты (фр.). , академики, Франсуа Коппе, Морис Баррер. Умер Поль Верлен, дитя человеческое. На похоронах говорились красивые речи, были пламенные выступления, цветы, венки, слова покрыли останки этого несчастного, слабого, замученного человека. Смертную плоть великого человека поглотила могила Батиньоля. La commedia ё finita... [140] Комедия окончена (ипи ).

Из своей трагической и совершенно негероической жизни Верлен ничего не утаил. Как поэт в понимании Гёте, он был чрезвычайно коммуникабельной натурой, он любил рассказывать о себе в стихах и прозе, и его потребность в исповедаль-ности была безграничной. Часто это переходило границы правды, доходило до карикатуры, до утрирования, до патологического выставления себя напоказ; но он должен был рассказывать о себе, объяснять себя, оправдывать себя; ибо любая душа, которой недостает силы воли, этического авторитета, непременно должна обращаться с жалобой, с мольбой, с молитвой к кому-то или к чему-то — к людям, к Богу, к женщинам, к зеленому змию.

Всюду искал слабовольный человек помощи, всюду поэт оправдывался, объяснялся, всюду обвинял себя. Поэтому все его стихотворения, в понимании Гёте, — элементы великой исповеди. По стихотворениям Верлена можно шаг за шагом проследить взлет, расцвет, кризис и крушение его жизни, как на ветке — развертывание одного за другим каждого листка.

И здесь, также в известном смысле в понимании Гёте, — стихотворения во всей их глубине и чистоте, в их совершенной человечности могут быть поняты как отражение его биографии.

Кроме этих, собственно исповедальных, стихотворений Верлен создал целый ряд автобиографических прозаических произведений. В высшем художественном смысле они имеют значение небольшое, в известной степени являют собой лишь канву для его стихотворений, на которой эти стихотворения сильнее звучат, ярче светятся. Основное достоинство прозы Верлена — ясная, ничего не утаивающая, ничего не приукрашивающая открытость, лишенная надменности раскованность. Поэт неторопливо рассказывает о себе, не пытаясь представить эту мало любимую им жизнь героической, достойной любви. И эта исповедь, совершенно так же, как стихотворения поэта, показывает его трогательно слабым человеком, который был игрушкой судьбы, зависел от едва заметного ее дыхания, был подвержен любому настроению, послушен любым чувствам, но именно поэтому он и стал настоящим поэтом, абсолютно свободным от себя человеком, совершенной мелодией.

1925

Он родился 10 июля 1871 года в Париже, в конце войны — в богатой, очень богатой буржуазной семье знаменитого врача. Но ни искусство отца, ни миллионное состояние матери не смогли спасти ему детство: маленький Марсель в девять лет навсегда потеряет свое здоровье. Однажды, после прогулки в Булонском лесу, у него появятся приступы астматических судорог, и ужасные припадки будут раздирать его грудь всю жизнь, до последнего дыхания. С девяти лет почти все ему будет запрещено: путешествия, подвижные игры, физические упражнения, шалости, все, что называется детством. Так, уже ребенком, он становится наблюдателем, тонко чувствующим, впечатлительным, легко возбудимым, необыкновенно раздражительным существом, комком нервов.

Он страстно любит поля, леса, луга, но редко может выезжать за город и никогда — весной: цветочная пыльца, дурманящий воздух пробуждающейся природы болезненно ранят его воспаленные органы. Он страстно любит цветы, но не должен приближаться к ним. Друга, вошедшего к нему в комнату с гвоздикой в петлице, он должен просить убрать цветок, а посещение салона, в котором на столе стоит букет цветов, вызывает приступ, надолго укладывающий его в постель.

Иногда он выезжает в закрытой карете, чтобы через стекла ее окна посмотреть на любимые краски, на дышащие чашечки цветов. И вот он берет книги, книги, книги, чтобы читать о путешествиях, о недоступных ему ландшафтах. Однажды он поедет в Венецию, пару раз — к морю, но каждое путешествие стоит ему слишком много сил. И он почти все время проводит в Париже.

И все более скрупулезным становится его восприятие всего человеческого. Интонации голосов собеседников, украшение в волосах женщины, манера человека садиться за стол и вставать из-за стола, все мельчайшие детали, как-то украшающие человеческое существование, необычайно прочно фиксируются его памятью. Тончайшие подробности мгновенно замечает его всегда бодрствующий глаз, все связи, повороты, обороты и заминки, беседы со всеми колебаниями громкости улавливаются и запоминаются его ухом. Позже на ста пятидесяти страницах в своем романе он сможет передать разговор графа Норпуа и при этом не будет упущено ни одно мгновение этого разговора, ни одно случайное движение говорящего, ни одна пауза, ни один нюанс: зрение и слух этого очень больного человека сохранили необычайную активность.