Джейн Остин - Уотсоны [= Ватсоны]

— «О, я!», — воскликнут Том. — «Я с радостью соглашусь на все, что вы выберете. В свое время я провел немало приятных часов за спекуляцией, но сейчас долгое время этим не занимался. В Осборн Кастле играют в 21, последнее время я не играл ни во что, кроме 21. Вы бы удивились, какой шум мы там поднимаем. Прекрасная старая величественная гостиная постоянно гудит. Леди Осборн иногда заявляет, что не слышит себя саму. Лорд Осборн наслаждается ею чрезвычайно, он раздает карты лучше всех, кого я встречал — такая быстрота и ум! — он не позволяет никому задуматься над своими картами. Хотел бы я, чтобы вы увидели, как он сам задумывается над своими двумя картами — это стоит любой вещи на свете!»

— «Моя дорогая», — воскликнула Маргарет, — «почему мы не играем в 21? Я думаю, она намного лучше спекуляции. Я не могу сказать, что очень сильно увлекаюсь спекуляцией».

Миссис Роберт не высказалась больше в поддержку последней. Она была совершенно побеждена, и мода Осборн Кастла заменила моды Кройдона.

— «Вы многих из семьи пастора видели в замке, м-р Магрейв?» — спросила Эмма, когда они занимали свои места.

— «О, да! Они почти всегда там. Миссис Блейк — красивая маленькая добродушная женщина, мы с ней верные друзья, а Ховард — добрый малый, совершенный джентльмен! Я уверяю вас, что никто из этой компании вас не забыл. Мне кажется, ваши щеки время от времени должны были пылать, мисс Эмма. Вам не было слишком жарко в прошлую субботу от 9 до 10-ти вечера? Я расскажу вам, как это было. Я вижу, вы страстно хотите узнать. Говорит Ховард лорду Осборну …».

В этот интересный момент его позвали другие, чтобы наладить игру и разрешить некоторые спорные моменты, и его внимание было всецело поглощено этим делом, а впоследствии ходом игры, чтобы вернуться к тому, о чем он прежде говорил, а Эмма, хотя и сильно страдала от любопытства, не осмелилась напомнить ему. Он был очень полезным прибавлением к их столу, без него это был бы просто кружок очень близких родственников, которые испытывали друг к другу очень небольшой интерес, и вероятно сохраняли бы лишь незначительную обходительность, но его присутствие вносило разнообразие и поддерживало хорошие манеры. Он обладал действительным мастерством, чтобы украсить общую игру, и некоторые моменты показали его в более выигрышном свете. Он играл умно, и был неистощим на разговоры, и хотя сам не блистал остроумием, иногда пользовался остротами отсутствующих друзей, оживленно пересказывал общепринятое или говорил совершенные пустяки, что производило огромный эффект за карточным столом. Он добавил сейчас к обычным средствам, которыми развлекал окружающих, привычки и смешные стороны жизни Осборн Кастла, повторял едкое высказывание одной леди, подробно описывал промахи другой, и даже развлекал их передразниванием, как лорд Осборн мучается над своими двумя картами. Во время этих приятных занятий, часы пробили девять, и когда вошла Нэнни с миской жидкой каши для своего хозяина, он имел удовольствие заметить м-ру Ватсону, что покидает его за ужином, ибо сам должен ехать домой обедать. Приказали подать карету к дверям, и никакие просьбы остаться дольше не могли иметь успеха, ибо он хорошо знал, что если останется, то должен будет поужинать меньше чем за десять минут, что для человека, чье сердце давно уже предвкушало поглощение своего очередного обеда, было совершенно невыносимо.

Увидев, что он решительно собрался уходить, Маргарет начала подмигивать и кивать Элизабет, чтобы та пригласила его пообедать на следующий день, и Элизабет, наконец, не в силах сопротивляться намекам, поддерживаемых ее гостеприимством и дружелюбным характером, сделала приглашение. «Если бы он навестил Роберта, они были бы очень счастливы».

— «С огромным удовольствием», — был его первый ответ. Мгновение спустя: — «Это если я смогу быть здесь вовремя, но я охочусь с лордом Осборном и поэтому не могу себя связывать. Вы не будете на меня рассчитывать, пока меня не увидите».

На этом он откланялся, радуясь, что оставил их в неопределенности.

Маргарет в глубине сердца в восторге от обстоятельств, которые она почла особо благоприятными, была готова сделать Эмму своей наперсницей, и, когда они на следующее утро ненадолго остались вдвоем, зашла так далеко, что сказала: — «Молодой человек, который был здесь прошлым вечером, моя дорогая Эмма, и вернется нынче, интересует меня больше, чем ты можешь себе вообразить…», но Эмма, притворяясь, что не видит ничего необычного в этих словах, ответила нечто невразумительное, и, вскочив, убежала от темы, которая была отвратительна для ее чувств.

Так как Маргарет никому не позволила повторять сомнения относительно появления Масгрейва на обеде, то приготовления для его приема были намного грандиознее тех, которые считались необходимыми днем раньше, и совершенно отобрав обязанности распорядителя у своей сестры, она провела половину утра на кухне, самолично руководя и ругаясь. После посредственной стряпни и тревожной неопределенности, они были вынуждены сесть за стол без гостя. Том Масгрейв так и не пришел, и Маргарет не подумала скрыть свою досаду от разочарования, и подавить свою раздражительность. Мир среди компании в течение остатка этого дня и всего следующего, которые заключили визит Роберта и Джейн, постоянно нарушался ее раздраженными капризами и ворчливыми нападками. Обычным объектом для этого была Элизабет. Маргарет достаточно уважала мнение своего брата и его жены, чтобы вести себя с ними подобным образом, но Элизабет и горничные никогда не могли ничего сделать правильно, и Эмма, о которой та, казалось, больше не вспоминала, нашла, что вежливости ее голоса хватило на еще меньшее время, чем она рассчитывала.

Стараясь проводить среди них как можно меньше времени, Эмма была рада оставаться наверху с отцом, и сердечно упрашивала его позволить быть его постоянной компаньонкой каждый вечер, и так как Элизабет слишком любила компании всех видов, предпочитая оставаться внизу и несмотря на все опасности, разговаривать о Кройдоне с Джейн, постоянно прерываемая капризами Маргарет, чтобы сидеть только со своим отцом, который часто вовсе не был расположен разговаривать, и, как только она смогла убедиться, что со стороны ее сестры это не было жертвой, дело было, таким образом, урегулировано. Для Эммы такое изменение было самым желанным и приятным. Ее отец, даже будучи больным, почти ничего не требовал, кроме доброты и молчания, и, так как он был человеком умным и образованным, то был приятным компаньоном, когда был способен беседовать. В его комнате Эмма была в безопасности от ужасных огорчений неподходящего общества и от семейных раздоров, от продолжения бездушного процветания, скудоумного тщеславия и заблуждающейся глупости, защищенная от неблагоприятных обстоятельств. Ей до сих пор причиняло страдание созерцание их существования в прошлом и будущем, но в настоящем она была избавлена от пытки ими. У нее был досуг, она могла читать и думать, поэтому ее ситуация едва ли была такова, чтобы внести успокоение в ее размышления.