Борис Виан - Сердцедёр

Тот по-кошачьи почесал за ухом.

— Э... — неопределенно протянул он, не выдавая себя.

— Да бросьте вы, наконец, эти свои кошачьи ужимки, — сказал Анжель, — вас к этому тянет не больше, чем меня. Лучше скажите, где моя жена.

— Как-то, знаете, неловко получилось, я случайно зашел в столовую, а ваша жена там...

— Да что же это такое! — возмутился Анжель и, вне себя, оттолкнул психиатра и бросился наверх. Жакмор пристально посмотрел ему вслед. Судя по всему, гнев Анжеля выражал его попытку преодолеть неприятное чувство, возникшее от неловкого общения с детьми, но психиатр предпочел это не акцентировать.

На ходу Анжель старался придумать как можно более оскорбительную фразу. Он редко выходил из себя, но это всегда было связано с детьми. Конечно, надо бы уделять им больше внимания. Но сейчас-то он нервничал, сердце бешено колотилось, а ей на это наплевать, ведь только и дела-столовую и замер. На обеденном столе распласталась Клементина. Одержимая, она тяжело дышала, извивалась по столу, брюки были спущены до колен. Руки, вытянутые вдоль тела, конвульсивно сжимались и разжимались. Поясница ходила ходуном над лакированной поверхностью, ноги раздвигались, с губ срывались легкие стоны... Оторопев, Анжель помедлил мгновение и начал тихонько отступать к двери. Его лицо постепенно наливалось краской. Он прикрыл за собой дверь и быстро вышел в сад.

Жакмор стоял на крыльце и видел, как Анжель скрылся за поворотом аллеи. Тогда психиатр вернулся на кухню.

— Интересное дело... — прошептал Жакмор. Быстро, скупыми, точными движениями он убрал со стола после трех пачкунов. Сытые малыши весело лепетали. Он вытер им мордашки и легонько подтолкнул к двери.

— Пойдите поиграйте с папой, — сказал он.

— Я хо Тина, — сказал Жоэль.

— Тина, — сказал Ноэль.

Ситроен не сказал ничего и пошел назад к гаражу. Братья последовали за ним. Жакмор нахмурился, на мгновение застыл, а потом, после некоторых колебаний, снова поднялся в столовую. Клементина продолжала свою срамную гимнастику, но теперь лежа на животе. Жакмор принюхался, а затем, скрепя сердце, вышел и вернулся в свою комнату. Растянувшись на постели, он замурлыкал, но как-то очень уж неуверенно. Несмотря на все усилия, приходилось признать, что мало-мальски приличного мурлыканья он издать не мог. Интересно, умел ли мурлыкать сам черный кот, которого он недавно подверг психоанализу? И снова мысли вернулись к тому, что так занимало его, к Клементине. Может, он должен был до нее дотронуться. Жакмор понюхал свои пальцы. Они еще чуть пахли духами служанки, но Жакмор последний раз сношался с ней вчера, и аромат еле-еле улавливался.

Вот ведь как получается, он тут, в своей постели, а там, внизу, женщина, вероятно, все так же трясется. Жакмор сел, затем встал с кровати, спустился вниз по лестнице и снова очутился перед дверью в столовую. Прислушался. Из-за двери не раздавалось ни звука. Жакмор вошел.

Полуобнаженная Клементина крепко спала; по крайней мере, она больше не ерзала, а отдыхала, выставив напоказ зад и прижавшись щекой к столу. Жакмору стало как-то не по себе. Он подошел ближе. Услышав его шаги, Клементина зашевелилась и приподнялась, опершись на локоть. Жакмор замер на месте.

— Извините, мне показалось, вы звали, — сказал он.

Ее глаза были мутными и усталыми.

— А что это я делаю на столе? — спросила она.

— Ну, — прошептал Жакмор, — не знаю. Наверное, от жары.

Она наконец заметила беспорядок в своей одежде.

— Сон один приснился, — начала она, и вдруг, как только что Анжель, покраснела до корней волос.

А что... — продолжала было она и села, даже не пытаясь прикрыть голые бедра.

— В конце концов, вы меня всякую видели, — прошептала она.

Жакмор, совсем растерявшись, не мог произнести ни слова.

— Наверное, я сильно металась, — сказала она, начиная одеваться.

— Боюсь, что так...

— В общем, я ничего не понимаю. Шла готовить детям полдник, и вдруг... очутилась на этом столе.

Она ощупала свою голову.

— А, постойте-ка, сейчас припоминаю, будто меня повалили на стол. Смотрите, и шишка вскочила.

— Наверняка какой-нибудь суккуб... — сказал Жакмор. Она натянула брюки и пригладила волосы.

— Ну что ж, делать нечего, чему быть, того не миновать. А мне казалось, что я вполне смогу обойтись без этого. Ладно, пойду готовить детям полдник.

— Они уже поели, — сказал Жакмор.

Лицо Клементины потемнело.

— Кто же их накормил?

— Ваш муж, — сказал Жакмор, — а я им вытер личики.

— Здесь был Анжель?

— Да, — бесцветным голосом подтвердил Жакмор.

Она быстрым шагом прошла мимо него и вышла в сад. Свернув в аллею, она почти побежала. Жакмор, напряженно размышляя, поднимался к себе. Так, значит, он существовал. Но только он.

Анжель по-прежнему работал молотком, занимаясь теперь другим бортом. Он как раз прилаживал наковаленку к внутренней стороне борта, когда увидел Клементину, раскрасневшуюся от быстрой ходьбы. Заметив ее, близнецы радостно завизжали, а Ситроен подошел и взял ее за руку. Анжель внимательно посмотрел на жену, оценил ситуацию и внутренне подобрался.

— Кто давал им полдник? — спросила она.

— Я, — сухо ответил Анжель.

Что-то в его тоне удивило ее.

— А по какому праву?

— Перестань! — грубо сказал Анжель.

— Нет, я спрашиваю, по какому праву ты накормил этих детей? Ведь мы же договорились, что ты к ним никакого отношения не имеешь.

Она и рта не успела закрыть, как на нее обрушился град пощечин. Она зашаталась под ударами. Анжель, бледный как полотно, весь трясся от ярости.

— Все, хватит! — рычал он, но постепенно стал успокаиваться, она же растерянно поднесла руки к щекам.

— Мне очень жаль, — наконец сказал он, — но ты перегнула палку.

Дети заорали, а Ситроен наклонился, подобрал гвоздь, подошел к отцу и изо всех своих силенок вонзил его Анжелю в ногу. Анжель не сдвинулся с места. Клементина истерически захохотала.

— Прекрати, — сказал Анжель, еще весь дрожа от пережитого волнения. Она смолкла.

— А знаешь, вообще-то мне не жаль. Жаль только, не ударил тебя сильнее.

Клементина покачала головой и пошла прочь. Малыши засеменили за ней. Время от времени Ситроен оборачивался и злобно посматривал на отца. А Анжель пребывал в глубокой задумчивости. Он еще раз проиграл в уме недавнюю сцену, и его передернуло от смущения; но тут перед его мысленным взором возникла распластавшаяся на столе жена, и краска снова прилила к щекам и ко лбу. Он знал, что больше не вернется в дом. В гараже можно было отлично устроиться на куче опилок и стружки, тем более, что ночи стояли теплые. Вдруг он ощутил какое-то жжение в левой ноге, наклонился и извлек тонкое блестящее острие гвоздя. На его клетчатых зеленоватых брюках осталось коричневое пятнышко величиной с клопа. Смешно. Жалкие гусенички.