Борис Виан - Сердцедёр

С тех пор, как Анжель решил жить рядом со строящейся яхтой, Жакмор остался один с Клементиной. Но это общество не очень-то его устраивало. Она была слишком матерью и им было нелегко найти общий язык. Но ничего дурного он в этом не находил, ибо не лгал, говоря о своей пустоте и объясняя ею отсутствие у себя понятия этической нормы. Просто ему это мешало чисто физически.

Лежа на травке в глубине сада, он рассеянно пожевывал неровные стебельки одолень-травы, которая придает застенчивому человеку смелость и решительность. Жакмор поджидал Беложо, которая обещала провести с ним весь вечер. Вечер этого скучнейшего, без малейшей выпуклости дня. Кстати, мысль о выпуклости напомнила ему о брюках, и он провел по ним рукой, проверяя свою боеготовность. Вероятно, их встреча, как обычно, закончится членовводительством. Жакмор услышал хруст гравия и сел. Няня, дородная, неуклюжая, в широченной кофте, подошла и уселась рядом.

— Ну что, все переделала? — спросил он.

— Да, — вздохнула она, — наконец-то дети уложены, — и начала уже расстегивать платье, но Жакмор остановил ее.

— Подожди, давай поговорим немножко, а? — предложил он.

— Я не для того пришла, — заметила она. — Этим делом заняться я не прочь, но уж никак не болтовней.

— Я хотел спросить только одну вещь, — сказал он.

Она сбросила с себя одежду и опять села на траву. В этом потаенном уголке сада они укрылись, словно в шкатулочке. Опасности никакой, потому что Анжелю и Клементине было не до них. Жакмор, чтобы обмануть ее бдительность, тоже разделся. Девушка старалась не смотреть на него. Голые в траве, они выглядели довольно-таки смешно. Она перевернулась на живот и встала на четвереньки.

— Ну давайте же.

— О черт! До чего мне надоела эта идиотская позиция! — воскликнул Жакмор.

— Ну же, — сказала она.

— Это невыносимо, — пробормотал Жакмор, резко толкнул ее и, не успела она опомниться, как он перевернул ее на спину и налег на нее всем телом. Она яростно сопротивлялась.

— Нет! Ни за что! Только не так! Сатир!

Но Жакмор крепко держал ее.

— Я тебя, конечно, отпущу, только скажи мне сначала, почему ты так против этого положения.

— Не хочу и все, — пробурчала она.

Жакмор нажал на нее сильнее. Теперь он мог овладеть ею в любую минуту.

— Если не скажешь, я тебя так возьму.

Тогда она заплакала от бешенства и пробормотала:

— Нет... перестаньте! Не хочу. Какой вы противный!

— Ну вот, совсем чокнулась! — возмутился Жакмор.

— Ничего вам не скажу!

— Нет, скажешь!

Он наклонился и схватил зубами ее сосок.

— Если не скажешь, откушу кусочек, — прошепелявил Жакмор с полным ртом... Он еле сдерживал хохот; тут же это его желание передалось зубам, и он, видно, слишком сильно сжал сосок, потому что нянюшка вскрикнула и не на шутку залилась слезами. Психиатр хладнокровно этим воспользовался, чтобы заставить ее говорить.

— Ладно, скажу, — простонала она, — но только слезьте с меня поскорее, скорее же.

— Ты мне все расскажешь? — спросил Жакмор.

— Да, обещаю, только пустите быстрее... Ну же... О!

Жакмор отпустил ее и откинулся в траву, тяжело дыша. Не так-то легко было ее держать. Она села.

— Ну, говори, или я начну все сначала. Почему ты привыкла именно так, а не иначе? С чем это связано?

— Да я всегда так делала, — ответила она.

— Всегда — это как?

— Ну, с самого начала.

— С кем же это было впервые?

— С моим отцом.

— А почему на четвереньках?

— Он говорил, что не хотел смотреть на меня, не решался.

— Ему стыдно было?

— Вот еще! У нас тут такого понятия нету, — сурово ответила она.

Ее бедра так и остались приподнятыми и раздвинутыми, а грудь она прикрывала руками. «Да ведь это от застенчивости», — подумал Жакмор.

— И сколько тебе тогда было лет?

— Двенадцать.

— А, ну ясно, почему отец не решался смотреть на тебя.

— Ой, вы совсем ничего не поняли. Он не хотел видеть мое лицо, потому что считал меня уродиной. Так говорил мой папаша, а значит, это чистая правда; а вы вынудили меня пойти против воли отца, и я не могу теперь считаться хорошей дочерью.

— А тебе-то самой так нравится?

— Вы о чем?

— Ну, в этой позиции?

— Да, конечно, нет вопроса, — сказала она. — Давайте, что ли?

— Но только, знаешь, все время я так не могу. Даже самые прекрасные вещи в конце концов приедаются.

— Ну и скотина же вы после этого, — сказала она, поднялась и стала одеваться.

— Ты что делаешь? — спросил Жакмор.

— Ухожу. Мне стыдно за себя.

— Но ты здесь ни при чем, — заметил Жакмор.

— Нет, я не должна была с самого начала.

— Вот если бы ты сразу рассказала мне чуть больше о себе, я бы, наверное, смог поберечь твои чувства. Но ты ведь не очень-то разговорчива.

— Правильно мне госпожа говорила, — бормотала она, — все, не хочу вас больше видеть.

— Ну и пусть. Значит, придется смириться с неизбежным, — сухо сказал психиатр.

— Все равно вам ничего не расскажу. Я здесь не для того, чтобы удовлетворять все ваши грязные мании.

Жакмор прыснул и начал одеваться. Он никогда не относился серьезно к идее подвергнуть психоанализу эту бедолагу. Ничего, найдет что-нибудь получше. Жакмор надел ботинки и поднялся. Она все продолжала хныкать.

— Пошла вон, — степенно проговорил он.

Она повернулась и, всхлипывая, пошла прочь. Должно быть, бедняжка его ненавидела. Психиатр улыбнулся при мысли о том, что с этой точки зрения психоанализ, пожалуй, удался. А потом, все забыв и легко подпрыгнув, он схватил на лету зазевавшуюся бабочку и с удовольствием проглотил ее.

Перед окном была ровная, покрытая гравием площадка, где дети вовсю играли после обеда в ожидании няни, которая, накормив взрослых, должна была прийти за малышами и уложить их спать. Из окон столовой было отлично видно, как они играют. Поскольку Жакмор сидел лицом к окну, то на него и возлагалась обязанность наблюдения за детьми. Клементина, сидя напротив, рассеянно скатывала шарики из сдобных сухариков; неблагодарный, по правде сказать, труд. Жакмор и Клементина виделись теперь только за едой. Казалось, ей хотелось, чтобы он продолжал жить в доме, но ни о чем серьезном она с ним не разговаривала, да и он, в свою очередь, избегал тем, касающихся ее или себя.

Беложо, насупившаяся и молчаливая, внесла блюдо и поставила его рядом с Жакмором. Он открыл крышку и вежливо сказал:

— Пожалуйста, Клементина, сначала вы.

— Нет-нет, блюдо приготовлено специально для вас. Особое кошачье лакомство, — сказала она, лукаво улыбнувшись. Он стал рассматривать кушание.

— Да ведь это легкое! — радостно воскликнул психиатр.

— Совершенно верно, — ответила Клементина.