Борис Виан - Сердцедёр

— За что вы ее так? — мягко спросил Жакмор.

Кто-то из зрителей, стоявших тут же, равнодушно ответил:

— Сами видите, жеребец-производитель, а согрешил.

— Не такое уж тяжкое преступление, — заметил Жакмор.

Человек только сплюнул в ответ. Тем временем начали прибивать правую ногу жеребца, и Жакмор с содроганием увидел, как острие гвоздя, вогнанного одним ударом, разодрало шкуру, побелевшую от боли. Конь коротко и страшно закричал. Его плечи захрустели под чудовищным нажимом палачей, изо всех сил старавшихся прижать его копыта к тяжелой двери. Наконец, им удалось согнуть плечи животного, и тогда между плечами и передними ногами образовался острый угол, в проеме которого повисла его выразительная голова. Привлеченные запахом крови, мухи уже облепили раны у гвоздей. Двое, державшие задние ноги, теперь разделились и приложили каждый свое копыто к прямой перекладине, прибитой к низу двери. Жакмор, замерев, не спускал глаз с происходящего. Какой-то шершавый ком перекатывался у него в горле, и он с большим трудом, но все-таки проглотил его. Живот жеребца нервно подрагивал, объемистый член, казалось, съежился и осел в складки кожи. Вдруг послышались какие-то новые голоса. По дороге к ним приближались два человека. Жакмор только сейчас заметил их. Один был постарше, другой совсем молодой. Пожилой, настоящий великан с заросшим щетиной лицом, держал руки в карманах; на нем была шерстяная майка; длинный кожаный фартук, порыжевший от старости, бил по ногам. Молодой подмастерье, плюгавый и хилый, волочил за собой тяжелый железный чугунок, полный раскаленных углей; из чугунка высовывалась ручка клещей, разогретых докрасна.

— А вот и кузнец, — сказал кто-то.

— Нет, вы действительно слишком суровы к этой скотине, — не сдержавшись, заметил Жакмор вполголоса.

— Это не скотина, это жеребец-производитель, — поправил крестьянин.

— Разве он сделал что-то плохое?

— Он был свободен, ему бы не грешить только.

— Но ведь, это, в сущности, его долг, — сказал Жакмор.

Подмастерье поставил чугунок на землю и с помощью кузнечного меха раздул огонь. Его хозяин некоторое время мешал угли клещами, а затем, решив, что они достаточно раскалены, вынул их из чугунка и повернулся к жеребцу.

Жакмор отвернулся и быстрым шагом пошел прочь, зажав уши. Потом перешел на бег. Бежал он неуклюже, потому что не мог размахивать руками; чтобы не слышать душераздирающих, отчаянных криков животного, он сам стал кричать. Наконец Жакмор остановился на небольшой площади. Он знал, что находится недалеко от церкви. Руки бессильно упали вдоль тела. Красный ручей, который он только что перешел по хлипкому деревянному мостику, спокойно тек, гладкий, неподвижный. Чуть поодаль от берега плавал, задыхаясь, Ля Глоир, пытаясь затащить в свою лодку ключья бледного мяса, уже истрепанного его зубами.

Жакмор растерянно огляделся. Никто не видел его смятенное бегство. Перед ним высилась церковь-яйцо, ее синий витраж был похож на дырочку, через которую можно было это яйцо высосать. Внутри слышалось тихое пение. Жакмор обошел церковь, не торопясь поднялся по ступенькам и вошел.

Кюре, стоя перед алтарем, отбивал такт. Человек двадцать детей пели хором гимн первого причастия. Прелюбопытнейшие слова песнопения заинтриговали психиатра. Чтобы лучше слышать, он подошел ближе к алтарю.

В этот момент Жакмор понял, что автором псалма был, несомненно, сам кюре, и перестал вслушиваться в текст, решив потом списать его. Музыка внесла некоторое успокоение в его растревоженную душу. Не желая мешать репетиции, он тихонько сел. В церкви было прохладно; детские голоса возносились вверх, создавая сильный резонанс в просторном гулком помещении, эхо от них застревало в зубчатой резьбе стен. Глядя по сторонам, Жакмор заметил, что странная кафедра с крышей вновь стояла на прежнем месте; к ней приделали два огромных шарнира, и теперь она могла опрокидываться без всякого ущерба для себя.

Он понял, что не был в церкви со дня крестин трех пачкунов; как же летит время, подумал он. И действительно, время не стояло на месте: вот уже сумрак смягчил яркое свечение синего витража, а детские голоса стали нежнее; именно такое общее воздействие музыки и мрака особенно сладостно и может по-настоящему врачевать души.

Из церкви Жакмор вышел успокоенный и подумал, что надо бы зайти к кузнецу, иначе ему здорово влетит от Клементины. Наступал вечер. Жакмор вышел на площадь и стал принюхиваться; он учуял непонятно откуда идущий смутный запах паленых рогов. Тогда, чтобы вернее узнать направление, он закрыл глаза, и нос сам привел его к мрачной мастерской, где подмастерье раздувал огонь в горне, изо всех сил орудуя мехами. Рядом с дверью, во дворе, стояла лошадь, ожидая последнюю подкову. Ее только что постригли специальной машинкой, поэтому она была вся гладенькая, шерсть осталась только внизу на ногах. Жакмор залюбовался ее красивым округлым крупом, спиной с очаровательной ложбинкой, мощной грудью и коротко подстриженной гривой, жесткой, словно резное украшение из самшита. Тут из темноты вынырнул кузнец. Это был тот самый человек, который час тому назад шел пытать жеребца.

— Здравствуйте, — сказал Жакмор.

— Здорово, — ответил кузнец.

В правой руке он держал длиннющие клещи с куском раскаленного железа, в левой — тяжелый молоток.

— Подними ногу, — приказал он лошади. Животное повиновалось, и в мгновение ока было подковано. Тут же от обугленного рогового вещества поднялось голубое облачко дыма. Жакмор закашлялся. Лошадь поставила ногу на землю и стала притоптывать, пробуя новую подкову.

— Ну как, не маловаты? — спросил кузнец.

Лошадь, довольно кивнув, положила голову на плечо кузнецу, и тот стал гладить ее по морде. После чего лошадь спокойно отправилась по своим делам. Повсюду на земле валялись клочья шерсти, ну совсем как в парикмахерской.

— Эй, ты! Иди-ка сюда, подмети! — крикнул кузнец подмастерью.

— Иду, — послышался голос из мастерской. Кузнец собрался было уже уходить, но Жакмор остановил его, положив руку на плечо.

— Скажите...

— В чем дело?

— Не могли бы вы зайти в дом на холме? Там ребенок начал ходить.

— Это срочно?

— Да, — сказал Жакмор.

— А сам он не может, что ли, прийти?

— Нет.

— Сейчас пойду посмотрю, когда я свободен, — ответил кузнец и пошел в кузницу, столкнувшись на пороге с подмастерьем, вооруженным старой метлой. Юноша стал собирать разбросанную на земле шерсть в мерзкую волосяную кучу. Жакмор подошел и заглянул внутрь кузницы. Там было очень темно, только яркий огонь горна слепил глаза, а от его оранжевых бликов предметы отбрасывали на стены фантастические, причудливые тени. Рядом с пятном огня Жакмор различил наковальню и железный верстак, на котором лежало что-то, похожее на человеческое тело; но свет, падавший из двери на эту непонятную фигуру, отражался, будто от металла.