Борис Виан - Сердцедёр

Жакмор подобрал ее и стал читать, с трудом разбирая залепленные грязью слова. «В другой-пятно-раз-пятно-ты от-пятно-дашь-пятно-больше молока-пятно-пятно-пятно».

Совсем загрустив, Жакмор опустил голову. Нет, ну никак не мог он к этому привыкнуть. Подмастерья — ладно, еще куда ни шло... Но животные. Он выронил табличку. Летающие звери выклевали глаза и ноздри коровы, и теперь она походила на смеющегося ракового больного.

— Вот и еще одна для Ля Глоира, — сказал он. — И это падет на его плечи. И у него снова появится золото. Бесполезное золото, потому что он ничего не может на него купить. Следовательно, оно и является единственной стоящей вещью. Оно бесценно.

— Надо же, — сказал себе Жакмор. — Вдохновение вновь вернулось ко мне. Хотя природа изучаемого факта не представляла никакого интереса, ибо Ля Глоир должен был по определению находиться в таком положении, когда его золото не имеет смысла. А впрочем, плевал я на золото, главное, что под сурдинку я еще сотню метров одолел.

Впереди появилась деревня. Лодка Ля Глоира рыскала по красному ручью в поисках отбросов. Жакмор окликнул его. Лодка подошла близко к берегу, и Жакмор прыгнул в нее.

— Ну как? Что новенького? — весело спросил он.

— Ничего, — ответил Ля Глоир.

Жакмор почувствовал, как неясная мысль, бродившая все утро в его голове, начинает приобретать большую четкость.

— Как вы думаете, а не пойти ли нам к вам домой? Мне бы хотелось кое о чем вас расспросить.

— Ну что ж, — сказал Ля Глоир, — почему бы и нет. Прошу прощения...

Словно подброшенный пружиной, он прыгнул в воду и тут же затрясся от холода. Покряхтывая, подплыл к ближайшему куску падали и ловко схватил его зубами. Это была чья-то рука, небольшая, вся в чернильных пятнах. Ля Глоир снова влез в лодку.

— Смотри-ка, — сказал он, рассматривая находку, — видно, сын Шарля опять отказался заниматься чистописанием.

— От этой деревни меня уже начинает тошнить, — сказал сам себе Жакмор, смотрясь в зеркало.

Он только что подстриг бороду.

Клементина была одна у себя в комнате. Она очень проголодалась, потому что теперь почти не дотрагивалась до еды во время обеда, занятая в основном тем, чтобы как следует напичкать свою троицу. Клементина подошла проверить, закрыта ли дверь, и повернула ключ в замке. Все прекрасно, никто не войдет. Тогда она отошла от двери и слегка распустила поясок на платье. И стала без всякого кокетства смотреться в зеркальную дверцу шкафа. Потом плотно прикрыла окно. Она наслаждалась, смакуя эти минуты одиночества. Ключ от шкафа висел у нее у пояса на тоненьком кожаном шнурке. Клементина внимательно посмотрела на него и вставила в замочную скважину. И тут же из шкафа повеяло гнилью. Совершенно отчетливо пахло тухлятиной. На полке стояла картонная коробка из-под обуви, откуда и шел этот омерзительный запах. Клементина взяла ее в руки и понюхала. В коробке на блюдечке лежал почти полностью сгнивший бифштекс. Но это было чистое разложение, без мух и червей. Бифштекс просто стал зеленым и вонял. Вонял, причем жутко. Она потрогала бифштекс пальцем, чуть надавила на него и ощутила мягковатую скользкую массу. Клементина понюхала палец: достаточно прогнившее мясо, вполне можно есть. И она изящно взяла бифштекс двумя пальцами, осторожно откусила, стараясь оторвать зубами только небольшой кусочек. Ей это без труда удалось, таким нежным он оказался. Тогда она стала медленно жевать, прислушиваясь к едкому чувству, возникающему за щеками. И, пожалуй, какая-то почти мыльная консистенция гнили, которую она пережевывала, воспринималась ею так же остро, как и сильнейший «аромат», шедший из коробки. Клементина съела половину бифштекса, остаток положила на блюдечко, блюдечко — в коробку, а коробку задвинула в шкаф на прежнее место. Рядом с коробкой, на отдельном блюдечке, лежал давно позабытый треугольничек сыра примерно в том же состоянии. Клементина потрогала его и лизнула несколько раз. Потом со вздохом захлопнула дверцу шкафа и пошла в умывальню мыть руки. Вернувшись, она с удовольствием растянулась на кровати. Нет, на этот раз ее не вырвет. Это она точно знала, все останется в ней. Просто нужно как следует проголодаться. Теперь она будет следить за этим. Как бы то ни было, а должен торжествовать принцип: «Лучшие куски — детям». Она усмехнулась, вспомнив, как гордилась вначале, что ест всякие объедки, подбирает жир от отбивных или ветчины с их тарелок или доедает раскисшие в лужицах молока около чашек остатки бутербродов. Но ведь на это способен любой. Каждая мать. Это встречается сплошь и рядом. А вот с кожицей персиков было уже посложнее. Словно шкуркой по языку провели. Впрочем, и это не страшно: многие люди едят персики с кожицей. И только она одна оставляла все эти объедки на гниение. Дети, безусловно, стоили такой жертвы. И чем омерзительнее, чем ужасней это воняло, тем крепче и достовернее, как ей казалось, становилась ее любовь к ним; будто из страданий, что она сама себе причиняла, могло родиться нечто более чистое и подлинное — ведь нужно было искупить все опоздания, и вообще каждую минуту, проведенную без мысли о них.

Но все-таки некоторую неудовлетворенность она испытывала, поскольку никак не могла решиться проглотить мясных червей. И ведь понимала, что жульничает, оберегая от мух остатки еды, взятые из кладовки. А вдруг от ее обмана с детьми что-нибудь да случится... Нет-нет, завтра она попробует.

Господи, как же я волнуюсь, — думала Клементина, облокотившись на подоконник. Сад золотился под лучами солнца. — Я не знаю, где Ноэль, Жоэль и Ситроен. А в эту самую минуту они могут упасть в колодец, съесть отравленные фрукты. А может, соседский мальчишка только что выстрелил в них из арбалета, и стрела попала кому-нибудь прямо в глаз? А может, кто-то из них уже подцепил туберкулез, если вдруг в воздухе оказалась палочка Коха? А может, один из них потерял сознание, нюхая слишком душистые цветы? А может, их укусил скорпион, привезенный из страны, где водятся скорпионы, известным путешественником, дедом какого-нибудь деревенского парня?

А что, если кто-то из них упал с дерева, побежал слишком быстро и сломал ногу, а другой играл в воде и утонул, а третий спускался со скалы, споткнулся и разбился вдребезги? А может, они поцарапались старой проволокой и заразились столбняком? А что, если они нашли огромный камень в глухом уголке сада, перевернули его, а там крошечная желтая личинка, которая тут же проклюнется, превратится в бабочку и полетит в деревню, попадет в стойло страшного быка и укусит его в ноздрю, и вот уже бык вырывается из стойла и начинает крушить все вокруг; он несется по дороге прямиком к их дому, он словно взбесился и на поворотах натыкается на живую изгородь, увитую барбарисом, оставляя на ней черные клочья шерсти; а прямо перед домом, опустив от ярости голову, врезается в тяжеленную телегу, в которую впряжена старенькая полуслепая лошадь. И телега под ударом рассыпается на кусочки, и какая-то железяка взмывает высоко вверх; это может быть винтик, болт, гайка, гвоздь, железная оковка оглобли, крюк упряжи, заклепка колеса; все эти детали, сделанные каретником, уже ломались когда-то, затем их снова примитивно, вручную пригнали друг к другу с помощью ясеневых клиньев, и вот в результате крушения этот железный обломок со свистом устремляется в голубое небо. Он перелетает через решетку сада, падает, о, Боже, и на лету отрывает крылышко летающего муравья, и вот подбитый муравей теряет управление, неровно планирует над деревьями, его начинает сносить в направлении лужайки, о, Господи, где играют Ноэль, Жоэль и Ситроен, и муравей падает как раз на щеку Ситроена, его привлекает размазанное там варенье, и муравей кусает его.