Борис Виан - Сердцедёр

Разговор на минуту прервался.

— Да, знаете ли, на дороге встречается масса всяких интересных вещей, — заметил Жакмор с невинным видом.

— Да, — сказал Ситроен, — точно, всюду можно найти много интересного. Мы же все видим сквозь решетку сада. Дорога просматривается до самого поворота.

— Да, конечно, — ответил Жакмор, — а что за поворотом, ведь неизвестно?

— Ну, за поворотом, должно быть, то же самое, — сказал Ситроен.

— Между прочим, там, чуть подальше, есть деревня, — сказал Жакмор.

— Где живут такие же мальчишки, как Жан, — сказал Ситроен.

— Да, — ответил Жакмор.

Ситроен поморщился.

— Он плюет на ладони, — проворчал мальчик.

— Потому что работает, — сказал Жакмор.

— А разве все, кто работает, плюют в ладони?

— Конечно, — ответил Жакмор. — Они это делают для того, чтобы волос не рос.

— А эти деревенские, они играют когда-нибудь? — спросил Жоэль.

— Да, во время отдыха они собираются все вместе и играют. Но в основном они работают, а если ленятся, то их бьют.

— А мы вот все время играем вместе, — сказал Ситроен.

— Еще там бывает месса, — рассказывал Жакмор.

— Что такое месса? — спросил Ноэль.

— Ну, это когда много-много людей собирается в каком-нибудь большом зале, к ним выходит господин кюре в красивых расшитых золотых одеждах и начинает говорить, а люди швыряют камни ему в морду.

— Ты плохие слова говоришь, — заметил Жоэль.

— И это все? — спросил Ситроен.

— Когда как, — ответил Жакмор. — Вчера вечером, например, кюре устроил очень красивый спектакль. Он в боксерских перчатках дрался с ризничим на сцене, и они здорово поколотили друг друга, а в конце в зале началась общая драка.

— И ты тоже дрался?

— Конечно.

— А что такое сцена? — спросил Жоэль.

— Это такой приподнятый пол, чтобы происходящее там было видно всем. А вокруг на стульях сидят люди.

Ситроен задумался.

— А что-нибудь кроме драки в деревне бывает? — полюбопытствовал он.

Жакмор некоторое время колебался.

— Да в общем, нет, больше ничего.

— Тогда, мне кажется, лучше всего у нас в саду, — сказал Ситроен.

Тут Жакмор отбросил всякую нерешительность.

— Значит, вам не захочется больше выйти на улицу? — спросил он.

— Нет, не захочется, — ответил Ситроен. — Мы и так на улице. И потом, мы не деремся, у нас есть дела поважнее.

— Какие же? — спросил Жакмор.

— Ну... — Ситроен взглянул на братьев. — Камни собирать, — отрезал он.

И они снова принялись рыть, ясно давая понять Жакмору, что его присутствие им уже надоело. Жакмор поднялся и перед тем, как уйти, спросил:

— А вам не грустно оттого, что деревьев больше нет?

— Да, было красиво, — сказал Ситроен. — Ну ничего, новые вырастут.

— Но ведь сейчас вы не можете лазать по деревьям?

Ситроен ничего не сказал, за него ответил Ноэль:

— Мы уже вышли из этого возраста.

Смутившись, Жакмор, не оглядываясь, пошел прочь. А оглянись он, то мог бы увидеть, как три маленьких силуэта разом взмыли в небо и спрятались за облачко, чтобы вдоволь посмеяться над ним. Ну до чего же дурацкие вопросы задают эти взрослые!

Жакмор быстрым шагом шел по дороге домой. Он совсем ссутулился, остановившийся взгляд вперился в землю, а куцая бороденка жалко подрагивала. Все существо его было крайне замутнено, и, вследствие этого, он ощущал внутри больше материи, чем духа. Психоанализ сильно продвинулся вперед, сеансы стали повторяться чаще; вероятно, скоро они и вовсе прекратятся.

В волнении Жакмор спрашивал себя: чем же все это кончится? Напрасно он суетился, напрасно что-то говорил, напрасно выуживал из Ля Глоира все до донышка — тщетны были все усилия, в мозгу Жакмора не прибавилось ничего. Ровно ничего. В нем жили лишь его собственные воспоминания, собственный опыт, а вобрать в себя жизнь Ля Глоира он не смог. Во всяком случае, не всю.

— Ну хватит, хватит, — успокаивал он себя. — Природа свежа и прекрасна, несмотря на то, что год на исходе. Вот наступил окромябрь, месяц, который я ни за что не променяю на теплый климат приморских стран, мой месяц, душистый и зрелый, когда листья чернеют и становятся жесткими, а ежевика все блистает на солнце своими лаковыми колючками, когда облака, неторопливо двигаясь, сбиваются в кучу на краю неба, и золотистое жнивье напоминает старый мед, и все это вместе, это же так красиво, земля мягкая, черная и теплая, а волноваться не из-за чего, что за ерунда, в самом деле, образуется как-нибудь, и очень скоро. Боже, до чего же длинная эта дорога!

Полет отвечаек, вероятно, направлявшихся на юг, заставил его поднять уши, а потом и глаза. Любопытнейшая все-таки у птиц манера, петь вместе, прямо хор какой-то: те, что во главе клина, задают басовую ноту, средние поют тонику, а остальные распределяются на две части, одни тянут доминанту, другие — седьмую ноту диатонической гаммы, и только единицы позволяют себе утонченные звуки, еле-еле слышные. Все птички начинали пение и останавливались одновременно, хотя паузы были неодинаковы.

Жакмор задумался. Повадки отвечаек, кто изучит их? Кто сумеет их описать? Надо бы издать о них толстую книгу, на мелованной бумаге, с цветными иллюстрациями, выполненными искусной кистью наших лучших художников-анималистов. О, отвечайки, как только не изучают ваши повадки! Но горе тому, кто возьмет в руки черную, как сажа, с малиновой грудкой, круглым глазом и тихо, как мышка, попискивающую отвечайку. Потому что стоит лишь легонько коснуться пальцем ее нежнейших перышек, и она умрет, ведь и пустяка достаточно, чтобы она умерла. Может, вы слишком долго ее разглядываете, или смеетесь, когда смотрите на нее, или повернулись к ней спиной, или сняли шляпу, или вдруг ночь что-то задержалась, или вечер наступил слишком рано, и все, нет бедной птички. До чего же они нежные и хрупкие, отвечайки, а сердце такое большое, что занимает собой все нутро, и для желудка и прочего уже и места не остается.

«А может, люди не видят отвечаек так, как я, — подумал Жакмор. — Хотя, впрочем, я и сам вижу их не совсем так, как описываю; но далее если и не видишь отвечаек, надо хотя бы делать вид, это уж совершенно точно. Однако, они так отчетливо видны на фоне неба, что и не захочешь, да рассмотришь.

Зато дорогу я различаю все хуже, это факт. Видимо оттого, что слишком хорошо ее знаю. Но ведь люди обычно считают красивым именно то, что им хорошо знакомо. Похоже, ко мне это не относится. А может, как раз потому, что пейзаж сей мне хорошо знаком, и удается рассмотреть что-то иное, отвечаек, например. Следовательно, внесем поправку: мы считаем красивым уже приевшееся нам, а потому и дающее возможность разглядеть в нем то, что хочется. Но, пожалуй, я не прав, употребляя здесь множественное число, надо бы оставить единственное: я считаю... (см. выше)».