Борис Виан - Сердцедёр

Дом. Сад. А там дальше — утес и море. Где-то теперь Анжель, — думал Жакмор. — Куда-то занесло его на той призрачной лодчонке, плясавшей в морской дали?

Закрыв за собой золотую калитку, он спустился вниз с утеса и вышел на песчаный пляж к морю и мокрым камням; они свежо пахли набегающей на них нежной пеной.

Ничто уже не напоминало здесь об Анжеле. Разве что там и сям на камнях остались следы сажи от устроенного им пожара. Жакмор машинально поднял глаза к небу и замер на месте. Трое детей бежали по гребню утеса, из-за расстояния и угла наблюдения их фигурки казались совсем маленькими. Они неслись, будто по равнине, не обращая внимания на камни, срывающиеся из-под ног, не боясь пустоты, зияющей слева от тропинки; вероятно, это был какой-то приступ безумия. Достаточно малейшей неосторожности, и падение неизбежно. Один неловкий шаг, и вот их окровавленные и изуродованные тела лежат у моих ног. Тропинка таможенников, по которой бежали дети, чуть дальше кончалась крутым обрывом; но мальчишки и не думали останавливаться, наверняка забыли об опасности.

Жакмор до боли сжал кулаки; если крикнуть им — они потеряют равновесие от неожиданности. Но заметить обрыв заранее они не могли, а Жакмор, напротив, отлично его видел со своего места. Нет, слишком поздно; первым до пропасти добежал Ситроен. От напряжения кулаки Жакмора побелели и он застонал. Дети обернулись и увидели его. Потом, ринувшись в пустоту и описав крутую петлю, они приземлились около Жакмора, болтая и смеясь, словно ласточки в каком неизвестно месяце.

— Ты нас видел, дядя Жакмор? — спросил Ситроен. — Но ты ведь никому не скажешь?

— Мы придумали такую игру, будто можем только бегать, а летать не умеем, — пояснил Ноэль.

— Очень весело, — сказал Жоэль. — Хочешь играть с нами?

Да, теперь он все понял.

— Так это вы были позавчера с птицами? — спросил Жакмор.

— Да, — ответил Ситроен, — и видели тебя. Но мы учились летать очень быстро, и остановиться не получилось. А потом, знаешь, это тайна, что мы летаем. Мы хотим научиться летать очень-очень хорошо, чтобы сделать сюрприз маме.

Сюрприз маме. Знали бы вы, какой сюрприз она готовит вам. Нет, это все меняет. Если дело обстоит так, она не имеет права. Надо сказать ей. Запереть их в клетку при подобном даре... Я должен что-то предпринять. Я должен... не желаю соглашаться... у меня есть еще один день... пока я не в лодке на красном ручье.

— Ну, бегите, играйте, мои хорошие, — сказал он, — а я пойду повидаюсь с вашей мамой.

Дети полетели друг за другом низко над волнами, некоторое время они сопровождали Жакмора, помогая ему перепрыгивать через очень уж большие камни, приподнимая за руки.

В считанные секунды он оказался на гребне утеса. Встряхнулся и решительным шагом направился к дому.

— Но послушайте, — говорила весьма удивленная Клементина, — я ничего не понимаю. Вчера вы меня уверяли, что это прекрасная мысль, а сейчас называете ее нелепостью.

— Да нет, почему же, я не против. Эта мера обеспечит им надежную защиту. Но вы забыли, что остается еще одна нерешенная проблема.

— Какая же? — спросила она.

— А нуждаются ли они вообще в такой защите?

Клементина пожала плечами.

— Вне всякого сомнения. Я целыми днями умираю от страха: не случилось бы с ними чего-нибудь.

— Употребление условного наклонения, — заметил Жакмор, — часто свидетельствует либо о беспомощности, либо о хвастовстве.

— Господи, да хватит вам. Хоть на минуту бросьте выдрючиваться.

— Послушайте, — сказал Жакмор, — я вас серьезно прошу, не делайте этого.

— Но почему? — спросила она, — объясните же, наконец.

— Боюсь, вы не поймете, — прошептал Жакмор. Он не осмелился выдать их тайну. Пусть хотя бы это останется только им.

— По-моему, мне как матери лучше знать, что им нужно.

— Да нет, — ответил Жакмор, — они знают лучше вас.

— Какой вздор, — сухо проговорила Клементина. — Мои дети постоянно подвергаются опасности, впрочем, как и всякие другие.

— Вам недоступен тот способ защиты, который есть у них, — сказал Жакмор.

— Кроме того, — продолжала она, — вы их не любите так, как я, и поэтому не можете чувствовать то, что чувствую я.

С минуту Жакмор молчал, а затем сказал:

— Да, естественно, так же, как вы, я их любить не могу.

— Только мать способна понять меня.

— А вам известно, что птицы в клетке не живут? — спросил Жакмор.

— Напротив, им там очень даже хорошо, — возразила Клементина. — Я вам больше скажу: это единственное место, где им может быть обеспечен соответствующий уход.

— Ну что ж, я вижу, изменить ничего нельзя, — сказал Жакмор. Он поднялся.

— Должен с вами проститься. Ведь я вас, вероятно, никогда не увижу.

— А вот попривыкнут они, и я буду время от времени выбираться в деревню. Но все-таки я никак не могу понять ваших возражений. Ведь вы же, в сущности, сами себя замуровываете подобным же образом.

— Я замуровываю только себя, но не других, — уточнил Жакмор.

— Мои дети и я — это одно целое. Я так их люблю.

— Странное у вас мировидение, — сказал он.

— Как раз то же самое я думала о вас. В моем же мировидении нет ничего странного. Мой мир — это они.

— О нет, вы ошибаетесь. Вам хочется заполнить собою их мир. И в этом смысле вы несете одно разрушение. Он встал и вышел. Клементина смотрела ему вслед. Какой у него все-таки несчастный вид, — думала она. Вероятно, в детстве был обделен материнской любовью.

Три золотистых луны, по одной на каждого, только что устроились перед окном и забавлялись, строя детям смешные рожицы. Все трое, в ночных рубашках, забрались в постель к Ситроену, откуда было лучше видно. А три игрушечных и прирученных медвежонка водили веселые хороводы рядом с кроватью; очень тихо они пели колыбельную для омаров, чтобы не разбудить Клементину. Ситроен, сидя между Ноэлем и Жоэлем, казалось, серьезно задумался. Он что-то прятал в руках.

— Я ловлю слова, — объяснил он братьям. — То, что начинается... Ага, есть, поймал.

Он поднес, не разжимая, ладони ко рту, и тихонько произнес несколько слов. А потом положил на одеяло то, что было у него в руках. Маленького белого кузнечика. Тут же прибежали медвежата и уселись вокруг него.

— Эй, подвиньтесь-ка, за вами ничего не видно, — сказал Жоэль, и медвежата снова пересели на пол.

А кузнечик поприветствовал всех и начал выделывать акробатические трюки. Дети просто замерли от восхищения. Но очень скоро кузнечик устал, и, послав им воздушный поцелуй, подпрыгнул высоко-высоко и исчез. Но, впрочем, никто особенно не расстроился. Ситроен поднял палец и важно сказал:

— Я знаю кое-что получше! Надо, чтобы пушная блоха укусила тебя три раза.