Оноре Бальзак - Шагреневая кожа - английский и русский параллельные тексты

Тут можно читать онлайн Оноре Бальзак - Шагреневая кожа - английский и русский параллельные тексты - бесплатно ознакомительный отрывок. Жанр: Классическая проза. Здесь Вы можете читать ознакомительный отрывок из книги онлайн без регистрации и SMS на сайте LibKing.Ru (ЛибКинг) или прочесть краткое содержание, предисловие (аннотацию), описание и ознакомиться с отзывами (комментариями) о произведении.

Название:

Шагреневая кожа - английский и русский параллельные тексты
Автор:

Оноре Бальзак
Жанр:

Классическая проза
Издательство:

неизвестно
Год:

неизвестен
ISBN:

нет данных
Рейтинг:

5/5. Голосов: 11
Избранное:

Добавить в избранное
Ваша оценка:
100

1

2

3

4

5

Оноре Бальзак - Шагреневая кожа - английский и русский параллельные тексты краткое содержание

Шагреневая кожа - английский и русский параллельные тексты - описание и краткое содержание, автор Оноре Бальзак, читайте бесплатно онлайн на сайте электронной библиотеки LibKing.Ru

Можно ли выиграть, если заключаешь сделку с дьяволом? Этот вопрос никогда не оставлял равнодушными как писателей, так и читателей. Если ты молод, влюблен и честолюбив, но знаешь, что все твои мечты обречены из-за отсутствия денег, то можно ли устоять перед искушением расплатиться сроком собственной жизни за исполнение желаний?

Шагреневая кожа - английский и русский параллельные тексты - читать онлайн бесплатно ознакомительный отрывок

Шагреневая кожа - английский и русский параллельные тексты - читать книгу онлайн бесплатно (ознакомительный отрывок), автор Оноре Бальзак

Тёмная тема

Шрифт:

↓

↑

Сбросить

Интервал:

↓

↑

Закладка:

Сделать

Joyous pictures of chivalry were called up by a suit of Milanese armor, brightly polished and richly wrought; a paladin's eyes seemed to sparkle yet under the visor.	Потом радостные образы рыцарских времен ключом забили из миланских доспехов с превосходной насечкой и полировкой, а сквозь забрало все еще блестели глаза паладина.
This sea of inventions, fashions, furniture, works of art and fiascos, made for him a poem without end.	Вокруг был целый океан вещей, измышлений, мод, творений искусства, руин, слагавший для него бесконечную поэму.
Shapes and colors and projects all lived again for him, but his mind received no clear and perfect conception.	Формы, краски, мысли - все оживало здесь, но ничего законченного душе не открывалось.
It was the poet's task to complete the sketches of the great master, who had scornfully mingled on his palette the hues of the numberless vicissitudes of human life.	Поэт должен был завершить набросок великого живописца, который приготовил огромную палитру и со щедрой небрежностью смешал на ней неисчислимые случайности человеческой жизни.
When the world at large at last released him, when he had pondered over many lands, many epochs, and various empires, the young man came back to the life of the individual.	Овладев целым миром, закончив обозрение стран, веков, царств, молодой человек вернулся к индивидуумам.
He impersonated fresh characters, and turned his mind to details, rejecting the life of nations as a burden too overwhelming for a single soul. Yonder was a sleeping child modeled in wax, a relic of Ruysch's collection, an enchanting creation which brought back the happiness of his own childhood.	Он стал перевоплощаться в них, овладевал частностями, обособляясь от жизни наций, которая подавляет нас своей огромностью Вон там дремал восковой ребенок, уцелевший от музея Руйша , и это прелестное создание напомнило ему о радостях юных лет.
The cotton garment of a Tahitian maid next fascinated him; he beheld the primitive life of nature, the real modesty of naked chastity, the joys of an idleness natural to mankind, a peaceful fate by a slow river of sweet water under a plantain tree that bears its pleasant manna without the toil of man.	Когда он смотрел на волшебный девичий передник какой-то гаитянки, пылкое его воображение рисовало ему картины простой, естественной жизни, чистую наготу истинного целомудрия, наслаждения лени, столь свойственной человеку, безмятежное существование на берегу прохладного задумчивого ручья, под банановым деревом, которое даром кормит человека сладкой своей манной.
Then all at once he became a corsair, investing himself with the terrible poetry that Lara has given to the part: the thought came at the sight of the mother-of-pearl tints of a myriad sea-shells, and grew as he saw madrepores redolent of the sea-weeds and the storms of the Atlantic.	Но внезапно, вдохновленный перламутровыми отливами бесчисленного множества раковин, воодушевленный видом звездчатых кораллов, еще пахнувших морской травой, водорослями и атлантическими бурями, он становился корсаром и облекался в грозную поэзию, запечатленную образом Лары .
The sea was forgotten again at a distant view of exquisite miniatures; he admired a precious missal in manuscript, adorned with arabesques in gold and blue.	Затем, восхищаясь изящными миниатюрами, лазоревыми золотыми арабесками, которыми был разукрашен драгоценный рукописный требник, он забывал про морские бури.
Thoughts of peaceful life swayed him; he devoted himself afresh to study and research, longing for the easy life of the monk, devoid alike of cares and pleasures; and from the depths of his cell he looked out upon the meadows, woods, and vineyards of his convent.	Ласково убаюкиваемый мирными размышлениями, он стремился вернуться к умственному труду, к науке, мечтал о сытой монашеской жизни, беспечальной и безрадостной, ложился спать в келье и глядел в стрельчатое ее окно на монастырские луга, леса и виноградники.

Pausing before some work of Teniers, he took for his own the helmet of the soldier or the poverty of the artisan; he wished to wear a smoke-begrimed cap with these Flemings, to drink their beer and join their game at cards, and smiled upon the comely plumpness of a peasant woman.	Перед полотном Тенирса он накидывал на себя солдатский кафтан или же лохмотья рабочего; ему хотелось надеть на голову засаленный и прокуренный колпак фламандцев, он хмелел от выпитого пива, играл с ними в карты и улыбался румяной, соблазнительно дебелой крестьянке.
He shivered at a snowstorm by Mieris; he seemed to take part in Salvator Rosa's battle-piece; he ran his fingers over a tomahawk form Illinois, and felt his own hair rise as he touched a Cherokee scalping-knife.	Он дрожал от стужи, видя, как падает снег на картине Мьериса, сражался, смотря на битву Сальватора Розы. Он любовался иллинойсским томагавком и чувствовал, как ирокезский нож сдирает с него скальп.
He marveled over the rebec that he set in the hands of some lady of the land, drank in the musical notes of her ballad, and in the twilight by the gothic arch above the hearth he told his love in a gloom so deep that he could not read his answer in her eyes.	Увидев чудесную лютню, он вручал ее владелице замка, упивался сладкозвучным романсом, объяснялся прекрасной даме в любви у готического камина, и вечерние сумерки скрывали ее ответный взгляд.
He caught at all delights, at all sorrows; grasped at existence in every form; and endowed the phantoms conjured up from that inert and plastic material so liberally with his own life and feelings, that the sound of his own footsteps reached him as if from another world, or as the hum of Paris reaches the towers of Notre Dame.	Он ловил все радости, постигал все скорби, овладевал всеми формулами бытия и столь щедро расточал свою жизнь и чувства перед этими призраками природы, перед этими пустыми образами, что стук собственных шагов отдавался в его душе, точно отзвук другого, далекого мира, подобно тому как шум Парижа доносится на башни Собора богоматери.
He ascended the inner staircase which led to the first floor, with its votive shields, panoplies, carved shrines, and figures on the wall at every step.	Подымаясь по внутренней лестнице, которая вела в залы второго этажа, он заметил, что на каждой ступеньке стоят или висят на стене вотивные щиты , доспехи, оружие, дарохранительницы, украшенные скульптурой, деревянные статуи.
Haunted by the strangest shapes, by marvelous creations belonging to the borderland betwixt life and death, he walked as if under the spell of a dream.	Преследуемый самыми странными фигурами, чудесными созданиями, возникшими перед ним на грани смерти и жизни, он шел среди очарований грезы.
His own existence became a matter of doubt to him; he was neither wholly alive nor dead, like the curious objects about him.	Усомнившись наконец в собственном своем существовании, он сам уподобился этим диковинным предметам, как будто став не вполне умершим и не вполне живым.
The light began to fade as he reached the show-rooms, but the treasures of gold and silver heaped up there scarcely seemed to need illumination from without.	Когда он вошел в новые залы, начинало смеркаться, но казалось, что свет и не нужен для сверкающих золотом и серебром сокровищ, сваленных там грудами.
The most extravagant whims of prodigals, who have run through millions to perish in garrets, had left their traces here in this vast bazar of human follies.	Самые дорогие причуды расточителей, промотавших миллионы и умерших в мансардах, были представлены на этом обширном торжище человеческих безумств.
Here, beside a writing desk, made at the cost of 100,000 francs, and sold for a hundred pence, lay a lock with a secret worth a king's ransom.	Чернильница, которая обошлась в сто тысяч франков, а потом была продана за сто су, лежала возле замка с секретом, стоимости которого было бы некогда достаточно для выкупа короля из плена.

The human race was revealed in all the grandeur of its wretchedness; in all the splendor of its infinite littleness.	Род человеческий являлся здесь во всей пышности своей нищеты, во всей славе своей гигантской мелочности.
An ebony table that an artist might worship, carved after Jean Goujon's designs, in years of toil, had been purchased perhaps at the price of firewood.	Стол черного дерева, достойный поклонения художника, резанный по рисункам Жана Гужона, стоивший когда-то нескольких лет работы, был, возможно, приобретен по цене осиновых дров.
Precious caskets, and things that fairy hands might have fashioned, lay there in heaps like rubbish.	Драгоценные шкатулки, мебель, сделанная руками фей, - все набито было сюда как попало.
"You must have the worth of millions here!" cried the young man as he entered the last of an immense suite of rooms, all decorated and gilt by eighteenth century artists.	- Да у вас тут миллионы! - воскликнул молодой человек, дойдя до комнаты, завершавшей длинную анфиладу зал, которые художники минувшего века разукрасили золотом и скульптурами.
"Thousands of millions, you might say," said the florid shopman; "but you have seen nothing as yet.	- Вернее, миллиарды, - заметил таинственный приказчик.
Go up to the third floor, and you shall see!"	- Но это еще что, поднимитесь на четвертый этаж, вот там вы увидите!
The stranger followed his guide to a fourth gallery, where one by one there passed before his wearied eyes several pictures by Poussin, a magnificent statue by Michael Angelo, enchanting landscapes by Claude Lorraine, a Gerard Dow (like a stray page from Sterne), Rembrandts, Murillos, and pictures by Velasquez, as dark and full of color as a poem of Byron's; then came classic bas-reliefs, finely-cut agates, wonderful cameos! Works of art upon works of art, till the craftsman's skill palled on the mind, masterpiece after masterpiece till art itself became hateful at last and enthusiasm died.	Незнакомец последовал за своим проводником, достиг четвертой галереи, и там перед его усталыми глазами поочередно прошли картины Пуссена, изумительная статуя Микеланджело, прелестные пейзажи Клода Лоррена, картина Герарда Доу, подобная странице Стерна, полотна Рембрандта, Мурильо, Веласкеса, мрачные и яркие, как поэма Байрона; далее - античные барельефы, агатовые чаши, великолепные ониксы... Словом, то были работы, способные внушить отвращение к труду, нагромождение шедевров, могущее возбудить ненависть к искусствам и убить энтузиазм.
He came upon a Madonna by Raphael, but he was tired of Raphael; a figure by Correggio never received the glance it demanded of him.	Он дошел до "Девы" Рафаэля, но Рафаэль ему надоел, и голова кисти Корреджо, просившая внимания, так и не добилась его.
A priceless vase of antique porphyry carved round about with pictures of the most grotesquely wanton of Roman divinities, the pride of some Corinna, scarcely drew a smile from him.	Бесценная античная ваза из порфира, рельефы которой изображали самую причудливую в своей вольности римскую приапею, отрада какой-нибудь Коринны, не вызвала у него ничего, кроме беглой улыбки.
The ruins of fifteen hundred vanished years oppressed him; he sickened under all this human thought; felt bored by all this luxury and art. He struggled in vain against the constantly renewed fantastic shapes that sprang up from under his feet, like children of some sportive demon.	Он задыхался под обломками пятидесяти исчезнувших веков, чувствовал себя больным от всех этих человеческих мыслей; он был истерзан роскошью и искусствами, подавлен этими воскресающими формами, которые, как некие чудовища, возникающие у него под ногами по воле злого гения, вызывали его на нескончаемый поединок.