Герман Гессе - Сиддхартха - английский и русский параллельные тексты

Омовения вещь хорошая, - но не водою же смыть грех, утолить жажду души, унять тревогу сердца? The sacrifices and the invocation of the gods were excellent-but was that all? Превосходны жертвоприношения и вознесения молитв к богам - но разве этого достаточно? Did the sacrifices give a happy fortune? Разве жертвоприношения дают счастье? And what about the gods? А боги? Was it really Prajapati who had created the world? Was it not the Atman, He, the only one, the singular one? Действительно ли творцом мира был Праджапати, а не Атман - Он, Единственный, Всеединый? Were the gods not creations, created like me and you, subject to time, mortal? Was it therefore good, was it right, was it meaningful and the highest occupation to make offerings to the gods? Ведь и боги существа сотворенные, как я и ты, подчиненные времени, преходящие... И хорошо ли в таком случае, правильно ли, имеет ли смысл приносить им жертвы? For whom else were offerings to be made, who else was to be worshipped but Him, the only one, the Atman? Кому же и приносить жертвы, кому поклоняться, как не Ему, Единственному, Атману? And where was Atman to be found, where did He reside, where did his eternal heart beat, where else but in one's own self, in its innermost part, in its indestructible part, which everyone had in himself? И где искать Атмана, где Он пребывает, где бьется Его извечное сердце? Где, как не в собственном Я, в его сокровенной глубине, в том неуничтожаемом, что каждый носит в себе? But where, where was this self, this innermost part, this ultimate part? Но где же, где это Я, это сокровенное, это начало начал? It was not flesh and bone, it was neither thought nor consciousness, thus the wisest ones taught. Оно не в плоти и не в крови, не в мысли и не в сознании, - учат мудрейшие. So, where, where was it? Где оно тогда? To reach this place, the self, myself, the Atman, there was another way, which was worthwhile looking for? Существует ли иной путь, чтоб проникнуть туда, к этому Я, ко мне, к Атману? И стоит ли его искать? Alas, and nobody showed this way, nobody knew it, not the father, and not the teachers and wise men, not the holy sacrificial songs! Увы, никто не может указать этот путь, никто не знает его, - ни отец, ни наставники и мудрецы, ни священные жертвенные песнопения. They knew everything, the Brahmans and their holy books, they knew everything, they had taken care of everything and of more than everything, the creation of the world, the origin of speech, of food, of inhaling, of exhaling, the arrangement of the senses, the acts of the gods, they knew infinitely much-but was it valuable to know all of this, not knowing that one and only thing, the most important thing, the solely important thing? Все-то они - брахманы и их священные книги -знают, всем-то и даже более чем всем они интересовались - творением мира, происхождением речи, пищи, вдыхания и выдыхания, соотношением чувств, деяниями богов. Бесконечно много знают они, - но какую цену имеет все это знание, если не знаешь Единого и Единственного, важнейшего, единственно важного?

Surely, many verses of the holy books, particularly in the Upanishades of Samaveda, spoke of this innermost and ultimate thing, wonderful verses.	Правда, во многих стихах священных книг, в особенности в упанишадах Самаведы говорится об этом сокровенном, изначальном... Дивные это стихи!
"Your soul is the whole world", was written there, and it was written that man in his sleep, in his deep sleep, would meet with his innermost part and would reside in the Atman.	"Твоя душа - это весь мир", - гласят они. И еще в них говорится, что человек в состоянии глубокого сна - входит в свое сокровенное Я, пребывает в Атмане.
Marvellous wisdom was in these verses, all knowledge of the wisest ones had been collected here in magic words, pure as honey collected by bees.	Дивная мудрость звучит в этих стихах; все знание мудрейших собрано тут и высказано в магических словах, - чистое, как пчелами собранный мед.
No, not to be looked down upon was the tremendous amount of enlightenment which lay here collected and preserved by innumerable generations of wise Brahmans.- But where were the Brahmans, where the priests, where the wise men or penitents, who had succeeded in not just knowing this deepest of all knowledge but also to live it?	Нет, нельзя не относиться с глубочайшим уважением к столь огромным запасам знания, собранным и сохраненным бесчисленными поколениями мудрых брахманов. Но где брахманы и жрецы, где те мудрецы и подвижники, которым удалось не только достигнуть, но и воплотить в жизнь это глубочайшее знание?
Where was the knowledgeable one who wove his spell to bring his familiarity with the Atman out of the sleep into the state of being awake, into the life, into every step of the way, into word and deed?	Где тот чародей, который сумел бы это пребывание в Атмане во время сна перенести в бодрственное состояние, в жизнь, в действие, в слово и дело?
Siddhartha knew many venerable Brahmans, chiefly his father, the pure one, the scholar, the most venerable one.	Многих почтенных брахманов знал Сиддхартха. Прежде всего - своего отца, чистого, ученого, почтеннейшего из почтенных.
His father was to be admired, quiet and noble were his manners, pure his life, wise his words, delicate and noble thoughts lived behind its brow -but even he, who knew so much, did he live in blissfulness, did he have peace, was he not also just a searching man, a thirsty man?	Достоин преклонения был его отец: кротостью и благородством дышало его обращение, чиста была его жизнь, мудро было его слово, утонченная и возвышенная мысль отражалась на его челе. Но и он, - столь много познавший, -видал ли он блаженство? Жил ли он в мире с самим собой, не был ли и он лишь ищущим, жаждущим?
Did he not, again and again, have to drink from holy sources, as a thirsty man, from the offerings, from the books, from the disputes of the Brahmans?	Разве не приходилось ему, чтобы утолить свою жажду, снова и снова черпать из священных источников, - из жертвоприношений, из книг, из собеседований с брахманами?
Why did he, the irreproachable one, have to wash off sins every day, strive for a cleansing every day, over and over every day?	Зачем ему, безупречному, надо каждый день смывать грех, каждый день совершать очищение -каждый день пределывать все сызнова?
Was not Atman in him, did not the pristine source spring from his heart?	Разве Атман не живет в нем, разве не течет в его собственном сердце первоисточник?
It had to be found, the pristine source in one's own self, it had to be possessed!	Его-то - этот первоисточник - и надо отыскать в собственном Я. Им-то и надо овладеть.
Everything else was searching, was a detour, was getting lost.	Все же остальное лишь искание, лишь хождение окольными путями, блуждание.
Thus were Siddhartha's thoughts, this was his thirst, this was his suffering.	Таковы были мысли Сиддхартхи, вот что его мучило, причиняло страдание.

Often he spoke to himself from a Chandogya-Upanishad the words:	Часто он повторял слова из одной Упанишады Чхандогья:
"Truly, the name of the Brahman is satyam-verily, he who knows such a thing, will enter the heavenly world every day."	"Воистину имя Брамы - Satуam. - Воистину тот, кто постиг это, ежедневно вступает в небесное царствие".
Often, it seemed near, the heavenly world, but never he had reached it completely, never he had quenched the ultimate thirst.	Подчас оно и ему казалось таким близким, это небесное царствие, но ни разу не удалось ему достигнуть его окончательно, утолить жажду вполне.
And among all the wise and wisest men, he knew and whose instructions he had received, among all of them there was no one, who had reached it completely, the heavenly world, who had quenched it completely, the eternal thirst.	И среди всех мудрых и мудрейших, которых он знал, поучениям которых внимал, не было ни одного, кто достиг бы вполне этого небесного царства, ни одного, кто утолил бы всецело эту вечную жажду.
"Govinda," Siddhartha spoke to his friend, "Govinda, my dear, come with me under the Banyan tree, let's practise meditation."	- Г овинда, - сказал однажды Сиддхартха своему другу, - Говинда, милый, пойдем под банановое дерево - будем упражняться в самопогружении.
They went to the Banyan tree, they sat down, Siddhartha right here, Govinda twenty paces away.	И они пошли к банановому дереву и сели под ним - тут Сиддхартха, а в двадцати шагах от него Говинда.
While putting himself down, ready to speak the Om, Siddhartha repeated murmuring the verse:	И Сиддхартха, садясь, готовый произнести слово Ом, - шепотом повторил стих:
Om is the bow, the arrow is soul, The Brahman is the arrow's target, That one should incessantly hit.	Ом - есть лук, душа-стрела. А Брахма - цель для стрел, В ту цель попасть старайся ты.
After the usual time of the exercise in meditation had passed, Govinda rose.	Когда прошло время, посвященное самопогружению, Говинда поднялся с места.
The evening had come, it was time to perform the evening's ablution.	Уже наступил вечер, пора было приступить к вечернему омовению.
He called Siddhartha's name. Siddhartha did not answer.	Он окликнул Сиддхартху, но тот не отозвался.
Siddhartha sat there lost in thought, his eyes were rigidly focused towards a very distant target, the tip of his tongue was protruding a little between the teeth, he seemed not to breathe.	Сиддхартха сидел, всецело погруженный в самого себя - глаза его неподвижно глядели в даль, кончик языка слегка высунулся между зубов, -казалось, он даже перестал дышать.
Thus sat he, wrapped up in contemplation, thinking Om, his soul sent after the Brahman as an arrow.	Так он сидел, погруженный в созерцание, мысля Ом - и душа его была стрелой, устремленной к Браме.
Once, Samanas had travelled through Siddhartha's town, ascetics on a pilgrimage, three skinny, withered men, neither old nor young, with dusty and bloody shoulders, almost naked, scorched by the sun, surrounded by loneliness, strangers and enemies to the world, strangers and lank jackals in the realm of humans.	Однажды через город, в котором жил Сиддхартха, прошли саманы - три странника аскета, высохшие, угасшие люди, не старые и не молодые, с покрытыми пылью и кровью плечами, почти нагие, опаленные солнцем, окруженные одиночеством, чуждые и враждебные миру, пришельцы и исхудалые шакалы в царстве людей.
Behind them blew a hot scent of quiet passion, of destructive service, of merciless self-denial.	Знойным дыханием безмолвной страсти веяло от них, - дыханием изнуряющего радения, беспощадного самоотрешения.

Читать дальше