Виктор Гюго - Собор Парижской Богоматери - английский и русский параллельные тексты
Тут можно читать онлайн Виктор Гюго - Собор Парижской Богоматери - английский и русский параллельные тексты - бесплатно
ознакомительный отрывок.
Жанр: Классическая проза.
Здесь Вы можете читать ознакомительный отрывок из книги
онлайн без регистрации и SMS на сайте лучшей интернет библиотеки ЛибКинг или прочесть краткое содержание (суть),
предисловие и аннотацию. Так же сможете купить и скачать торрент в электронном формате fb2,
найти и слушать аудиокнигу на русском языке или узнать сколько частей в серии и всего страниц в публикации.
Читателям доступно смотреть обложку, картинки, описание и отзывы (комментарии) о произведении.
Виктор Гюго - Собор Парижской Богоматери - английский и русский параллельные тексты краткое содержание
Собор Парижской Богоматери - английский и русский параллельные тексты - описание и краткое содержание, автор Виктор Гюго, читайте бесплатно онлайн на сайте электронной библиотеки LibKing.Ru
Знаменитый роман Виктора Гюго. Книга, в которой увлекательный, причудливый сюжет – всего лишь прекрасное обрамление для поразительных, потрясающих воображение авторских экскурсов в прошлое Парижа.
«Собор Парижской Богоматери» экранизировали и ставили на сцене десятки раз, однако ни одной из постановок не удалось до конца передать масштаб и величие оригинала Гюго.
Собор Парижской Богоматери - английский и русский параллельные тексты - читать онлайн бесплатно ознакомительный отрывок
Собор Парижской Богоматери - английский и русский параллельные тексты - читать книгу онлайн бесплатно (ознакомительный отрывок), автор Виктор Гюго
"Hold!" he said, with an exclamation of astonishment. "Eh! 'tis my master in Hermes, Dom Claude Frollo, the archdeacon!
- Ба! - удивленно воскликнул он. - Да это мой учитель герметики, отец Клод Фролло, архидьякон!
What the devil does he want of that old one-eyed fellow?
Какого черта ему нужно от этого отвратительного кривого?
He'll get himself devoured!"
Ведь тот его сейчас сожрет!
A cry of terror arose, in fact.
И действительно, в толпе послышался крик ужаса.
The formidable Quasimodo had hurled himself from the litter, and the women turned aside their eyes in order not to see him tear the archdeacon asunder.
Страшилище Квазимодо ринулся с носилок; женщины отвернулись, чтобы не видеть, как он растерзает архидьякона.
He made one bound as far as the priest, looked at him, and fell upon his knees.
Одним скачком Квазимодо бросился к священнику, взглянул на него и упал перед ним на колени.
The priest tore off his tiara, broke his crozier, and rent his tinsel cope.
Архидьякон сорвал с него тиару, сломал посох, разорвал мишурную мантию.
Quasimodo remained on his knees, with head bent and hands clasped.
Квазимодо, по-прежнему коленопреклоненный, потупил голову, сложил руки.
Then there was established between them a strange dialogue of signs and gestures, for neither of them spoke.
Затем между ними завязался странный разговор на языке знаков и жестов, - ни тот, ни другой не произносили ни слова.
The priest, erect on his feet, irritated, threatening, imperious; Quasimodo, prostrate, humble, suppliant.
Архидьякон стоял выпрямившись, гневный, грозный, властный; Квазимодо распростерся перед ним, смиренный, молящий.
And, nevertheless, it is certain that Quasimodo could have crushed the priest with his thumb.
А между тем Квазимодо мог бы раздавить священника одним пальцем.
At length the archdeacon, giving Quasimodo's powerful shoulder a rough shake, made him a sign to rise and follow him.
Наконец, тряхнув Квазимодо за его мощное плечо, архидьякон жестом приказал ему встать и следовать за ним.
Quasimodo rose.
Квазимодо встал.
Then the Brotherhood of Fools, their first stupor having passed off, wished to defend their pope, so abruptly dethroned. The Egyptians, the men of slang, and all the fraternity of law clerks, gathered howling round the priest.
Но тут братство шутов, очнувшись от изумления, решило вступиться за своего внезапно развенчанного папу Цыгане, арготинцы и вся корпорация судейских писцов, визжа, окружили священника.
Quasimodo placed himself in front of the priest, set in play the muscles of his athletic fists, and glared upon the assailants with the snarl of an angry tiger.
Квазимодо заслонил его собою, сжал свои атлетические кулаки и, скрежеща зубами, как разъяренный тигр, оглядел нападающих.
The priest resumed his sombre gravity, made a sign to Quasimodo, and retired in silence.
Священник все с той же суровой важностью сделал знак Квазимодо и молча удалился.
Quasimodo walked in front of him, scattering the crowd as he passed.
Квазимодо шел впереди, расталкивая толпу, заграждавшую им путь.
When they had traversed the populace and the Place, the cloud of curious and idle were minded to follow them.
Когда они пробрались сквозь толпу и перешли через площадь, туча любопытных и зевак повалила вслед за ними.
Quasimodo then constituted himself the rearguard, and followed the archdeacon, walking backwards, squat, surly, monstrous, bristling, gathering up his limbs, licking his boar's tusks, growling like a wild beast, and imparting to the crowd immense vibrations, with a look or a gesture.
Квазимодо, заняв место в арьергарде, двинулся за архидьяконом. Приземистый, взлохмаченный, чудовищный, настороженный, свирепый, облизывая свои кабаньи клыки, рыча, точно дикий зверь, он одним движением или взглядом отбрасывал толпу назад.
Both were allowed to plunge into a dark and narrow street, where no one dared to venture after them; so thoroughly did the mere chimera of Quasimodo gnashing his teeth bar the entrance.
Архидьякон и Квазимодо свернули в узкую темную уличку, и туда никто уже не посмел следовать за ними, ибо одна мысль о скрежещущем зубами Квазимодо преграждала туда доступ.
"Here's a marvellous thing," said Gringoire; "but where the deuce shall I find some supper?"
-Чудеса! - пробормотал Гренгуар. - Но где же, черт возьми, мне поужинать?
CHAPTER IV. THE INCONVENIENCES OF FOLLOWING A PRETTY WOMAN THROUGH THE STREETS IN THE EVENING.
IV. Неудобства, каким подвергаешься, преследуя вечером хорошенькую женщину
Gringoire set out to follow the gypsy at all hazards.
Гренгуар пошел наугад вслед за цыганкой.
He had seen her, accompanied by her goat, take to the Rue de la Coutellerie; he took the Rue de la Coutellerie.
Он видел, как она со своей козочкой направилась по улице Ножовщиков, и тоже свернул туда.
"Why not?" he said to himself.
"Почему бы и нет?" - подумал он.
Gringoire, a practical philosopher of the streets of Paris, had noticed that nothing is more propitious to revery than following a pretty woman without knowing whither she is going.
Гренгуар, искушенный философ парижских улиц, заметил, что мечтательное настроение чаще всего приходит, когда преследуешь хорошенькую женщину, не зная, куда она держит путь.
There was in this voluntary abdication of his freewill, in this fancy submitting itself to another fancy, which suspects it not, a mixture of fantastic independence and blind obedience, something indescribable, intermediate between slavery and liberty, which pleased Gringoire,-a spirit essentially compound, undecided, and complex, holding the extremities of all extremes, incessantly suspended between all human propensities, and neutralizing one by the other.
В этом добровольном отречении от своей свободной воли, в этом подчинении своей прихоти прихоти другого, который об этом даже не подозревает, таится смесь фантастической независимости и слепого подчинения, - нечто среднее между рабством и свободою, и это пленяло Гренгуара, наделенного крайне неустойчивым, нерешительным и сложным умом, который совмещал все крайности, беспрестанно колебался между всеми человеческими склонностями и подавлял одну при помощи другой.
He was fond of comparing himself to Mahomet's coffin, attracted in two different directions by two loadstones, and hesitating eternally between the heights and the depths, between the vault and the pavement, between fall and ascent, between zenith and nadir.
Он охотно сравнивал себя с гробом Магомета, который притягивается двумя магнитами в противоположные стороны и вечно колеблется между высью и бездной, между небесами и мостовой, между падением и взлетом, между зенитом и надиром.
If Gringoire had lived in our day, what a fine middle course he would hold between classicism and romanticism!
Если бы Гренгуар жил в наше время, какое почетное место занял бы он между классиками и романтиками!
But he was not sufficiently primitive to live three hundred years, and 'tis a pity.
Но он не был первобытным человеком и не мог бы прожить триста лет, а жаль!
His absence is a void which is but too sensibly felt to-day.
Его отсутствие создает пустоту, которая особенно сильно ощущается именно в наши дни.
Moreover, for the purpose of thus following passers-by (and especially female passers-by) in the streets, which Gringoire was fond of doing, there is no better disposition than ignorance of where one is going to sleep.
Одним словом, человек, не знающий, где ему переночевать, охотно следует за прохожими (особенно за женщинами), а Гренгуар был большим любителем такого рода приключений.
So he walked along, very thoughtfully, behind the young girl, who hastened her pace and made her goat trot as she saw the bourgeois returning home and the taverns-the only shops which had been open that day-closing.
Итак, он задумчиво брел за девушкой, а та, видя, что горожане расходятся по домам и что таверны, единственные торговые заведения, открытые в этот день, запираются, ускоряла шаг и торопила свою козочку.
"After all," he half thought to himself, "she must lodge somewhere; gypsies have kindly hearts.
"Есть же у нее какой-нибудь кров, - думал Гренгуар, - а у цыганок доброе сердце.
Who knows?-"
Кто знает?.."
And in the points of suspense which he placed after this reticence in his mind, there lay I know not what flattering ideas.
Многоточие, которое он мысленно поставил после этого вопроса, таило в себе некую соблазнительную мысль.
Meanwhile, from time to time, as he passed the last groups of bourgeois closing their doors, he caught some scraps of their conversation, which broke the thread of his pleasant hypotheses.
Время от времени, проходя мимо горожан, запиравших за собой двери, он улавливал долетавшие до него обрывки разговоров, которые разбивали цепь его веселых предположений.
Now it was two old men accosting each other.
Вот встретились на улице два старика:
"Do you know that it is cold, Master Thibaut Fernicle?" (Gringoire had been aware of this since the beginning of the winter.)
- Знаете, мэтр Тибо Ферникль, а ведь холодно! (Гренгуар знал об этом с самого начала зимы.)
"Yes, indeed, Master Boniface Disome!
- Еще как холодно, мэтр Бонифаций Дизом!
Are we going to have a winter such as we had three years ago, in '80, when wood cost eight sous the measure?"
Видно, нам опять предстоит такая же лютая зима, как три года назад, в восьмидесятом году, когда вязанка дров стоила восемь солей!
"Bah! that's nothing, Master Thibaut, compared with the winter of 1407, when it froze from St. Martin's Day until Candlemas! and so cold that the pen of the registrar of the parliament froze every three words, in the Grand Chamber! which interrupted the registration of justice."
- Это, мэтр Тибо, пустяки по сравнению с зимой тысяча четыреста седьмого года, когда морозы продолжались с самого Мартынова дня и до Сретения, да такие крепкие, что у секретаря судебной палаты через каждые три слова замерзали на пере чернила! Из-за этого нельзя было вести протокол.
Further on there were two female neighbors at their windows, holding candles, which the fog caused to sputter.
Поодаль, стоя с зажженными свечами, потрескивавшими от тумана, у открытых окон, переговаривались две соседки:
"Has your husband told you about the mishap, Mademoiselle la Boudraque?"
- Вам, госпожа Ла-Будрак, рассказывал супруг о несчастном случае?
"No.
- Нет, госпожа Тюркан.
What is it, Mademoiselle Turquant?"
А что такое?
"The horse of M. Gilles Godin, the notary at the Ch?telet, took fright at the Flemings and their procession, and overturned Master Philippe Avrillot, lay monk of the C?lestins."
- Лошадь господина нотариуса Шатле Жиля Годена испугалась фламандцев с их свитой и сбила с ног Филиппе Аврилло, который живет при монастыре целестинцев.
"Really?"
- Да что вы?
"Actually."
- Истинная правда.
"A bourgeois horse! 'tis rather too much!
- Лошадь горожанина! Слыханное ли это дело?
If it had been a cavalry horse, well and good!"
Добро бы кавалерийская лошадь!
And the windows were closed.
Оба окна захлопнулись.
But Gringoire had lost the thread of his ideas, nevertheless.
Но нить мыслей Гренгуара была оборвана.
Fortunately, he speedily found it again, and he knotted it together without difficulty, thanks to the gypsy, thanks to Djali, who still walked in front of him; two fine, delicate, and charming creatures, whose tiny feet, beautiful forms, and graceful manners he was engaged in admiring, almost confusing them in his contemplation; believing them to be both young girls, from their intelligence and good friendship; regarding them both as goats,-so far as the lightness, agility, and dexterity of their walk were concerned.
К счастью, он вскоре нашел и без труда связал ее концы благодаря цыганке и Джали, которые попрежнему шли впереди него. Его восхищали крошечные ножки, изящные формы, грациозные движения этих двух хрупких, нежных и прелестных созданий, почти сливавшихся в его воображении. Своим взаимопониманием и дружбой они напоминали ему девушек, а легкостью, подвижностью и проворством -козочек.
But the streets were becoming blacker and more deserted every moment.
Между тем улицы с каждой минутой становились темнее и безлюднее.
The curfew had sounded long ago, and it was only at rare intervals now that they encountered a passer-by in the street, or a light in the windows.
Давно прозвучал сигнал гасить огни, и теперь лишь изредка попадался на улице прохожий или мелькал в окне огонек.
Gringoire had become involved, in his pursuit of the gypsy, in that inextricable labyrinth of alleys, squares, and closed courts which surround the ancient sepulchre of the Saints-Innocents, and which resembles a ball of thread tangled by a cat.
Гренгуар, следуя за цыганкой, попал в запутанный лабиринт переулков, перекрестков и глухих тупиков, расположенных вокруг старинного кладбища Невинных и похожих на запутанный кошкой клубок.
"Here are streets which possess but little logic!" said Gringoire, lost in the thousands of circuits which returned upon themselves incessantly, but where the young girl pursued a road which seemed familiar to her, without hesitation and with a step which became ever more rapid.
"Этим улицам не хватает логики", - подумал Гренгуар, сбитый с толку бесчисленными поворотами, приводившими его на то же место. Девушке, очевидно, хорошо была знакома эта дорога, и она двигалась уверенно, все больше ускоряя шаг.
As for him, he would have been utterly ignorant of his situation had he not espied, in passing, at the turn of a street, the octagonal mass of the pillory of the fish markets, the open-work summit of which threw its black, fretted outlines clearly upon a window which was still lighted in the Rue Verdelet.
Гренгуар, вероятно, заблудился бы окончательно, если бы не различил на повороте восьмигранного позорного столба на Рыночной площади, сквозная верхушка которого резко выделялась своей темной резьбой на фоне еще светившегося окна одного из домов улицы Верделе.
The young girl's attention had been attracted to him for the last few moments; she had repeatedly turned her head towards him with uneasiness; she had even once come to a standstill, and taking advantage of a ray of light which escaped from a half-open bakery to survey him intently, from head to foot, then, having cast this glance, Gringoire had seen her make that little pout which he had already noticed, after which she passed on.
Девушка давно уже заметила, что ее кто-то преследует; она то и дело с беспокойством оглядывалась, один раз даже внезапно приостановилась, чтобы, воспользовавшись лучом света, падавшим из полуотворенной двери булочной, зорко оглядеть Гренгуара с головы до ног. После этого осмотра она сделала знакомую ему гримаску и продолжала свой путь.
This little pout had furnished Gringoire with food for thought.
Эта милая гримаска заставила Гренгуара призадуматься.
There was certainly both disdain and mockery in that graceful grimace.
Она таила в себе насмешку и презрение.
So he dropped his head, began to count the paving-stones, and to follow the young girl at a little greater distance, when, at the turn of a street, which had caused him to lose sight of her, he heard her utter a piercing cry.
Понурив голову, пересчитывая булыжники мостовой, он снова пошел за девушкой, но уже на некотором расстоянии от нее. На одной извилистой уличке он потерял ее из виду, и в ту же минуту до него донесся ее пронзительный крик.
He hastened his steps.
Он пошел быстрее.
The street was full of shadows. Nevertheless, a twist of tow soaked in oil, which burned in a cage at the feet of the Holy Virgin at the street corner, permitted Gringoire to make out the gypsy struggling in the arms of two men, who were endeavoring to stifle her cries.
Улица тонула во мраке, однако горевший на углу за чугунной решеткой, у подножия статуи Пречистой девы, фитиль из пакли, пропитанной маслом, дал возможность Гренгуару разглядеть цыганку, которая отбивалась от двух мужчин, пытавшихся зажать ей рот.
The poor little goat, in great alarm, lowered his horns and bleated.
Бедная перепуганная козочка, наставив на них рожки, жалобно блеяла.
"Help! gentlemen of the watch!" shouted Gringoire, and advanced bravely.
-Стража, сюда! - крикнул Гренгуар и бросился вперед.
One of the men who held the young girl turned towards him. It was the formidable visage of Quasimodo.
Один из державших девушку мужчин обернулся, и он увидел страшное лицо Квазимодо.
Gringoire did not take to flight, but neither did he advance another step.
Гренгуар не обратился в бегство, но и не сделал ни шагу вперед.
Quasimodo came up to him, tossed him four paces away on the pavement with a backward turn of the hand, and plunged rapidly into the gloom, bearing the young girl folded across one arm like a silken scarf.
Квазимодо приблизился к нему и, одним ударом наотмашь заставив его отлететь на четыре шага и упасть на мостовую, скрылся во мраке, унося девушку, повисшую на его плече, словно шелковый шарф.
His companion followed him, and the poor goat ran after them all, bleating plaintively.
Его спутник последовал за ним, а бедная козочка с жалобным блеянием побежала сзади.
"Halt, rascals, and yield me that wench!" suddenly shouted in a voice of thunder, a cavalier who appeared suddenly from a neighboring square.
- Стойте, негодяи, отпустите эту девку! - раздался громовой голос, и из-за угла соседней улицы внезапно появился всадник.
It was a captain of the king's archers, armed from head to foot, with his sword in his hand.
Это был вооруженный до зубов начальник королевских стрелков, державший саблю наголо.
He tore the gypsy from the arms of the dazed Quasimodo, threw her across his saddle, and at the moment when the terrible hunchback, recovering from his surprise, rushed upon him to regain his prey, fifteen or sixteen archers, who followed their captain closely, made their appearance, with their two-edged swords in their fists.
Вырвав цыганку из рук ошеломленного Квазимодо, он перебросил ее поперек седла, и в ту самую минуту, когда опомнившийся от изумления ужасный горбун ринулся на него, чтобы отбить добычу, показалось человек пятнадцать вооруженных палашами стрелков, ехавших следом за своим капитаном.
It was a squad of the king's police, which was making the rounds, by order of Messire Robert d'Estouteville, guard of the provostship of Paris.
То был небольшой отряд королевских стрелков, проверявший ночные дозоры по распоряжению парижского прево мессира Робера д'Эстутвиля.
Quasimodo was surrounded, seized, garroted; he roared, he foamed at the mouth, he bit; and had it been broad daylight, there is no doubt that his face alone, rendered more hideous by wrath, would have put the entire squad to flight.
Квазимодо обступили, схватили, скрутили веревками. Он рычал, бесновался, кусался; будь это днем, один вид его искаженного гневом лица, ставшего от этого еще отвратительней, обратил бы в бегство весь отряд.
But by night he was deprived of his most formidable weapon, his ugliness.
Ночь лишила Квазимодо самого страшного его оружия - уродства.
His companion had disappeared during the struggle.
Спутник Квазимодо исчез во время свалки.
The gypsy gracefully raised herself upright upon the officer's saddle, placed both hands upon the young man's shoulders, and gazed fixedly at him for several seconds, as though enchanted with his good looks and with the aid which he had just rendered her.
Цыганка, грациозно выпрямившись на седле и положив руки на плечи молодого человека, несколько секунд пристально глядела на него, словно восхищенная его приятной внешностью и любезной помощью, какую он оказал ей.
Then breaking silence first, she said to him, making her sweet voice still sweeter than usual,-
Она первая нарушила молчание и, придав своему нежному голосу еще больше нежности, спросила:
"What is your name, monsieur le gendarme?"
- Как ваше имя, господин офицер?
"Captain Phoebus de Ch?teaupers, at your service, my beauty!" replied the officer, drawing himself up.
- Капитан Феб де Шатопер, ваш покорный слуга, моя красавица, - приосанившись, ответил офицер.
"Thanks," said she.
- Благодарю вас, - промолвила она.
And while Captain Phoebus was turning up his moustache in Burgundian fashion, she slipped from the horse, like an arrow falling to earth, and fled. A flash of lightning would have vanished less quickly.
И пока Феб самодовольно покручивал свои усы, подстриженные по-бургундски, она, словно падающая стрела, соскользнула с лошади и исчезла быстрее молнии.
"Nombrill of the Pope!" said the captain, causing Quasimodo's straps to be drawn tighter, "I should have preferred to keep the wench."
- Дьявольщина! - воскликнул Феб и приказал стянуть потуже ремни, которыми был связан Квазимодо. - Я предпочел бы оставить у себя девчонку!
"What would you have, captain?" said one gendarme. "The warbler has fled, and the bat remains."
- Ничего не поделаешь, капитан, - заметил один из стрелков, - пташка упорхнула, нетопырь остался.
CHAPTER V. RESULT OF THE DANGERS.
V. Неудачи продолжаются
Gringoire, thoroughly stunned by his fall, remained on the pavement in front of the Holy Virgin at the street corner.
Оглушенный падением Гренгуар продолжал лежать на углу улицы, у подножия статуи Пречистой девы.
Little by little, he regained his senses; at first, for several minutes, he was floating in a sort of half-somnolent revery, which was not without its charm, in which aeriel figures of the gypsy and her goat were coupled with Quasimodo's heavy fist.
Мало-помалу он стал приходить в себя; несколько минут он еще пребывал в каком-то не лишенном приятности полузабытьи, и воздушные образы цыганки и козочки сливались в его сознании с тяжелым кулаком Квазимодо.
This state lasted but a short time.
Но это состояние длилось недолго.
A decidedly vivid sensation of cold in the part of his body which was in contact with the pavement, suddenly aroused him and caused his spirit to return to the surface.
Острое ощущение холода там, где его тело прикасалось к мостовой, заставило его очнуться и привело в порядок его мысли.
"Whence comes this chill?" he said abruptly, to himself. He then perceived that he was lying half in the middle of the gutter.
- Отчего мне так холодно? - спохватился он и только тут заметил, что лежит почти в самой середине сточной канавы.
"That devil of a hunchbacked cyclops!" he muttered between his teeth; and he tried to rise. But he was too much dazed and bruised; he was forced to remain where he was.
- Черт возьми этого горбатого циклопа! -проворчал сквозь зубы Гренгуар и хотел приподняться, но он был так оглушен падением и так сильно ушибся, что это ему не удалось.
Moreover, his hand was tolerably free; he stopped up his nose and resigned himself.
Впрочем, руками он владел свободно; зажав нос, он покорился своей участи.
"The mud of Paris," he said to himself-for decidedly he thought that he was sure that the gutter would prove his refuge for the night; and what can one do in a refuge, except dream?-"the mud of Paris is particularly stinking; it must contain a great deal of volatile and nitric salts. That, moreover, is the opinion of Master Nicholas Flamel, and of the alchemists-"
"Парижская грязь, - размышлял он (ибо был твердо уверен, что этой канаве суждено послужить ему ложем, - А коль на ложе сна не спится, нам остается размышлять!) - парижская грязь как-то особенно зловонна. Она, повидимому, содержит в себе очень много летучей и азотистой соли - так по крайней мере полагает Никола Фламель и герметики..."
The word "alchemists" suddenly suggested to his mind the idea of Archdeacon Claude Frollo.
Слово "герметики" вдруг навело его на мысль об архидьяконе Клоде Фролло.
He recalled the violent scene which he had just witnessed in part; that the gypsy was struggling with two men, that Quasimodo had a companion; and the morose and haughty face of the archdeacon passed confusedly through his memory.
Он вспомнил происшедшую на его глазах сцену насилия; вспомнил, что цыганка отбивалась от двух мужчин, что у Квазимодо был сообщник, и суровый, надменный образ архидьякона смутно промелькнул в его памяти.
"That would be strange!" he said to himself. And on that fact and that basis he began to construct a fantastic edifice of hypothesis, that card-castle of philosophers; then, suddenly returning once more to reality,
"Вот было бы странно!" - подумал он и, взяв все это за основание, принялся возводить причудливое здание гипотез - сей карточный домик философов.
"Come!
- Так и есть!
I'm freezing!" he ejaculated.
Я замерзаю! - воскликнул он, снова возвращаясь к действительности.
The place was, in fact, becoming less and less tenable.
И правда, положение поэта становилось невыносимым.
Each molecule of the gutter bore away a molecule of heat radiating from Gringoire's loins, and the equilibrium between the temperature of his body and the temperature of the brook, began to be established in rough fashion.
Каждая частица воды отнимала частицу тепла У его тела, и температура его мало-помалу пренеприятным образом стала уравниваться с температурой.
Quite a different annoyance suddenly assailed him.
А тут еще на Гренгуара обрушилась новая беда.
A group of children, those little bare-footed savages who have always roamed the pavements of Paris under the eternal name of gamins, and who, when we were also children ourselves, threw stones at all of us in the afternoon, when we came out of school, because our trousers were not torn-a swarm of these young scamps rushed towards the square where Gringoire lay, with shouts and laughter which seemed to pay but little heed to the sleep of the neighbors.
Ватага ребятишек, этих маленьких босоногих дикарей, которые под бессмертным прозвищем "гаменов" испокон века гранят мостовые Парижа и которые еще во времена нашего детства швыряли камнями в каждого из нас, когда мы по вечерам выходили из школы, только за то, что на наших панталонах не было дыр, - стая этих маленьких озорников, нисколько не заботясь о том, что все кругом спали, с громким хохотом и криком бежала к тому перекрестку, где лежал Гренгуар.
They were dragging after them some sort of hideous sack; and the noise of their wooden shoes alone would have roused the dead.
Они волокли за собой какой-то бесформенный мешок, и один стук их сабо о мостовую разбудил бы мертвого.
Gringoire who was not quite dead yet, half raised himself.
Гренгуар, душа которого еще не совсем покинула тело, приподнялся.
"Oh?, Hennequin Dand?che!
-Эй! Генекен Дандеш!
Oh?, Jehan Pincebourde!" they shouted in deafening tones, "old Eustache Moubon, the merchant at the corner, has just died.
Эй! Жеан Пенсбурд! - во все горло перекликались они. - Старикашка Эсташ Мубон, что торговал железом на углу, помер!
We've got his straw pallet, we're going to have a bonfire out of it.
Мы раздобыли его соломенный тюфяк и сейчас разведем праздничный костер!
It's the turn of the Flemish to-day!"
Сегодня праздник в честь фламандцев!
And behold, they flung the pallet directly upon Gringoire, beside whom they had arrived, without espying him.
Подбежав к канаве и не заметив Гренгуара, они швырнули тюфяк прямо на него.
At the same time, one of them took a handful of straw and set off to light it at the wick of the good Virgin.
Тут же один из них взял пучок соломы и запалил его от светильни, горевшей перед статуей Пречистой девы.
"S'death!" growled Gringoire, "am I going to be too warm now?"
-Господи помилуй!- пробормотал Гренгуар.-Кажется, теперь мне будет слишком жарко!
It was a critical moment.
Минута была критическая.
He was caught between fire and water; he made a superhuman effort, the effort of a counterfeiter of money who is on the point of being boiled, and who seeks to escape.
Гренгуар мог попасть из огня да в полымя. Он сделал нечеловеческое усилие, на какое способен только фальшивомонетчик, которого намереваются бросить в кипяток.
He rose to his feet, flung aside the straw pallet upon the street urchins, and fled.
Вскочив, он швырнул соломенный тюфяк на ребятишек и пустился бежать.
"Holy Virgin!" shrieked the children; "'tis the merchant's ghost!" And they fled in their turn.
Belleforet, Father Le Juge, and Corrozet affirm that it was picked up on the morrow, with great pomp, by the clergy of the quarter, and borne to the treasury of the church of Saint Opportune, where the sacristan, even as late as 1789, earned a tolerably handsome revenue out of the great miracle of the Statue of the Virgin at the corner of the Rue Mauconseil, which had, by its mere presence, on the memorable night between the sixth and seventh of January, 1482, exorcised the defunct Eustache Moubon, who, in order to play a trick on the devil, had at his death maliciously concealed his soul in his straw pallet.
Бельфоре, отец Ле Жюж и Корозе свидетельствуют, что на следующее утро тюфяк этот был подобран духовенством ближайшего прихода и торжественно отнесен в ризницу церкви Сент-Опортюне, ризничий которой вплоть до 1789 года извлекал преизрядный доход из великого чуда, совершенного статуей богоматери, стоявшей на углу улицы Моконсей. Одним своим присутствием в знаменательную ночь с 6 на 7 января 1482 года эта статуя изгнала беса из покойного Эсташа Мубона, который, желая надуть дьявола, хитро запрятал свою душу в соломенный тюфяк.
CHAPTER VI. THE BROKEN JUG.
VI. Разбитая кружка
After having run for some time at the top of his speed, without knowing whither, knocking his head against many a street corner, leaping many a gutter, traversing many an alley, many a court, many a square, seeking flight and passage through all the meanderings of the ancient passages of the Halles, exploring in his panic terror what the fine Latin of the maps calls tota via, cheminum et viaria, our poet suddenly halted for lack of breath in the first place, and in the second, because he had been collared, after a fashion, by a dilemma which had just occurred to his mind.
Некоторое время Гренгуар бежал со всех ног, сам не зная куда, натыкаясь на углы домов при поворотах, перескакивая через множество канавок, пересекая множество переулков, тупиков и перекрестков в поисках спасения и выхода, сквозь все излучины старой Рыночной площади и разведывая в паническом страхе то, что великолепная латынь хартий называет tota via, cheminum et viaria. Вдруг наш поэт остановился -во-первых, чтобы перевести дух, а во-вторых - его точно за шиворот схватила неожиданно возникшая в его уме дилемма.
"It strikes me, Master Pierre Gringoire," he said to himself, placing his finger to his brow, "that you are running like a madman.
"Мне кажется, мэтр Пьер Гренгуар, - сказал он себе, прикладывая палец ко лбу, - что вы просто сошли с ума Куда вы бежите?
The little scamps are no less afraid of you than you are of them. It strikes me, I say, that you heard the clatter of their wooden shoes fleeing southward, while you were fleeing northward.
Ведь маленькие озорники испугались вас ничуть не меньше, чем вы испугались их По-моему, вам прекрасно слышен был стук их сабо, когда они удирали по направлению к югу, в то время как вы бросились к северу.
Now, one of two things, either they have taken flight, and the pallet, which they must have forgotten in their terror, is precisely that hospitable bed in search of which you have been running ever since morning, and which madame the Virgin miraculously sends you, in order to recompense you for having made a morality in her honor, accompanied by triumphs and mummeries; or the children have not taken flight, and in that case they have put the brand to the pallet, and that is precisely the good fire which you need to cheer, dry, and warm you. In either case, good fire or good bed, that straw pallet is a gift from heaven.
Значит, одно из двух или они обратились в бегство, и тогда соломенный тюфяк, брошенный ими с перепугу, и есть то гостеприимное ложе, за которым вы гоняетесь чуть ли не с самого утра и которое вам чудесным образом посылает Пресвятая дева в награду за сочиненную вами в ее честь моралитэ, сопровождаемую торжественными шествиями и переодеваниями, или же дети не убежали и, следовательно, подожгли тюфяк, - в таком случае у вас будет великолепный костер, около которого вам приятно будет обсушиться, согреться, и вы воспрянете духом Так или иначе - в виде ли хорошего костра, в виде ли хорошего ложа -соломенный тюфяк является для вас даром небес Может быть.
The blessed Virgin Marie who stands at the corner of the Rue Mauconseil, could only have made Eustache Moubon die for that express purpose; and it is folly on your part to flee thus zigzag, like a Picard before a Frenchman, leaving behind you what you seek before you; and you are a fool!"
Пресвятая дева Мария, стоящая на углу улицы Моконсей, только ради этого и послала смерть Эсташу Мубону, и с вашей стороны очень глупо удирать без оглядки, точно пикардиец от француза, оставляя позади себя то, что вы сами же ищете, Пьер Гренгуар, вы просто болван!"
Then he retraced his steps, and feeling his way and searching, with his nose to the wind and his ears on the alert, he tried to find the blessed pallet again, but in vain. There was nothing to be found but intersections of houses, closed courts, and crossings of streets, in the midst of which he hesitated and doubted incessantly, being more perplexed and entangled in this medley of streets than he would have been even in the labyrinth of the H?tel des Tournelles.
Он повернул обратно и, осматриваясь, обследуя, держа нос по ветру, а ушки на макушке, пустился на поиски благословенного тюфяка Но все его старания были напрасны Перед ним был хаос домов, тупиков, перекрестков, темных переулков, среди которых, терзаемый сомнениями и нерешительностью, он окончательно завяз, чувствуя себя беспомощней, чем в лабиринте замка Турнель.
At length he lost patience, and exclaimed solemnly:
Потеряв терпение, он воскликнул:
"Cursed be cross roads! 'tis the devil who has made them in the shape of his pitchfork!"
- Будь прокляты все перекрестки! Это дьявол сотворил их по образу и подобию своих вил!
This exclamation afforded him a little solace, and a sort of reddish reflection which he caught sight of at that moment, at the extremity of a long and narrow lane, completed the elevation of his moral tone.
Это восклицание несколько утешило его, а красноватый отблеск, который мелькнул перед ним в конце длинной и узкой улички, вернул ему твердость духа.
"God be praised!" said he, "There it is yonder! There is my pallet burning." And comparing himself to the pilot who suffers shipwreck by night, "Salve," he added piously, "salve, maris stella!"
- Слава богу! - воскликнул он. - Это пылает мой тюфяк. - Уподобив себя кормчему судна, которое терпит крушение в ночи, он благоговейно добавил: - "Salve, maris stella".
Did he address this fragment of litany to the Holy Virgin, or to the pallet? We are utterly unable to say.
Относились ли эти слова хвалебного гимна к Пречистой деве или к соломенному тюфяку - это так и осталось невыясненным.
He had taken but a few steps in the long street, which sloped downwards, was unpaved, and more and more muddy and steep, when he noticed a very singular thing.
Едва успел он сделать несколько шагов по длинной, отлогой, немощеной и чем дальше, тем все более грязной и крутой уличке, как заметил нечто весьма странное.
It was not deserted; here and there along its extent crawled certain vague and formless masses, all directing their course towards the light which flickered at the end of the street, like those heavy insects which drag along by night, from blade to blade of grass, towards the shepherd's fire.
Улица отнюдь не была пустынна: то тут, то там вдоль нее тащились какие-то неясные, бесформенные фигуры, направляясь к мерцавшему в конце ее огоньку, подобно неповоротливым насекомым, которые ночью ползут к костру пастуха, перебираясь со стебелька на стебелек.
Nothing renders one so adventurous as not being able to feel the place where one's pocket is situated.
Ничто не делает человека столь склонным к рискованным предприятиям, как ощущение невесомости своего кошелька.
Gringoire continued to advance, and had soon joined that one of the forms which dragged along most indolently, behind the others.
Гренгуар продолжал подвигаться вперед и вскоре нагнал ту из гусениц, которая ползла медленнее других.
On drawing near, he perceived that it was nothing else than a wretched legless cripple in a bowl, who was hopping along on his two hands like a wounded field-spider which has but two legs left.
Приблизившись к ней, он увидел, что это был жалкий калека, который передвигался, подпрыгивая на руках, словно раненый паук-сенокосец, у которого только и осталось что две ноги.
At the moment when he passed close to this species of spider with a human countenance, it raised towards him a lamentable voice:
Когда Гренгуар проходил мимо паукообразного существа с человечьим лицом, оно жалобно затянуло:
"La buona mancia, signor! la buona mancia!"
- La buona mancia, signer! La buona mancia!
"Deuce take you," said Gringoire, "and me with you, if I know what you mean!" And he passed on.
- Чтоб черт тебя побрал, да и меня вместе с тобой, если я хоть что-нибудь понимаю из того, что ты там бормочешь! - сказал Гренгуар и пошел дальше.
He overtook another of these itinerant masses, and examined it.
Нагнав еще одну из этих бесформенных движущихся фигур, он внимательно оглядел ее.
It was an impotent man, both halt and crippled, and halt and crippled to such a degree that the complicated system of crutches and wooden legs which sustained him, gave him the air of a mason's scaffolding on the march.
Это был калека, колченогий и однорукий и настолько изувеченный, что сложная система костылей и деревяшек, поддерживавших его, придавала ему сходство с движущимися подмостками каменщика.
Gringoire, who liked noble and classical comparisons, compared him in thought to the living tripod of Vulcan.
Гренгуар, имевший склонность к благородным классическим сравнениям, мысленно уподобил его живому треножнику Вулкана.
This living tripod saluted him as he passed, but stopping his hat on a level with Gringoire's chin, like a shaving dish, while he shouted in the latter's ears:
Этот живой треножник, поравнявшись с ним, поклонился ему, но, сняв шляпу, тут же подставил ее, словно чашку для бритья, к самому подбородку Гренгуара и оглушительно крикнул:
"Senor cabellero, para comprar un pedaso de pan!"
- Senor caballero, para comprar un pedazo de pan!
"It appears," said Gringoire, "that this one can also talk; but 'tis a rude language, and he is more fortunate than I if he understands it."
"И этот тоже как будто разговаривает, но на очень странном наречии. Он счастливее меня, если понимает его", - подумал Гренгуар.
Then, smiting his brow, in a sudden transition of ideas:
Тут его мысли приняли иное направление, и, хлопнув себя по лбу, он пробормотал:
"By the way, what the deuce did they mean this morning with their Esmeralda?"
- Кстати, что они хотели сказать сегодня утром словом "Эсмеральда"?
He was minded to augment his pace, but for the third time something barred his way.
Он ускорил шаг, но нечто в третий раз преградило ему путь.
This something or, rather, some one was a blind man, a little blind fellow with a bearded, Jewish face, who, rowing away in the space about him with a stick, and towed by a large dog, droned through his nose with a Hungarian accent:
Это нечто или, вернее, некто был бородатый, низенький слепец еврейского типа, который греб своей палкой, как веслом; его тащила на буксире большая собака. Слепец прогнусавил с венгерским акцентом:
"Facitote caritatem!"
- Facitote caritatem!
"Well, now," said Gringoire, "here's one at last who speaks a Christian tongue.
-Слава богу! - заметил Гренгуар. - Наконец-то хоть один говорит человеческим языком.
I must have a very charitable aspect, since they ask alms of me in the present lean condition of my purse.
Видно, я кажусь очень добрым, если, несмотря на мой тощий кошелек, у меня все же просят милостыню.
My friend," and he turned towards the blind man, "I sold my last shirt last week; that is to say, since you understand only the language of Cicero: Vendidi hebdomade nuper transita meam ultimam chemisan."
Друг мой, - тут он повернулся к слепцу, - на прошлой неделе я продал мою последнюю рубашку, или, говоря на языке Цицерона, так как никакого иного ты, по-видимому, не понимаешь: vendidi hebdomade nuper transita meam ultimam chemisam.
That said, he turned his back upon the blind man, and pursued his way.
Сказав это, Гренгуар повернулся спиной к нищему и продолжал свой путь.
But the blind man began to increase his stride at the same time; and, behold! the cripple and the legless man, in his bowl, came up on their side in great haste, and with great clamor of bowl and crutches, upon the pavement.
Но вслед за ним прибавил шагу и слепой; тогда и паралитик и безногий поспешили за Гренгуаром, громко стуча по мостовой костылями и деревяшками.
Then all three, jostling each other at poor Gringoire's heels, began to sing their song to him,-
Потом все трое, преследуя его по пятам и натыкаясь друг на друга, завели свою песню.
"Caritatem!" chanted the blind man.
- Caritatem!.. - начинал слепой.
"La buona mancia!" chanted the cripple in the bowl.
- La buona tancia!.. - подхватывал безногий.
And the lame man took up the musical phrase by repeating: "Un pedaso de pan!"
- Un pedazo de pan! - заканчивал музыкальную фразу паралитик.
Gringoire stopped up his ears.
Гренгуар заткнул уши.
"Oh, tower of Babel!" he exclaimed. He set out to run.
- Да это столпотворение вавилонское! -воскликнул он и бросился бежать.
The blind man ran!
Побежал слепец.
The lame man ran!
Побежал паралитик.
The cripple in the bowl ran!
Побежал и безногий.
And then, in proportion as he plunged deeper into the street, cripples in bowls, blind men and lame men, swarmed about him, and men with one arm, and with one eye, and the leprous with their sores, some emerging from little streets adjacent, some from the air-holes of cellars, howling, bellowing, yelping, all limping and halting, all flinging themselves towards the light, and humped up in the mire, like snails after a shower.
И по мере того как Гренгуар углублялся в переулок, вокруг него все возрастало число безногих, слепцов, паралитиков, хромых, безруких, кривых и покрытых язвами прокаженных: одни выползали из домов, другие из ближайших переулков, а кто из подвальных дыр, и все, рыча, воя, визжа, спотыкаясь, по брюхо в грязи, словно улитки после дождя, устремлялись к свету.
Gringoire, still followed by his three persecutors, and not knowing very well what was to become of him, marched along in terror among them, turning out for the lame, stepping over the cripples in bowls, with his feet imbedded in that ant-hill of lame men, like the English captain who got caught in the quicksand of a swarm of crabs.
Гренгуар, по-прежнему сопровождаемый своими тремя преследователями, растерявшись и не слишком ясно отдавая себе отчет, чем все это, может окончиться, шел вместе с другими, обходя хромых, перескакивая через безногих, увязая в этом муравейнике калек, как судно некоего английского капитана, которое завязло в косяке крабов.
The idea occurred to him of making an effort to retrace his steps. But it was too late.
Он попробовал повернуть обратно, но было уже поздно.
This whole legion had closed in behind him, and his three beggars held him fast.
Весь легион, с тремя нищими во главе, сомкнулся позади него.
So he proceeded, impelled both by this irresistible flood, by fear, and by a vertigo which converted all this into a sort of horrible dream.
И он продолжал идти вперед, понуждаемый непреодолимым напором этой волны, объявшим его страхом, а также своим помраченным рассудком, которому все происходившее представлялось каким-то ужасным сном.
At last he reached the end of the street.
Он достиг конца улицы.
It opened upon an immense place, where a thousand scattered lights flickered in the confused mists of night.
Она выходила на обширную площадь, где в ночном тумане были рассеяны мерцающие огоньки.
Gringoire flew thither, hoping to escape, by the swiftness of his legs, from the three infirm spectres who had clutched him.
Гренгуар бросился туда, надеясь, что проворные ноги помогут ему ускользнуть от трех вцепившихся в него жалких привидений.
"Onde vas, hombre?" (Where are you going, my man?) cried the cripple, flinging away his crutches, and running after him with the best legs that ever traced a geometrical step upon the pavements of Paris.
- Onde vas, hombre? - окликнул его паралитик и, отшвырнув костыли, помчался за ним, обнаружив пару самых здоровенных ног, которые когда-либо мерили мостовую Парижа.
In the meantime the legless man, erect upon his feet, crowned Gringoire with his heavy iron bowl, and the blind man glared in his face with flaming eyes!
Неожиданно встав на ноги, безногий нахлобучил на Гренгуара свою круглую железную чашку, а слепец глянул ему в лицо сверкающими глазами.
"Where am I?" said the terrified poet.
-Где я? - спросил поэт, ужаснувшись.
"In the Court of Miracles," replied a fourth spectre, who had accosted them.
- Во Дворе чудес, - ответил нагнавший его четвертый призрак.
"Upon my soul," resumed Gringoire, "I certainly do behold the blind who see, and the lame who walk, but where is the Saviour?"
- Клянусь душой, это правда! - воскликнул Гренгуар. - Ибо я вижу, что слепые прозревают, а безногие бегают, но где же Спаситель?
They replied by a burst of sinister laughter.
В ответ послышался зловещий хохот.
The poor poet cast his eyes about him.
Злополучный поэт оглянулся кругом.
It was, in truth, that redoubtable Cour des Miracles, whither an honest man had never penetrated at such an hour; the magic circle where the officers of the Ch?telet and the sergeants of the provostship, who ventured thither, disappeared in morsels; a city of thieves, a hideous wart on the face of Paris; a sewer, from which escaped every morning, and whither returned every night to crouch, that stream of vices, of mendicancy and vagabondage which always overflows in the streets of capitals; a monstrous hive, to which returned at nightfall, with their booty, all the drones of the social order; a lying hospital where the bohemian, the disfrocked monk, the ruined scholar, the ne'er-do-wells of all nations, Spaniards, Italians, Germans,-of all religions, Jews, Christians, Mahometans, idolaters, covered with painted sores, beggars by day, were transformed by night into brigands; an immense dressing-room, in a word, where, at that epoch, the actors of that eternal comedy, which theft, prostitution, and murder play upon the pavements of Paris, dressed and undressed.
Он и в самом деле очутился в том страшном Дворе чудес, куда в такой поздний час никогда не заглядывал ни один порядочный человек; в том магическом круге, где бесследно исчезали городские стражники и служители Шатле, осмелившиеся туда проникнуть; в квартале воров - этой омерзительной бородавке на лице Парижа; в клоаке, откуда каждое утро выбивался и куда каждую ночь вливался выступавший из берегов столичных улиц гниющий поток пороков, нищенства и бродяжничества; в том чудовищном улье, куда каждый вечер слетались со своей добычей трутни общественного строя; в том своеобразном госпитале, где цыган, расстрига-монах, развращенный школяр, негодяи всех национальностей - испанской, итальянской, германской, всех вероисповеданий - иудейского, христианского, магометанского и языческого, покрытые язвами, сделанными кистью и красками, и просившие милостыню днем, превращались ночью в разбойников. Словом, он очутился в громадной гардеробной, где в ту пору одевались и раздевались все лицедеи бессмертной комедии, которую грабеж, проституция и убийство играют на мостовых Парижа.
It was a vast place, irregular and badly paved, like all the squares of Paris at that date.
Это была обширная площадь неправильной формы и дурно вымощенная, как и все площади того времени.
Fires, around which swarmed strange groups, blazed here and there.
На ней горели костры, а вокруг костров кишели странные кучки людей.
Every one was going, coming, and shouting.
Люди эти уходили, приходили, шумели.
Shrill laughter was to be heard, the wailing of children, the voices of women.
Слышался пронзительный смех, хныканье ребят, голоса женщин.
The hands and heads of this throng, black against the luminous background, outlined against it a thousand eccentric gestures.
Руки и головы этой толпы тысячью черных причудливых силуэтов вычерчивались на светлом фоне костров.
At times, upon the ground, where trembled the light of the fires, mingled with large, indefinite shadows, one could behold a dog passing, which resembled a man, a man who resembled a dog.
Изредка там, где, сливаясь со стелющимися по земле густыми гигантскими тенями, дрожал отблеск огня, можно было различить пробегавшую собаку, похожую на человека, и человека, похожего на собаку.
The limits of races and species seemed effaced in this city, as in a pandemonium.
В этом городе, как в пандемониуме, казалось, стерлись все видовые и расовые границы.
Men, women, beasts, age, sex, health, maladies, all seemed to be in common among these people; all went together, they mingled, confounded, superposed; each one there participated in all.
Мужчины, женщины и животные, возраст, пол, здоровье, недуги - все в этой толпе казалось общим, все делалось дружно; все слилось, перемешалось, наслоилось одно на другое, и на каждом лежал общий для всех отпечаток.
The poor and flickering flames of the fire permitted Gringoire to distinguish, amid his trouble, all around the immense place, a hideous frame of ancient houses, whose wormeaten, shrivelled, stunted fa?ades, each pierced with one or two lighted attic windows, seemed to him, in the darkness, like enormous heads of old women, ranged in a circle, monstrous and crabbed, winking as they looked on at the Witches' Sabbath.
Несмотря на свою растерянность, Гренгуар при колеблющемся и слабом отсвете костров разглядел вокруг всей огромной площади мерзкое обрамление, образуемое ветхими домами, фасады которых, источенные червями, покоробленные и жалкие, пронзенные одним или двумя освещенными слуховыми оконцами, в темноте казались ему собравшимися в кружок огромными старушечьими головами, чудовищными и хмурыми, которые, мигая, смотрели на шабаш.
It was like a new world, unknown, unheard of, misshapen, creeping, swarming, fantastic.
То был какой-то новый мир, невиданный, неслыханный, уродливый, пресмыкающийся, копошащийся, неправдоподобный.
Gringoire, more and more terrified, clutched by the three beggars as by three pairs of tongs, dazed by a throng of other faces which frothed and yelped around him, unhappy Gringoire endeavored to summon his presence of mind, in order to recall whether it was a Saturday.
Все сильнее цепенея от страха, схваченный, как в тиски, тремя нищими, оглушенный блеющей и лающей вокруг него толпой, злополучный Гренгуар пытался собраться с мыслями и припомнить, не суббота ли нынче.
But his efforts were vain; the thread of his memory and of his thought was broken; and, doubting everything, wavering between what he saw and what he felt, he put to himself this unanswerable question,-
Но усилия его были тщетны: нить его сознания и памяти была порвана, и, сомневаясь во всем, колеблясь между тем, что видел, и тем, что чувствовал, он задавал себе неразрешимый вопрос:
"If I exist, does this exist? if this exists, do I exist?"
"Если я существую, - существует ли все окружающее? Если существует все окружающее, - существую ли я?"
At that moment, a distinct cry arose in the buzzing throng which surrounded him,
Но тут в шуме и гаме окружавшей его толпы явственно послышался крик:
"Let's take him to the king! let's take him to the king!"
- Отведем его к королю! Отведем его к королю!
"Holy Virgin!" murmured Gringoire, "the king here must be a ram."
-Пресвятая дева! - пробормотал Гренгуар. - Я уверен, что здешний король - козел.
"To the king! to the king!" repeated all voices.
- К королю! К королю! - повторила толпа.
They dragged him off.
Его поволокли.
Each vied with the other in laying his claws upon him.
Каждый старался вцепиться в него.
But the three beggars did not loose their hold and tore him from the rest, howling, "He belongs to us!"
Но трое нищих не упускали добычу. "Он наш!" -рычали они, вырывая его из рук у остальных.
The poet's already sickly doublet yielded its last sigh in this struggle.
Камзол поэта, и без того дышавший на ладан, в этой борьбе испустил последний вздох.
While traversing the horrible place, his vertigo vanished.
Проходя по ужасной площади, он почувствовал, что его мысли прояснились.
After taking a few steps, the sentiment of reality returned to him. He began to become accustomed to the atmosphere of the place.
Вскоре ощущение реальности вернулось к нему, и он стал привыкать к окружающей обстановке.
At the first moment there had arisen from his poet's head, or, simply and prosaically, from his empty stomach, a mist, a vapor, so to speak, which, spreading between objects and himself, permitted him to catch a glimpse of them only in the incoherent fog of nightmare,-in those shadows of dreams which distort every outline, agglomerating objects into unwieldy groups, dilating things into chimeras, and men into phantoms.
Вначале фантазия поэта, а может быть, самая простая, прозаическая причина - его голодный желудок породили что-то вроде дымки, что-то вроде тумана, отделявшего его от окружающего, -тумана, сквозь который он различал все лишь в сумерках кошмара, во мраке сновидений, придающих зыбкость контурам, искажающих формы, скучивающих предметы в груды непомерной величины, превращающих вещи в химеры, а людей в призраки.
Little by little, this hallucination was succeeded by a less bewildered and exaggerating view.
Постепенно эта галлюцинация уступила место впечатлениям более связным и не таким преувеличенным.
Reality made its way to the light around him, struck his eyes, struck his feet, and demolished, bit by bit, all that frightful poetry with which he had, at first, believed himself to be surrounded.
Вокруг него как бы начало светать; действительность била ему в глаза, она лежала у его ног и мало-помалу разрушала грозную поэзию, которая, казалось ему, окружала его.
He was forced to perceive that he was not walking in the Styx, but in mud, that he was elbowed not by demons, but by thieves; that it was not his soul which was in question, but his life (since he lacked that precious conciliator, which places itself so effectually between the bandit and the honest man-a purse).
Ему пришлось убедиться, что перед ним не Стикс, а грязь, что его обступили не демоны, а воры, что дело идет не о его душе, а попросту о его жизни (ибо у него не было денег - этого драгоценного посредника, который столь успешно устанавливает мир между честным человеком и бандитом).
In short, on examining the orgy more closely, and with more coolness, he fell from the witches' sabbath to the dram-shop.
Наконец, вглядевшись с большим хладнокровием в эту оргию, он понял, что попал не на шабаш, а в кабак.
The Cour des Miracles was, in fact, merely a dram-shop; but a brigand's dram-shop, reddened quite as much with blood as with wine.
Двор чудес и был кабак, но кабак разбойников, весь залитый не только вином, но и кровью.
The spectacle which presented itself to his eyes, when his ragged escort finally deposited him at the end of his trip, was not fitted to bear him back to poetry, even to the poetry of hell.
Когда одетый в лохмотья конвой доставил его, наконец, к цели их путешествия, то представившееся его глазам зрелище отнюдь не было способно вернуть ему поэтическое настроение: оно было лишено даже поэзии ада.
It was more than ever the prosaic and brutal reality of the tavern.
То была самая настоящая прозаическая, грубая действительность питейного дома.
Were we not in the fifteenth century, we would say that Gringoire had descended from Michael Angelo to Callot.
Если бы дело происходило не в XV столетии, то мы сказали бы, что Гренгуар спустился от Микеланджело до Калло.
Around a great fire which burned on a large, circular flagstone, the flames of which had heated red-hot the legs of a tripod, which was empty for the moment, some wormeaten tables were placed, here and there, haphazard, no lackey of a geometrical turn having deigned to adjust their parallelism, or to see to it that they did not make too unusual angles.
Вокруг большого костра, пылавшего на широкой круглой каменной плите и лизавшего огненными языками раскаленные ножки тагана, на котором ничего не грелось, были кое-как расставлены трухлявые столы, очевидно, без участия опытного лакея, иначе он позаботился бы о том, чтобы они стояли параллельно или по крайней мере не образовывали такого острого угла.
Upon these tables gleamed several dripping pots of wine and beer, and round these pots were grouped many bacchic visages, purple with the fire and the wine.
На столах поблескивали кружки, мокрые от вина и браги, а за кружками сидели пьяные, лица которых раскраснелись от вина и огня.
There was a man with a huge belly and a jovial face, noisily kissing a woman of the town, thickset and brawny.
There was a sort of sham soldier, a "naquois," as the slang expression runs, who was whistling as he undid the bandages from his fictitious wound, and removing the numbness from his sound and vigorous knee, which had been swathed since morning in a thousand ligatures. On the other hand, there was a wretched fellow, preparing with celandine and beef’s blood, his "leg of God," for the next day.
"Забавник" (на воровском жаргоне - нечто вроде солдата-самозванца), посвистывая, снимал тряпицы со своей искусственной раны и разминал запеленатое с утра здоровое и крепкое колено, а какой-то хиляк готовил для себя назавтра из чистотела и бычачьей крови "христовы язвы" на ноге.
Two tables further on, a palmer, with his pilgrim's costume complete, was practising the lament of the Holy Queen, not forgetting the drone and the nasal drawl.
Через два стола от них "святоша", одетый как настоящий паломник, монотонно гнусил "тропарь царице небесной".
Further on, a young scamp was taking a lesson in epilepsy from an old pretender, who was instructing him in the art of foaming at the mouth, by chewing a morsel of soap.
Неподалеку неопытный припадочный брал уроки падучей у опытного эпилептика, который учил его, как, жуя кусок мыла, можно вызвать пену на губах.
Beside him, a man with the dropsy was getting rid of his swelling, and making four or five female thieves, who were disputing at the same table, over a child who had been stolen that evening, hold their noses.
Здесь же страдающий водянкой освобождался от своих мнимых отеков, а сидевшие за тем же столом воровки, пререкавшиеся из-за украденного вечером ребенка, вынуждены были зажать себе носы.
All circumstances which, two centuries later, "seemed so ridiculous to the court," as Sauval says, "that they served as a pastime to the king, and as an introduction to the royal ballet of Night, divided into four parts and danced on the theatre of the Petit-Bourbon."
Все эти чудеса два века спустя, по словам Соваля, казались столь занятными при дворе, что были, для потехи короля, изображены во вступлении к балету Ночь в четырех действиях, поставленному в театре Пти-Бурбон.
"Never," adds an eye witness of 1653, "have the sudden metamorphoses of the Court of Miracles been more happily presented.
"Никогда еще, - добавляет очевидец, присутствовавший при этом в 1653 году, -внезапные метаморфозы Двора чудес не были воспроизведены столь удачно.
Benserade prepared us for it by some very gallant verses."
Изящные стихи Бенсерада подготовили нас к представлению".
Loud laughter everywhere, and obscene songs.
Всюду слышались раскаты грубого хохота и непристойные песни.
Each one held his own course, carping and swearing, without listening to his neighbor. Pots clinked, and quarrels sprang up at the shock of the pots, and the broken pots made rents in the rags.
Люди судачили, ругались, твердили свое, не слушая соседей, чокались, под стук кружек вспыхивали ссоры, и драчуны разбитыми кружками рвали друг на друге рубища.
A big dog, seated on his tail, gazed at the fire.
Большая собака сидела у костра, поджав хвост, и пристально глядела на огонь.
Some children were mingled in this orgy.
При этой оргии присутствовали дети.
The stolen child wept and cried.
Украденный ребенок плакал и кричал.
Another, a big boy four years of age, seated with legs dangling, upon a bench that was too high for him, before a table that reached to his chin, and uttering not a word.
Другой, четырехлетний карапуз, молча сидел на высокой скамье, свесив ножки под стол, доходивший ему до подбородка.
A third, gravely spreading out upon the table with his finger, the melted tallow which dripped from a candle.
Еще один с серьезным видом размазывал пальцем по столу оплывшее со свечи сало.
Last of all, a little fellow crouching in the mud, almost lost in a cauldron, which he was scraping with a tile, and from which he was evoking a sound that would have made Stradivarius swoon.
Наконец четвертый, совсем крошка, сидел в грязи; его совсем не было видно за котлом, который он скреб черепицей, извлекая из него звуки, от коих Страдивариус упал бы в обморок.
Near the fire was a hogshead, and on the hogshead a beggar.
Возле костра возвышалась бочка, а на бочке восседал нищий.
This was the king on his throne.
Это был король на троне.
The three who had Gringoire in their clutches led him in front of this hogshead, and the entire bacchanal rout fell silent for a moment, with the exception of the cauldron inhabited by the child.
Трое бродяг, державших Гренгуара, подтащили его к бочке, и на одну минуту дикий разгул затих, только ребенок продолжал скрести в котле.
Gringoire dared neither breathe nor raise his eyes.
Гренгуар не смел вздохнуть, не смел поднять глаза.
"Hombre, quita tu sombrero!" said one of the three knaves, in whose grasp he was, and, before he had comprehended the meaning, the other had snatched his hat-a wretched headgear, it is true, but still good on a sunny day or when there was but little rain.
- Hombre, quila lu sombrero! - сказал один из трех плутов, и, прежде чем Г ренгуар успел сообразить, что это могло означать, с него стащили шляпу. Это была плохонькая шляпенка, но она могла еще пригодиться и в солнце и в дождь.
Gringoire sighed.
Гренгуар вздохнул.
Meanwhile the king addressed him, from the summit of his cask,-
Король с высоты своей бочки спросил:
"Who is this rogue?"
- Это что за прощелыга?
Gringoire shuddered.
Гренгуар вздрогнул.
That voice, although accentuated by menace, recalled to him another voice, which, that very morning, had dealt the deathblow to his mystery, by drawling, nasally, in the midst of the audience,
Этот голос, измененный звучащей в нем угрозой, все же напоминал ему другой голос - тот, который нынче утром нанес первый удар его мистерии, прогнусив во время представления:
"Charity, please!"
"Подайте Христа ради!"
He raised his head.
Гренгуар поднял глаза.
It was indeed Clopin Trouillefou.
Перед ним действительно был Клопен Труйльфу.
Clopin Trouillefou, arrayed in his royal insignia, wore neither one rag more nor one rag less.
Несмотря на знаки королевского достоинства, на Клопене Труйльфу было все то же рубище.
The sore upon his arm had already disappeared.
Но язва на его руке уже исчезла.
He held in his hand one of those whips made of thongs of white leather, which police sergeants then used to repress the crowd, and which were called boullayes.
Он держал плетку из сыромятных ремней, употреблявшуюся в те времена пешими стражниками, чтобы оттеснять толпу, и носившую название "метелки".
On his head he wore a sort of headgear, bound round and closed at the top. But it was difficult to make out whether it was a child's cap or a king's crown, the two things bore so strong a resemblance to each other.
Голову! Клопена венчал убор с подобием валика вместо полей, так что трудно было разобрать, детская это шапочка или царская корона.
Meanwhile Gringoire, without knowing why, had regained some hope, on recognizing in the King of the Cour des Miracles his accursed mendicant of the Grand Hall.
Узнав в короле Двора чудес нищего из большой залы Дворца, Гренгуар, сам не зная почему, приободрился.
"Master," stammered he; "monseigneur-sire-how ought I to address you?" he said at length, having reached the culminating point of his crescendo, and knowing neither how to mount higher, nor to descend again.
-Мэтр... - пробормотал он. - Монсеньор... Сир... Как вас прикажете величать? - вымолвил он, наконец, достигнув постепенно высших титулов и не зная, вознести его еще выше или же спустить с этих высот.
"Monseigneur, his majesty, or comrade, call me what you please.
- Величай меня, как угодно, - монсеньор, ваше величество или приятель.
But make haste.
Только не мямли.
What have you to say in your own defence?"
Что ты можешь сказать в свое оправдание?
"In your own defence?" thought Gringoire, "that displeases me."
"В свое оправдание? - подумал Гренгуар. - Плохо дело".
He resumed, stuttering, "I am he, who this morning-"
-Я тот самый, который нынче утром...-запинаясь, начал он.
"By the devil's claws!" interrupted Clopin, "your name, knave, and nothing more.
- Клянусь когтями дьявола, - перебил его Клопен, - назови свое имя, прощелыга, и все!
Listen.
Слушай.
You are in the presence of three powerful sovereigns: myself, Clopin Trouillefou, King of Thunes, successor to the Grand Co?sre, supreme suzerain of the Realm of Argot; Mathias Hunyadi Spicali, Duke of Egypt and of Bohemia, the old yellow fellow whom you see yonder, with a dish clout round his head; Guillaume Rousseau, Emperor of Galilee, that fat fellow who is not listening to us but caressing a wench.
Ты находишься в присутствии трех могущественных властелинов: меня, Клопена Труйльфу, короля Алтынного, преемника великого кесаря, верховного властителя королевства Арго; Матиаса Гуниади Спикали, герцога египетского и цыганского, - вон того желтолицого старика, у которого голова обвязана тряпкой, - и Гильома Руссо, императора Галилеи, - того толстяка, который нас не слушает и обнимает потаскуху.
We are your judges.
Мы твои судьи.
You have entered the Kingdom of Argot, without being an argotier; you have violated the privileges of our city.
Ты проник в царство Арго, не будучи его подданным, ты преступил законы нашего города.
You must be punished unless you are a capon, a franc-mitou or a rifod?; that is to say, in the slang of honest folks,-a thief, a beggar, or a vagabond.
Если ты не деловой парень, не христарадник или погорелец, что на наречии порядочных людей значит вор, нищий или бродяга, то должен понести за это наказание.
Виктор Гюго - все книги автора в одном месте читать по порядку полные версии на сайте онлайн библиотеки LibKing.
Собор Парижской Богоматери - английский и русский параллельные тексты отзывы
Отзывы читателей о книге Собор Парижской Богоматери - английский и русский параллельные тексты, автор: Виктор Гюго. Читайте комментарии и мнения людей о произведении.
![Виктор Гюго - Собор Парижской Богоматери. Париж [сборник]](/books/1068816/viktor-gyugo-sobor-parizhskoj-bogomateri-parizh-sbo.webp)
