Виктор Гюго - Собор Парижской Богоматери - английский и русский параллельные тексты

Тут можно читать онлайн Виктор Гюго - Собор Парижской Богоматери - английский и русский параллельные тексты - бесплатно ознакомительный отрывок. Жанр: Классическая проза. Здесь Вы можете читать ознакомительный отрывок из книги онлайн без регистрации и SMS на сайте лучшей интернет библиотеки ЛибКинг или прочесть краткое содержание (суть), предисловие и аннотацию. Так же сможете купить и скачать торрент в электронном формате fb2, найти и слушать аудиокнигу на русском языке или узнать сколько частей в серии и всего страниц в публикации. Читателям доступно смотреть обложку, картинки, описание и отзывы (комментарии) о произведении.

Читать книгу

Название:

Собор Парижской Богоматери - английский и русский параллельные тексты
Автор:

Виктор Гюго
Жанр:

Классическая проза
Издательство:

неизвестно
Год:

неизвестен
ISBN:

нет данных
Рейтинг:

3/5. Голосов: 11
Избранное:

Добавить в избранное
Отзывы:

Читать комментарии
Ваша оценка:
60

1

2

3

4

5

Виктор Гюго - Собор Парижской Богоматери - английский и русский параллельные тексты краткое содержание

Собор Парижской Богоматери - английский и русский параллельные тексты - описание и краткое содержание, автор Виктор Гюго, читайте бесплатно онлайн на сайте электронной библиотеки LibKing.Ru

Знаменитый роман Виктора Гюго. Книга, в которой увлекательный, причудливый сюжет – всего лишь прекрасное обрамление для поразительных, потрясающих воображение авторских экскурсов в прошлое Парижа.
«Собор Парижской Богоматери» экранизировали и ставили на сцене десятки раз, однако ни одной из постановок не удалось до конца передать масштаб и величие оригинала Гюго.

Собор Парижской Богоматери - английский и русский параллельные тексты - читать онлайн бесплатно ознакомительный отрывок

Собор Парижской Богоматери - английский и русский параллельные тексты - читать книгу онлайн бесплатно (ознакомительный отрывок), автор Виктор Гюго

Тёмная тема

Шрифт:

↓

↑

Сбросить

Интервал:

↓

↑

Закладка:

Сделать

On the bare flagstones which formed the floor, in one corner, a woman was sitting, or rather, crouching.	На голой плите, служившей полом, в углу, скорчившись, сидела женщина.
Her chin rested on her knees, which her crossed arms pressed forcibly to her breast.	Подбородок ее упирался в колени, прижатые к груди скрещенными руками.
Thus doubled up, clad in a brown sack, which enveloped her entirely in large folds, her long, gray hair pulled over in front, falling over her face and along her legs nearly to her feet, she presented, at the first glance, only a strange form outlined against the dark background of the cell, a sort of dusky triangle, which the ray of daylight falling through the opening, cut roughly into two shades, the one sombre, the other illuminated.	На первый взгляд это сжавшееся в комок существо, утонувшее в широких складках коричневого вретища, с длинными седыми волосами, которые свисали на лицо и падали вдоль ног до самых ступней, казалось каким-то странным предметом, чернеющим на сумрачном фоне кельи, каким-то подобием темного треугольника, четко разделенного падающим из оконца лучом света на две половины - одну темную, другую светлую.
It was one of those spectres, half light, half shadow, such as one beholds in dreams and in the extraordinary work of Goya, pale, motionless, sinister, crouching over a tomb, or leaning against the grating of a prison cell.	Это был один из тех призраков, наполовину погруженных во мрак, наполовину залитых светом, которых видишь либо во сне, либо на причудливых полотнах Гойи, - бледных, недвижных, зловещих, присевших на чьей-нибудь могиле или прислонившихся к решетке темницы.
It was neither a woman, nor a man, nor a living being, nor a definite form; it was a figure, a sort of vision, in which the real and the fantastic intersected each other, like darkness and day.	Создание это не походило ни на женщину, ни на мужчину, ни на какое живое существо: это был набросок человека, нечто вроде видения, в котором действительность сливалась с фантастикой, как свет сливается с тьмой.
It was with difficulty that one distinguished, beneath her hair which spread to the ground, a gaunt and severe profile; her dress barely allowed the extremity of a bare foot to escape, which contracted on the hard, cold pavement.	Сквозь ниспадавшие до полу волосы с трудом можно было различить изможденный суровый профиль; из-под платья чуть виднелся кончик босой ноги, скрюченной на жестком ледяном полу.
The little of human form of which one caught a sight beneath this envelope of mourning, caused a shudder.	Человеческий облик, смутно проступавший сквозь эту скорбную оболочку, вызывал в зрителе содрогание.
That figure, which one might have supposed to be riveted to the flagstones, appeared to possess neither movement, nor thought, nor breath.	Этой фигуре, словно вросшей в каменную плиту, казалось, были чужды движение, мысль, дыхание.
Lying, in January, in that thin, linen sack, lying on a granite floor, without fire, in the gloom of a cell whose oblique air-hole allowed only the cold breeze, but never the sun, to enter from without, she did not appear to suffer or even to think.	Прикрытая в январский холод лишь тонкой холщовой рубахой, на голом гранитном полу, без огня, в полумраке темницы, косое оконце которой пропускало лишь стужу, но не давало доступа солнцу, она, по-видимому, не только не страдала, но вообще ничего не ощущала.
One would have said that she had turned to stone with the cell, ice with the season.	Она стала каменной, как ее келья, и ледяной, как зима.
Her hands were clasped, her eyes fixed.	Руки ее были скрещены, взгляд устремлен в одну точку.
At first sight one took her for a spectre; at the second, for a statue.	В первую минуту ее можно было принять за призрак, вглядевшись пристальнее - за статую.

Nevertheless, at intervals, her blue lips half opened to admit a breath, and trembled, but as dead and as mechanical as the leaves which the wind sweeps aside.	И все же ее посиневшие губы время от времени приоткрывались от вздоха, но движение их было столь же безжизненным, столь же бесстрастным, как трепетанье листьев на ветру.
Nevertheless, from her dull eyes there escaped a look, an ineffable look, a profound, lugubrious, imperturbable look, incessantly fixed upon a corner of the cell which could not be seen from without; a gaze which seemed to fix all the sombre thoughts of that soul in distress upon some mysterious object.	И все же в ее потускневших глазах порой зажигался взгляд, неизъяснимый, проникновенный, скорбный, прикованный к невидимому снаружи углу кельи, - взгляд, который, казалось, устанавливал связь между мрачными мыслями этой страждущей души и какимто таинственным предметом.
Such was the creature who had received, from her habitation, the name of the "recluse"; and, from her garment, the name of "the sacked nun."	Таково было это существо, прозванное за обиталище "затворницей", а за одежду -"вретишницей".
The three women, for Gervaise had rejoined Mahiette and Oudarde, gazed through the window.	Все три женщины - Жервеза тоже присоединилась к Майетте и Ударде смотрели в оконце.
Their heads intercepted the feeble light in the cell, without the wretched being whom they thus deprived of it seeming to pay any attention to them.	Несчастная не замечала их, хотя их головы, заслоняя окно, лишали ее и без того скудного дневного света.
"Do not let us trouble her," said Oudarde, in a low voice, "she is in her ecstasy; she is praying."	- Не будем ее тревожить, - шепотом проговорила Ударда, - она молится.
Meanwhile, Mahiette was gazing with ever-increasing anxiety at that wan, withered, dishevelled head, and her eyes filled with tears.	Между тем Майетта с возраставшим волнением всматривалась в эту безобразную, поблекшую, растрепанную голову.
"This is very singular," she murmured.	- Как странно! - бормотала она.
She thrust her head through the bars, and succeeded in casting a glance at the corner where the gaze of the unhappy woman was immovably riveted.	Просунув голову сквозь решетку, она ухитрилась заглянуть в тот угол, к которому был прикован взор несчастной.
When she withdrew her head from the window, her countenance was inundated with tears.	Когда Майетта оторвалась от окна, все лицо у нее было в слезах.
"What do you call that woman?" she asked Oudarde.	- Как зовут эту женщину? - спросила она Ударду.
Oudarde replied,- "We call her Sister Gudule."	- Мы зовем ее сестрой Гудулой, - ответила Ударда.
"And I," returned Mahiette, "call her Paquette la Chantefleurie."	- А я назову ее Пакеттой Шантфлери, - сказала Майетта.
Then, laying her finger on her lips, she motioned to the astounded Oudarde to thrust her head through the window and look.	Приложив палец к губам, она предложила Ударде просунуть голову в оконце и заглянуть внутрь.
Oudarde looked and beheld, in the corner where the eyes of the recluse were fixed in that sombre ecstasy, a tiny shoe of pink satin, embroidered with a thousand fanciful designs in gold and silver.	Ударда заглянула в тот угол, куда был неотступно устремлен горевший мрачным восторгом взор затворницы, и увидала розовый шелковый башмачок, расшитый золотыми и серебряными блестками.
Gervaise looked after Oudarde, and then the three women, gazing upon the unhappy mother, began to weep.	Вслед за Удардой заглянула в келью и Жервеза, и все три женщины расплакались при виде несчастной матери.

But neither their looks nor their tears disturbed the recluse.	Однако ни их взоры, ни их слезы не отвлекли внимания затворницы.
Her hands remained clasped; her lips mute; her eyes fixed; and that little shoe, thus gazed at, broke the heart of any one who knew her history.	Ее руки продолжали оставаться скрещенными, уста немыми, глаза неподвижными. Тем, кому была теперь известна ее история, башмачок, на который она смотрела не отрываясь, разрывал сердце.
The three women had not yet uttered a single word; they dared not speak, even in a low voice.	Женщины не обменялись ни словом; они не осмеливались говорить даже шепотом.
This deep silence, this deep grief, this profound oblivion in which everything had disappeared except one thing, produced upon them the effect of the grand altar at Christmas or Easter.	Это великое молчание, эта великая скорбь, это великое забвение, поглотившее все, кроме башмачка, производили на них такое впечатление, как будто они стояли перед алтарем на Пасху или на Рождество.
They remained silent, they meditated, they were ready to kneel.	Они безмолвствовали, полные благоговения, готовые преклонить колени.
It seemed to them that they were ready to enter a church on the day of Tenebrae.	Им казалось, что они вошли в храм в Страстную пятницу.
At length Gervaise, the most curious of the three, and consequently the least sensitive, tried to make the recluse speak:	Наконец Жервеза, самая любопытная и потому наименее чувствительная, попыталась заговорить с затворницей:
"Sister!	- Сестра!
Sister Gudule!"	Сестра Гудула!
She repeated this call three times, raising her voice each time.	Она трижды окликнула ее, и с каждым разом все громче.
The recluse did not move; not a word, not a glance, not a sigh, not a sign of life.	Затворница не шелохнулась. Ни слова, ни взгляда, ни взора, ни малейшего признака жизни.
Oudarde, in her turn, in a sweeter, more caressing voice,-"Sister!" said she, "Sister Sainte-Gudule!"	- Сестра! Сестра Гудула! - в свою очередь, сказала Ударда более мягким и ласковым голосом.
The same silence; the same immobility.	Все то же молчание, та же неподвижность.
"A singular woman!" exclaimed Gervaise, "and one not to be moved by a catapult!"	- Странная женщина! - воскликнула Жервеза. - Ее и выстрелом не разбудишь!
"Perchance she is deaf," said Oudarde.	- Может, она оглохла? - высказала предположение Ударда.
"Perhaps she is blind," added Gervaise.	- Или ослепла? - прибавила Жервеза.
"Dead, perchance," returned Mahiette.	- А может, умерла? - спросила Майетта.
It is certain that if the soul had not already quitted this inert, sluggish, lethargic body, it had at least retreated and concealed itself in depths whither the perceptions of the exterior organs no longer penetrated.	Но если душа еще и не покинула это недвижимое, безгласное, бесчувственное тело, то, во всяком случае, она ушла так далеко, затаилась в таких его" глубинах, куда не проникали ощущения внешнего мира.
"Then we must leave the cake on the window," said Oudarde; "some scamp will take it.	- Придется оставить лепешку на подоконнике, -сказала Ударда. - Но ее стащит какой-нибудь мальчишка.