Натаниель Готорн - Дом о семи шпилях

Тут можно читать онлайн Натаниель Готорн - Дом о семи шпилях - бесплатно ознакомительный отрывок. Жанр: Классическая проза. Здесь Вы можете читать ознакомительный отрывок из книги онлайн без регистрации и SMS на сайте лучшей интернет библиотеки ЛибКинг или прочесть краткое содержание (суть), предисловие и аннотацию. Так же сможете купить и скачать торрент в электронном формате fb2, найти и слушать аудиокнигу на русском языке или узнать сколько частей в серии и всего страниц в публикации. Читателям доступно смотреть обложку, картинки, описание и отзывы (комментарии) о произведении.

Читать книгу

Название:

Дом о семи шпилях
Автор:

Натаниель Готорн
Жанр:

Классическая проза
Издательство:

неизвестно
Год:

неизвестен
ISBN:

нет данных
Рейтинг:

3/5. Голосов: 11
Избранное:

Добавить в избранное
Отзывы:

Читать комментарии
Ваша оценка:
60

1

2

3

4

5

Натаниель Готорн - Дом о семи шпилях краткое содержание

Дом о семи шпилях - описание и краткое содержание, автор Натаниель Готорн, читайте бесплатно онлайн на сайте электронной библиотеки LibKing.Ru

Натаниель Готорн — классик американской литературы. Его произведения отличает тесная взаимосвязь прошлого и настоящего, реальности и фантастики. По признанию критиков, Готорн имеет много общего с Эдгаром По.
«Дом с семью шпилями» — один из самых известных романов писателя. Старый полковник Пинчон, прибывший в Новую Англию вместе с первыми поселенцами, несправедливо обвиняет плотника Моула, чтобы заполучить его землю. Моула ведут на эшафот, но перед смертью он проклинает своего убийцу. С тех пор над домом полковника тяготеет проклятие.
Дом о семи фронтонах — реально существующее в
здание XVII века. В середине XIX века Готорн часто приходил сюда в гости к хозяйке дома — своей двоюродной сестре Сюзанне. Впрочем, к тому времени здание было перестроено так, что из семи фронтонов сохранились только три.
Сам автор отрицал наличие реального прототипа у дома, описанного в романе. Одним из источников вдохновения для него служила немецкая повесть «
», в которой моральное разложение горделивого семейства отражается в упадке дряхлого замка их предков.
До написания романа Готорна не оставляло чувство вины за своих фанатичных предков, которые принимали активное участие в печально известной охоте на ведьм 1692-1693 гг.Темы вины и искупления, поднимаемые этим произведением, звучат и в предыдущем романе Готорна — «
». Оба романа имели большой успех и в Америке, и в Европе, превратив Готорна в наиболее известного американского беллетриста своего времени.

Дом о семи шпилях - читать онлайн бесплатно ознакомительный отрывок

Дом о семи шпилях - читать книгу онлайн бесплатно (ознакомительный отрывок), автор Натаниель Готорн

Тёмная тема

Шрифт:

↓

↑

Сбросить

Интервал:

↓

↑

Закладка:

Сделать

There could be few more tearful sights-and Heaven forgive us, if a smile insists on mingling with our conception of it!-few sights with truer pathos in them, than Hepzibah presented, on that first afternoon. Мы мало видели взглядов трогательнее - и да простит нас небо, если невольная улыбка сопровождает эти слова, - мало видели взглядов, в которых бы выражался такой истинный пафос, как в глазах Гепзибы в это первое утро. How patiently did she endeavour to wrap Clifford up in her great, warm love, and make it all the world to him, so that he should retain no torturing sense of the coldness and dreariness without! С каким терпением старалась она окружить Клиффорда своей любовью и создать для него целый мир, так, чтобы он не чувствовал в нем никакого холода и скуки! Her little efforts to amuse him! Как она пыталась развлечь его! How pitiful, yet magnanimous, they were! Как жалки, но как великодушны были эти ее попытки! Remembering his early love of poetry and fiction, she unlocked a bookcase, and took down several books that had been excellent reading in their day. Помня о его прежней любви к стихотворениям и прочим произведениям фантазии, она открыла сундук с книгами и достала сочинения авторов, которые в то время считались лучшими.

There was a volume of Pope, with the Rape of the Lock in it, and another of the Tatler, and an odd one of Dryden's Miscellanies, all with tarnished gilding on their covers and thoughts of tarnished brilliancy inside.	В одном томе был переплетен Поп вместе с Рапом и Локком, а в другом - Татлер с Драйденом. Золото на их корешках давно потемнело, а страницы потеряли первоначальную белизну и лоск.
They had no success with Clifford.	Клиффорд остался равнодушен к этим авторам.
These, and all such writers of society, whose new works glow like the rich texture of a just-woven carpet, must be content to relinquish their charm, for every reader, after an age or two, and could hardly be supposed to retain any portion of it for a mind that had utterly lost its estimate of modes and manners. Hepzibah then took up Rasselas, and began to read of the Happy Valley, with a vague idea that some secret of a contented life had there been elaborated, which might at least serve Clifford and herself for this one day. But the Happy Valley had a cloud over it.	Все подобные им, любимые современной публикой, писатели через одно или два поколения неизбежно теряют свое очарование, и потому едва ли можно было ожидать, что они произведут какое-нибудь впечатление на ослабленный ум своего прежнего поклонника.
Hepzibah troubled her auditor, moreover, by innumerable sins of emphasis, which he seemed to detect, without any reference to the meaning; nor, in fact, did he appear to take much note of the sense of what she read, but evidently felt the tedium of the lecture, without harvesting its profit.	Кроме того, Гепзиба надоела своему слушателю отсутствием выразительности в чтении; она как будто не обращала никакого внимания на смысл того, что читала, - напротив, это занятие, очевидно, казалось ей скучным.
His sister's voice, too, naturally harsh, had, in the course of her sorrowful lifetime, contracted a kind of croak, which, when it once gets into the human throat, is as ineradicable as sin.	Г олос ее, от природы жесткий, за годы печальной жизни сделался похожим на какое-то карканье.
In both sexes, occasionally, this lifelong croak, accompanying each word of joy or sorrow, is one of the symptoms of a settled melancholy; and wherever it occurs, the whole history of misfortune is conveyed in its slightest accent.	Это неприятное карканье, сопровождающее каждое радостное и грустное слово, свидетельствует о глубоко укоренившейся меланхолии и рассказывает историю бедствий, перенесенных человеком.
The effect is as if the voice had been dyed black, or-if we must use a more moderate simile-this miserable croak, running through all the variations of the voice, is like a black silken thread, on which the crystal beads of speech are strung, and whence they take their hue.	Он производит на слушателя такое действие, как будто вместе с ним вырывается из души что-то мрачное, или - употребим более умеренное сравнение - это жалкое карканье, проходя сквозь все изменения голоса, напоминает собой черную шелковую нитку, на которую нанизаны хрустальные зерна речи, получающие от нее свой цвет.
Such voices have put on mourning for dead hopes; and they ought to die and be buried along with them!	Такие голоса жалуются нам на погибшие надежды и как будто просят смерти и погребения вместе с ними!
Discerning that Clifford was not gladdened by her efforts, Hepzibah searched about the house for the means of a more exhilarating pastime.	Заметив, что Клиффорд не становится веселее от ее чтения, Г епзиба принялась искать в доме другие средства для более приятного времяпрепровождения.
At one time her eyes chanced to rest on Alice Pyncheon's harpsichord.	Вдруг ее взгляд остановился на клавикордах Элис Пинчон.

It was a moment of great peril, for-despite the traditionary awe that had gathered over this instrument of music, and the dirges which spiritual fingers were said to play on it-the devoted sister had solemn thoughts of thrumming on its chords for Clifford's benefit, and accompanying the performance with her voice.	Это была минута великой опасности, потому что, несмотря на страшные предания, сопряженные с этим инструментом, и на печальные арии, которые, согласно слухам, играли на нем невидимые пальцы, - преданная сестра воодушевилась было мыслью спеть что-нибудь для Клиффорда, аккомпанируя себе на клавикордах.
Poor Clifford!	Бедный Клиффорд!
Poor Hepzibah!	Бедная Гепзиба!
Poor harpsichord!	Бедные клавикорды!
All three would have been miserable together.	Как бы вы были жалки все трое вместе!
By some good agency-possibly, by the unrecognized interposition of the long-buried Alice herself-the threatening calamity was averted.	Только какой-то благодетельный дух - может быть, невидимое вмешательство самой давно погребенной Элис - отвратил угрожавшее им бедствие.
But the worst of all, the hardest stroke of fate for Hepzibah to endure, and perhaps for Clifford too, was his invincible distaste for her appearance.	Но худшим из всех зол - самый тяжкий удар судьбы для Гепзибы и, может быть, также для Клиффорда - было его непреодолимое отвращение к ее наружности.
Her features, never the most agreeable, and now harsh with age and grief, and resentment against the world for his sake; her dress, and especially her turban; the queer and quaint manners which had unconsciously grown upon her in solitude; such being the poor gentlewoman's outward characteristics, it is no great marvel, although the mournfullest of pities, that the instinctive lover of the Beautiful was fain to turn away his eyes.	Черты лица, и так никогда не отличавшиеся приятностью, а теперь огрубевшие от старости, горя и досады; платье и в особенности тюрбан; неловкие и странные манеры, усвоенные в уединении, - все это вынуждало любителя прекрасного отворачивать от нее глаза.
There was no help for it.	Чем-то исправить такую антипатию было невозможно.
It would be the latest impulse to die within him.	Она будет последним чувством, которое умрет в нем.
In his last extremity, the expiring breath stealing faintly through Clifford's lips, he would doubtless press Hepzibah's hand, in fervent recognition of all her lavished love, and close his eyes-but not so much to die, as to be constrained to look no longer on her face!	В последнюю минуту, когда замирающее дыхание будет слабо пробиваться сквозь его уста, он, без сомнения, пожмет руку Гепзибы в знак горячей признательности за ее беспредельную любовь и закроет глаза - не столько для того, чтобы умереть, сколько для того, чтобы не смотреть больше на ее лицо.
Poor Hepzibah!	Бедная Гепзиба!
She took counsel with herself what might be done, and thought of putting ribbons on her turban; but, by the instant rush of several guardian angels, was withheld from an experiment that could hardly have proved less fatal to the beloved object of her anxiety.	Она долго размышляла наедине, как помочь своему горю, и наконец придумала приколоть ленты к своему тюрбану, но, также по внушению какого-то благодетельного духа, оставила это намерение, которое, возможно, стало бы роковым для предмета ее нежных попечений.

To be brief, besides Hepzibah's disadvantages of person, there was an uncouthness pervading all her deeds; a clumsy something, that could but ill adapt itself for use, and not at all for ornament.	Кроме невыгодного впечатления, производимого наружностью Гепзибы, во всех ее движениях сквозила какая-то неуклюжесть, которая делала ее неспособной даже на самые простые услуги.
She was a grief to Clifford, and she knew it. In this extremity, the antiquated virgin turned to Phoebe.	Она знала, что только раздражает Клиффорда, и потому обратилась за помощью к Фиби.
No grovelling jealousy was in her heart.	В ее сердце не было никакой низкой ревности.
Had it pleased Heaven to crown the heroic fidelity of her life by making her personally the medium of Clifford's happiness, it would have rewarded her for all the past, by a joy with no bright tints, indeed, but deep and true, and worth a thousand gayer ecstasies.	Если бы Провидению угодно было наградить Гепзибу за героическую верность, сделав ее непосредственным орудием счастья Клиффорда, это доставило бы ей радость, глубокую и истинную. Это стоило бы всех прошлых ее страданий.
This could not be. She therefore turned to Phoebe, and resigned the task into the young girl's hand.	Но подобное было невозможно, и потому она предоставила свою роль Фиби, вверив ей самое драгоценное из своих прав.
The latter took it up, cheerfully, as she did everything, but with no sense of a mission to perform, and succeeding all the better for that same simplicity.	Фиби приняла на себя эту обязанность весело, как принимала все, и одна уже простота ее чувства дала ей возможность большего успеха.
By the involuntary effect of a genial temperament, Phoebe soon grew to be absolutely essential to the daily comfort, if not the daily life, of her two forlorn companions.	Эта девушка стала добрым гением брата и сестры.
The grime and sordidness of the House of Seven Gables seemed to have vanished, since her appearance there; the gnawing tooth of the dry rot was stayed, among the old timbers of its skeleton frame; the dust had ceased to settle down so densely, from the antique ceilings, upon the floors and furniture of the rooms below; or, at any rate, there was a little housewife, as light-footed as the breeze that sweeps a garden walk, gliding hither and thither, to brush it all away.	Угрюмый и запустелый Дом с семью шпилями, казалось, совершенно преобразился с тех пор, как она появилась; гниль перестала въедаться в старые бревна его остова; пыль перестала осыпаться так густо, как прежде, со старинных потолков на пол и мебель комнат, или, по крайней мере, в них то и дело появлялась с щеткой маленькая хозяйка, легконогая как ветер, подметающий садовую аллею.
The shadows of gloomy events, that haunted the else lonely and desolate apartments; the heavy, breathless scent which death had left in more than one of the bedchambers, ever since his visits of long ago-these were less powerful than the purifying influence scattered throughout the atmosphere of the household by the presence of one youthful, fresh, and thoroughly wholesome heart.	Тени мрачных происшествий, поселившихся в пустых и печальных комнатах, и тяжелый запах, который смерть столько раз оставляла после себя в спальнях, вынуждены были уступить очистительному действию, какое оказывало на атмосферу всего дома присутствие молодого, свежего и здорового организма.
There was no morbidness in Phoebe; if there had been, the old Pyncheon House was the very locality to ripen it into incurable disease.	У Фиби не было совершенно никакого недуга (если бы он был, то старый дом превратил бы его в неизлечимую болезнь).

But now her spirit resembled, in its potency, a minute quantity of attar of rose in one of Hepzibah's huge, iron-bound trunks, diffusing its fragrance through the various articles of linen and wrought-lace, kerchiefs, caps, stockings, folded dresses, gloves, and whatever else was treasured there.	Душа ее походила по своему могуществу на небольшое количество розовой эссенции в одном из принадлежавших Г епзибе огромных, окованных железом сундуков, которая наполняла своим благоуханием разного рода белье, кружева, платки, чепчики, сложенные платья, перчатки и другие хранившиеся там сокровища.
As every article in the great trunk was the sweeter for the rose-scent, so did all the thoughts and emotions of Hepzibah and Clifford, as sombre as they might seem, acquire a subtle attribute of happiness from Phoebe's intermixture with them. Her activity of body, intellect, and heart, impelled her continually to perform the ordinary little toils that offered themselves around her, and to think the thought proper for the moment, and to sympathise-now with the twittering gaiety of the robins in the pear tree, and now to such a depth as she could with Hepzibah's dark anxiety, or the vague moan of her brother. This facile adaptation was at once the symptom of perfect health, and its best preservative. A nature like Phoebe's has invariably its due influence, but is seldom regarded with due honor. Its spiritual force, however, may be partially estimated by the fact of her having found a place for herself, amid circumstances so stern as those which surrounded the mistress of the house; and also by the effect which she produced on a character of so much more mass than her own. For the gaunt, bony frame and limbs of Hepzibah, as compared with the tiny lightsomeness of Phoebe's figure, were perhaps in some fit proportion with the normal weight and substance, respectively, of the woman and the girl.	Подобно тому, как каждая вещь в этом сундуке делалась приятнее от розового запаха, мысли и чувства Гепзибы и Клиффорда, при всей своей мрачности, становились счастливее в присутствии Фиби.
To the guest-to Hepzibah's brother, or cousin Clifford, as Phoebe now began to call him-she was especially necessary.	Брату Гепзибы, или кузену Клиффорду, как начала называть его Фиби, она в особенности была необходима.
Not that he could ever be said to converse with her, or often manifest, in any other very definite mode, his sense of a charm in her society. But, if she were a long while absent, he became pettish and nervously restless, pacing the room to and fro, with the uncertainty that characterised all his movements; or else would sit broodingly in his great chair, resting his head on his hands, and evincing life only by an electric sparkle of ill-humour, whenever Hepzibah endeavoured to arouse him.	Нельзя сказать, что он разговаривал с ней или обнаруживал тем или иным образом удовольствие от ее общества, но, если она долго не появлялась, он становился сердитым и нервным, ходил взад-вперед по комнате или же сидел угрюмо в кресле, опустив голову на руки и реагируя вспышками недовольства на все попытки Г епзибы развлечь его.
Phoebe's presence, and the contiguity of her fresh life on his blighted one, was usually all that he required.	Присутствие Фиби и живительное действие ее свежести на его увядшую жизнь были единственными его потребностями.

Indeed, such was the native gush and play of her spirit, that she was seldom perfectly quiet and undemonstrative, any more than a fountain ever ceases to dimple and warble with its flow.	Эта девушка была одарена деятельной душой, которая редко оставалась совершенно спокойной и в чем-нибудь не проявлялась, - подобно тому, как неистощимый фонтан никогда не перестает бить вверх.
She possessed the gift of song, and that, too, so naturally, that you would as little think of inquiring whence she had caught it, or what master had taught her, as of asking the same questions about a bird, in whose small strain of music we recognize the voice of the Creator as distinctly as in the loudest accents of his thunder.	Девушка умела петь, и это умение было до такой степени естественным, что вам не пришло бы в голову спросить ее, где она приобрела его или у какого учителя училась, как вы не стали бы задавать эти вопросы птичке, в тоненьком голоске которой нам слышится голос Создателя так же ясно, как и в самых громких раскатах грома.
So long as Phoebe sang she might stray at her own will about the house.	Пока Фиби пела, она могла свободно расхаживать по дому.
Clifford was content, whether the sweet, airy homeliness of her tones came down from the upper chambers, or along the passageway from the shop, or was sprinkled through the foliage of the pear tree, inward from the garden, with the twinkling sunbeams.	Клиффорд был в равной степени доволен вне зависимости от того, доносился ли ее сладкий, воздушно-легкий голосок из верхних комнат или из коридора, ведущего в лавочку, или пробивался сквозь листья груши из сада вместе с дрожащим светом солнца.
He would sit quietly, with a gentle pleasure gleaming over his face, brighter now, and now a little dimmer, as the song happened to float near him, or was more remotely heard.	Он сидел спокойно, и на лице его светилось удовольствие - то явственное, то едва уловимое, по мере того как приближались и отдалялись звуки песни.
It pleased him best, however, when she sat on a low footstool at his knee. It is perhaps remarkable, considering her temperament, that Phoebe oftener chose a strain of pathos than of gaiety. But the young and happy are not ill pleased to temper their life with a transparent shadow. The deepest pathos of Phoebe's voice and song, moreover, came sifted through the golden texture of a cheery spirit, and was somehow so interfused with the quality thence acquired, that one's heart felt all the lighter for having wept at it. Broad mirth, in the sacred presence of dark misfortune, would have jarred harshly and irreverently with the solemn symphony that rolled its undertone through Hepzibah's and her brother's life. Therefore, it was well that Phoebe so often chose sad themes, and not amiss that they ceased to be so sad while she was singing them. Becoming habituated to her companionship, Clifford readily showed how capable of imbibing pleasant tints and gleams of cheerful light from all quarters his nature must originally have been.	Но, впрочем, он казался довольнее, когда Фиби сидела у его ног, на низенькой скамеечке.
He grew youthful while she sat by him.	Он становился моложе, когда Фиби была рядом.
A beauty-not precisely real, even in its utmost manifestation, and which a painter would have watched long to seize and fix upon his canvas and after all in vain-beauty, nevertheless, that was not a mere dream, would sometimes play upon and illuminate his face.	Красота - не вполне, конечно, материальная, а такая, которую художник долго подмечает, чтобы отразить на своем полотне, - однако же, красота иногда появлялась в нем и озаряла его лицо.

It did more than to illuminate; it transfigured him with an expression that could only be interpreted as the glow of an exquisite and happy spirit.	Даже более чем озаряла: она преображала это лицо выражением, которое можно было объяснить только сиянием избранной и счастливой души.
That gray hair, and those furrows-with their record of infinite sorrow, so deeply written across his brow, and so compressed, as with a futile effort to crowd in all the tale, that the whole inscription was made illegible-these for the moment vanished. An eye, at once tender and acute, might have beheld in the man some shadow of what he was meant to be. Anon, as age came stealing, like a sad twilight, back over his figure, you would have felt tempted to hold an argument with Destiny, and affirm, that either this being should not have been made mortal, or mortal existence should have been tempered to his qualities. There seemed no necessity for his having drawn breath at all-the world never wanted him-but, as he had breathed, it ought always to have been the balmiest of summer air. The same perplexity will invariably haunt us with regard to natures that tend to feed exclusively upon the Beautiful, let their earthly fate be as lenient as it may.	Эти седые волосы и морщины со своей повестью о бесконечных горестях, которые разрезали лоб будто в напрасном усилии рассказать непонятную уму историю страданий, на минуту исчезали, и тогда человек проницательный мог бы увидеть в Клиффорде некоторую тень того, кем он некогда был.
Phoebe, it is probable, had but a very imperfect comprehension of the character over which she had thrown so beneficent a spell.	Весьма вероятно, что Фиби плохо понимала характер, на который оказывала такое благотворное воздействие.
Nor was it necessary.	Да ей и не было нужды понимать.
The fire upon the hearth can gladden a whole semicircle of faces round about it but need not know the individuality of one among them all.	Огонь озаряет радостным светом целый круг людей перед камином, но к чему ему знать характер одного из них?
Indeed, there was something too fine and delicate in Clifford's traits to be perfectly appreciated by one whose sphere lay so much in the Actual as Phoebe's did.	Впрочем, в чертах Клиффорда было нечто тонкое и деликатное, что такая девушка, как Фиби, не вполне могла постигнуть.
For Clifford, however, the reality, and simplicity, and thorough homeliness of the girl's nature, were as powerful a charm as any that she possessed.	Между тем для Клиффорда практичность и простота ее натуры были сильными чарами.
Beauty, it is true, and beauty almost perfect in its own style, was indispensable.	Правда, ее красота, и красота почти совершенная в своем собственном роде, была для этого необходимым условием.
Had Phoebe been coarse in feature, shaped clumsily, of harsh voice, and uncouthly mannered, she might have been rich with all good gifts, beneath this unfortunate exterior and still, so long as she wore the guise of a woman, she would have shocked Clifford, and depressed him by her lack of beauty.	Если бы у Фиби были грубые черты лица, жесткий голос и неловкие манеры, то пусть бы даже под этой несчастной наружностью скрывались все богатейшие дарования человеческие - она бы тем больше стесняла чувства Клиффорда недостатком красоты.

But nothing more beautiful-nothing prettier, at least-was ever made than Phoebe. And therefore, to this man-whose whole poor and impalpable enjoyment of existence, had been a dream-whose images of women had more and more lost their warmth and substance, and been frozen, like the pictures of secluded artists, into the chillest ideality-to him, this little figure of the cheeriest household life was just what he required to bring him back into the breathing world.	Но ничего прелестнее, чем Фиби, ему никогда не являлось, и потому для этого человека, который еще не успел насладиться бытием, в душе которого лик женщины все больше терял свою теплоту и в конце концов был, подобно картинам заключенных художников, доведен наконец до самой холодной идеальности, - для него этот маленький образ, выхваченный из веселой домашней жизни, был тем единственным, что могло вдохнуть в него жизнь.
Persons who have wandered, or been expelled, out of the common track of things, even were it for a better system, desire nothing so much as to be led back.	Люди, изгнанные из родной страны или странствующие на чужбине, даже если и оказываются среди лучшего общественного устройства, ничего так не желают, как вернуться назад.
They shiver in their loneliness, be it on a mountain-top or in a dungeon.	Они одиноки, где бы ни находились: в горах или в темнице.
Now, Phoebe's presence made a home about her-that very sphere which the outcast, the prisoner, the potentate-the wretch beneath mankind, the wretch aside from it, or the wretch above it-instinctively pines after-a home!	Присутствие Фиби делало все вокруг домом, то есть тем местом, куда инстинктивно стремятся изгнанник, узник, бездельник, самый низкий и самый лучший из людей.
She was real!	Она олицетворяла действительность.
Holding her hand, you felt something; a tender something; a substance, and a warm one; and so long as you should feel its grasp, soft as it was, you might be certain that your place was good in the whole sympathetic chain of human nature. The world was no longer a delusion. By looking a little further in this direction, we might suggest an explanation of an often-suggested mystery. Why are poets so apt to choose their mates, not for any similarity of poetic endowment, but for qualities which might make the happiness of the rudest handicraftsmen as well as that of the ideal craftsmen of the spirit?	Пока вы держали ее руку в своих, мир для вас не был призраком. Изучив этот вопрос, мы можем найти объяснение часто встречающейся загадке: почему поэты выбирают себе подруг не по сходству поэтического дарования, но по тем качествам, которые могут составить счастье грубого ремесленника.
Because, probably, at his highest elevation, the poet needs no human intercourse; but he finds it dreary to descend, and be a stranger.	Вероятно, потому, что в своем высоком парении поэт не выносит человеческого общества, но ему кажется ужасным спуститься на землю и быть чужим.
There was something very beautiful in the relation that grew up between this pair, so closely and constantly linked together, yet with such a waste of gloomy and mysterious years from his birthday to hers.	Было что-то прекрасное в отношениях, установившихся между этими двумя людьми, постоянно льнувшими друг к другу, несмотря на разделявшие их годы.
On Clifford's part, it was the feeling of a man naturally endowed with the liveliest sensibility to feminine influence, but who had never quaffed the cup of passionate love, and knew that it was now too late.	Со стороны Клиффорда это было чувство мужчины, который никогда не испил чаши страстной любви и знал, что теперь уже слишком поздно.
He knew the instinctive delicacy that had survived his intellectual decay.	Он сознавал это с инстинктивной деликатностью, которая пережила его умственное разрушение.

Thus, his sentiment for Phoebe, without being paternal, was not less chaste than if she had been his daughter.	Таким образом, его чувство к Фиби, не являясь отеческим, казалось не менее чистым, как если бы она была его дочерью.
He was a man, it is true, and recognized her as a woman.	Правда, он все же был мужчиной и смотрел на нее как на женщину.
She was his only representative of womankind.	Она была для него единственной представительницей женской половины человечества.
He took unfailing note of every charm that appertained to her sex, and saw the ripeness of her lips, and the virginal development of her bosom.	Он ясно понимал все прелести, составляющие принадлежность ее пола.
All her little womanly ways, budding out of her, like blossoms on a young fruit tree, had their effect on him, and sometimes caused his very heart to tingle with the keenest thrills of pleasure.	Все ее маленькие женские проказы, распускающиеся в ней, как цветы на молодом плодовитом дереве, имели на него свое действие и иногда заставляли даже его сердце биться сильнее.
At such moments-for the effect was seldom more than momentary-the half-torpid man would be full of harmonious life, just as a long-silent harp is full of sound when the musician's fingers sweep across it. But, after all, it seemed rather a perception, or a sympathy, than a sentiment belonging to himself as an individual.	В такие минуты - редко его оживление не было минутным - этот оцепеневший человек становился полным гармонии существом, подобно тому, как долго молчавшая арфа вдруг наполняется звуками, когда ее струн коснется рука музыканта.
He read Phoebe, as he would a sweet and simple story; he listened to her, as if she were a verse of household poetry, which God, in requital of his bleak and dismal lot, had permitted some angel, that most pitied him, to warble through the house.	Он читал Фиби, как читал бы приятную и простую историю; он слушал ее, как будто она была стихами о домашней жизни.
She was not an actual fact for him, but the interpretation of all that he had lacked on earth, brought warmly home to his conception; so that this mere symbol, or lifelike picture, had almost the comfort of reality.	Она была для него олицетворением всего, чего он не вкусил на земле.
But we strive in vain to put the idea into words.	Но мы напрасно стараемся облечь эту идею в слова.
No adequate expression of the beauty and profound pathos with which it impresses us is unattainable.	В языке человеческом не существует выражения, соответствующего ее красоте и глубокому пафосу.
This being, made only for happiness, and heretofore so miserably failing to be happy-his tendencies so hideously thwarted, that, some unknown time ago, the delicate springs of his character, never morally or intellectually strong, had given way, and he was now imbecile-this poor, forlorn voyager from the Islands of the Blest, in a frail bark, on a tempestuous sea, had been flung, by the last mountain-wave of his shipwreck, into a quiet harbor.	Клиффорд, этот человек, созданный для счастья, но до сих пор так его и не познавший, этот бедный, сбившийся с пути мореплаватель с Благословенных островов, застигнутый в море бурей в утлой барке, был выброшен последней, разбившей его судно волной на спокойный берег.

There, as he lay more than half lifeless on the strand, the fragrance of an earthly rosebud had come to his nostrils, and, as odours will, had summoned up reminiscences or visions of all the living and breathing beauty amid which he should have had his home.	Здесь, в то время как он лежал полумертвый, благоухание земной розы коснулось его обоняния и вызвало в нем воспоминания или фантазии обо всей живой, дышащей красоте, среди которой он должен был бы жить.
With his native susceptibility of happy influences, he inhales the slight, ethereal rapture into his soul, and expires!	Он вдыхает сладостный аромат в свою душу и умирает. Вот кем был Клиффорд в своем перемежающемся оцепенении.
And how did Phoebe regard Clifford?	Как же Фиби относилась к Клиффорду?
The girl's was not one of those natures which are most attracted by what is strange and exceptional in human character. The path which would best have suited her was the well-worn track of ordinary life; the companions in whom she would most have delighted were such as one encounters at every turn.	Она была не из тех, кого увлекает все странное и исключительное в человеческом характере.
The mystery which enveloped Clifford, so far as it affected her at all, was an annoyance, rather than the piquant charm which many women might have found in it.	Таинственность Клиффорда мало занимала Фиби и была скорее причиной ее досады, нежели возбуждающей прелестью - какой, вероятно, являлась бы для многих женщин.
Still her native kindliness was brought strongly into play, not by what was darkly picturesque in his situation, nor so much even, by the finer grace of his character, as by the simple appeal of a heart so forlorn as his to one so full of genuine sympathy as hers.	Однако же девушка была тронута не загадочным мраком его положения, ни даже нежностью его натуры, а просто воззванием его отчаянной души к ее полному живой симпатии сердцу.
She gave him an affectionate regard, because he needed so much love, and seemed to have received so little.	Она бросила на него взгляд любви потому, что он так нуждался в любви и, по-видимому, так мало получил ее в жизни.
With a ready tact, the result of ever-active and wholesome sensibility, she discerned what was good for him and did it.	С неизменным тактом Фиби узнавала, что ему было нужно, и удовлетворяла его немощную душу.
Whatever was morbid in his mind and experience she ignored; and thereby kept their intercourse healthy, by the incautious, but, as it were, heaven-directed freedom of her whole conduct.	Болезнь таких людей, как Клиффорд, зачастую становится неизлечимой оттого, что их недуг отражается в поведении окружающих - они вынуждены вдыхать яд собственного дыхания в бесконечном повторении.
The sick in mind and, perhaps, in body, are rendered more darkly and hopelessly so, by the manifold reflection of their disease, mirrored back from all quarters, in the deportment of those about them; they are compelled to inhale the poison of their own breath, in infinite repetition. But Phoebe afforded her poor patient a supply of purer air. She impregnated it, too, not with a wild-flower scent-for wildness was no trait of hers-but with the perfume of garden roses, pinks, and other blossoms of much sweetness, which nature and man have consented together in making grow, from summer to summer, and from century to century.	Фиби же не знала, что именно повреждено в уме или сердце Клиффорда, и доставляла своему бедному пациенту чистейший воздух.

Such a flower was Phoebe, in her relation with Clifford, and such the delight that he inhaled from her.	Она была для него благоухающим цветком.
Yet, it must be said, her petals sometimes drooped a little, in consequence of the heavy atmosphere about her.	Нужно, однако, сказать, что и ее лепестки иногда поникали от тяжелой атмосферы, которая окружала ее.
She grew more thoughtful than heretofore.	Фиби сделалась задумчивее прежнего.
Looking aside at Clifford's face, and seeing the dim, unsatisfactory elegance and the intellect almost quenched, she would try to inquire what had been his life.	Глядя на бледное лицо Клиффорда, она гадала, какой была его жизнь.
Was he always thus? Had this veil been over him from his birth?-this veil, under which far more of his spirit was hidden than revealed, and through which he so imperfectly discerned the actual world-or was its gray texture woven of some dark calamity?	Было ли на нем от рождения это покрывало, под которым была скрыта большая часть его души и сквозь которое он сам неясно различал реальный мир, или же серая ткань этого покрывала была соткана каким-нибудь мрачным бедствием?
Phoebe loved no riddles, and would have been glad to escape the perplexity of this one.	Фиби не любила загадок и желала бы поскорее найти ответ.
Nevertheless, there was so far a good result of her meditations on Clifford's character, that, when her involuntary conjectures together with the tendency of every strange circumstances to tell its own story, had gradually taught her the fact, it had no terrible effect upon her.	Несмотря на это, размышления о характере Клиффорда были для нее так полезны, что когда происшедшее в его жизни бедствие мало-помалу стало для нее ясным, оно не произвело на девушку никакого ужасающего действия.
Let the world have done him what vast wrong it might, she knew cousin Clifford too well-or fancied so-ever to shudder at the touch of his thin delicate fingers.	Какое бы Клиффорд ни совершил преступление, по мнению света, Фиби знала его так хорошо - по крайней мере, ей так казалось, - что не могла его бояться.
Within a few days after the appearance of this remarkable inmate, the routine of life had established itself with a good deal of uniformity in the old house of our narrative.	Через некоторое время после появления этого замечательного жильца в доме установился негласный распорядок дня.
In the morning, very shortly after breakfast, it was Clifford's custom to fall asleep in his chair; nor, unless accidentally disturbed, would he emerge from a dense cloud of slumber, or the thinner mists that flitted to and fro, until well towards noonday.	Утром, после завтрака, Клиффорд засыпал в своем кресле, и если что-нибудь случайно не нарушало тишины, то он до самого полудня витал в облаке грез.
These hours of drowsy head were the season of the old gentlewoman's attendance on her brother, while Phoebe took charge of the shop; an arrangement which the public speedily understood, and evinced their decided preference of the younger shopwoman by the multiplicity of their calls during her administration of affairs.	В эти часы Г епзиба заботливо сидела подле брата, а Фиби шла в лавочку - об этом распорядке вскоре стало известно покупателям, и те в основном являлись тогда, когда за конторкой была молодая девушка.
Dinner over, Hepzibah took her knitting-work-a long stocking of gray yarn, for her brother's winter wear-and with a sigh, and a scowl of affectionate farewell to Clifford, and a gesture enjoining watchfulness on Phoebe, went to take her seat behind the counter.	После обеда Гепзиба брала свое рукоделие - она вязала длинные чулки из серой шерсти для брата на зиму - и, бросив прощальный и, разумеется, нахмуренный взгляд на брата, а Фиби сделав поощрительный жест, занимала свое место за конторкой.

It was now the young girl's turn to be the nurse-the guardian, the playmate-or whatever is the fitter phrase-of the gray-haired man.	Тогда наступала очередь девушки быть кормилицей, нянькой - называйте ее как вам угодно - этого седого человека.
Chapter Ten.	Глава X
The Pyncheon Garden	Сад Пинчонов
Clifford, except for Phoebe's more active instigation, would ordinarily have yielded to the torpor which had crept through all his modes of being, and which sluggishly counselled him to sit in his morning chair till eventide.	Если бы не Фиби, то Клиффорд под влиянием оцепенения, которое поразило все его жизненные силы, так и сидел бы в своем кресле с утра до вечера.
But the girl seldom failed to propose a removal to the garden, where Uncle Venner and the daguerreotypist had made such repairs on the roof of the ruinous arbour, or summerhouse, that it was now sufficient shelter from sunshine and casual showers.	Но Фиби почти каждый день предлагала ему прогуляться по саду, где дядюшка Веннер и Холгрейв починили крышу разрушенной беседки, и теперь в ней можно было найти убежище от солнечных лучей или дождя.
The hop-vine, too, had begun to grow luxuriantly over the sides of the little edifice, and made an interior of verdant seclusion, with innumerable peeps and glimpses into the wilder solitude of the garden.	Хмель разросся вокруг маленького строения и превратил его в лиственную пещеру со множеством отверстий, сквозь которые, играючи, пробивались лучи солнца.
Here, sometimes, in this green play-place of flickering light, Phoebe read to Clifford.	В этом зеленом приюте волнующегося дневного света Фиби иногда читала Клиффорду.
Her acquaintance, the artist, who appeared to have a literary turn, had supplied her with works of fiction, in pamphlet form, and a few volumes of poetry, in altogether a different style and taste from those which Hepzibah selected for his amusement.	Ее знакомый, художник, приносил ей разные журналы и некоторые стихотворные сочинения, намного приятнее тех, которые Гепзиба выбрала для услаждения своего брата.
Small thanks were due to the books, however, if the girl's readings were in any degree more successful than her elderly cousin's. Phoebe's voice had always a pretty music in it, and could either enliven Clifford by its sparkle and gaiety of tone, or soothe him by a continued flow of pebbly and brook-like cadences.	Впрочем, дело было даже не в самих книгах, а в том, что музыкальный голос Фиби мог то оживлять Клиффорда своим блеском и веселостью, то успокаивать нежным журчанием, напоминающим плеск волны по камням.
But the fictions-in which the country-girl unused to works of that nature, often became deeply absorbed-interested her strange auditor very little, or not at all.	Что же касается сюжета, который иногда глубоко увлекал деревенскую девушку, не привыкшую к такого рода чтению, то он интересовал ее странного слушателя очень мало или не интересовал вовсе.
Pictures of life, scenes of passion or sentiment, wit, humour, and pathos, were all thrown away, or worse than thrown away, on Clifford; either because he lacked an experience by which to test their truth, or because his own griefs were a touchstone of reality that few feigned emotions could withstand.	Картины жизни, страстные или трогательные сцены, ум, юмор и пафос - все это было потеряно для Клиффорда: потому ли, что ему недоставало опыта, чтобы оценить их верность, или потому, что его собственные горести были пробным камнем действительности, против которого устояли бы немногие из чувств, описываемых в романах.
When Phoebe broke into a peal of merry laughter at what she read, he would now and then laugh for sympathy, but often respond with a troubled, questioning look.	Если Фиби начинала весело хохотать над тем, что читала, он тоже порой смеялся из чувства симпатии, но чаще отвечал на ее смех смущенным, вопросительным взглядом.

If a tear-a maiden's sunshiny tear, over imaginary woe-dropped upon some melancholy page, Clifford either took it as a token of actual calamity, or else grew peevish, and angrily motioned her to close the volume.	Если слеза - девичья светлая слеза, вызванная воображаемым бедствием, - падала на печальную страницу, Клиффорд или принимал ее за признак действительного горя, или же сердился и с досадой приказывал Фиби закрыть книгу.
And wisely too!	И правильно делал!
Is not the world sad enough, in genuine earnest, without making a pastime of mock-sorrows? With poetry it was rather better. He delighted in the swell and subsidence of the rhythm, and the happily recurring rhyme. Nor was Clifford incapable of feeling the sentiment of poetry-not, perhaps, where it was highest or deepest, but where it was most flitting and ethereal. It was impossible to foretell in what exquisite verse the awakening spell might lurk; but on raising her eyes from the page to Clifford's face, Phoebe would be made aware, by the light breaking through it, that a more delicate intelligence than her own had caught a lambent flame from what she read. One glow of this kind, however, was often the precursor of gloom for many hours afterward; because, when the glow left him, he seemed conscious of a missing sense and power, and groped about for them, as a blind man should go seeking his lost eyesight.	Как будто в жизни не достаточно печали, чтобы проводить время за чтением о воображаемых горестях!
It pleased him more, and was better for his inward welfare, that Phoebe should talk, and make passing occurrences vivid to his mind by her accompanying description and remarks.	Гораздо больше Клиффорду нравилось, когда Фиби говорила с ним и оживляла для него повседневные явления своими описаниями и замечаниями.
The life of the garden offered topics enough for such discourse as suited Clifford best.	В садовой жизни находилось немало тем для разговора.
He never failed to inquire what flowers had bloomed since yesterday.	Клиффорд никогда не забывал спросить, какие цветы расцвели со вчерашнего дня.
His feeling for flowers was very exquisite, and seemed not so much a taste as an emotion, he was fond of sitting with one in his hand, intently observing it, and looking from its petals into Phoebe's face, as if the garden-flower were the sister of the household maiden.	Он любил сидеть с каким-нибудь цветком в руке, внимательно рассматривать его и переводить взгляд с лепестков на лицо Фиби, как будто садовый цветок и эта хозяйственная девушка принадлежали к одному семейству.
Not merely was there a delight in the flower's perfume, or pleasure in its beautiful form, and the delicacy or brightness of its hue; but Clifford's enjoyment was accompanied with a perception of life, character, and individuality, that made him love these blossoms of the garden, as if they were endowed with sentiment and intelligence.	Он наслаждался не одним только запахом цветка, не одной только его прекрасной формой и нежностью или яркостью его оттенков, он любил эти садовые цветы так, как будто они были одарены умом и способностью чувствовать.
This affection and sympathy for flowers is almost exclusively a woman's trait.	Такая симпатия к цветам составляет почти исключительно черту характера женского.
Men, if endowed with it by nature, soon lose, forget, and learn to despise it, in their contact with coarser things than flowers.	Мужчина если и бывает одарен этим качеством от природы, то скоро утрачивает его или начинает пренебрегать им.

Clifford, too, had long forgotten it, but found it again now, as he slowly revived from the chill torpor of his life.	Клиффорд также давно позабыл это чувство, но теперь обретал его снова, медленно оправляясь от ледяного оцепенения.
It is wonderful how many pleasant incidents continually came to pass in that secluded garden spot, when once Phoebe had set herself to look for them.	Удивительно, сколько приятных происшествий постоянно случалось в этом заброшенном саду с тех пор, как Фиби начала в него заглядывать.
She had seen or heard a bee there, on the first day of her acquaintance with the place. And often-almost continually, indeed-since then, the bees kept coming thither, heaven knows why, or by what pertinacious desire for far-fetched sweets, when, no doubt, there were broad clover fields, and all kinds of garden growth, much nearer home than this.	В первый же день, когда она приехала сюда, она услышала здесь жужжание пчел, и с тех пор они почти беспрестанно прилетали сюда из бог знает какого упорного желания собирать мед именно здесь.
Thither the bees came, however, and plunged into the squash-blossoms, as if there were no other squash-vines within a long day's flight, or as if the soil of Hepzibah's garden gave its productions just the very quality which these laborious little wizards wanted, in order to impart the Hymettus odour to their whole hive of New England honey.	Пчелы забивались в глубину тыквенных цветков в саду Дома с семью шпилями, как будто не могли найти других тыкв поближе к своим ульям.
When Clifford heard their sunny, buzzing murmur in the heart of the great yellow blossoms, he looked about him with a joyful sense of warmth, the blue sky, and green grass, and of God's free air in the whole height from earth to heaven.	Когда Клиффорд слышал их веселое жужжание, он смотрел на них с радостным, теплым чувством, смотрел на голубое небо, на зеленую траву и на весь этот вольный Божий мир.
After all, there need be no question why the bees came to that one green nook in the dusty town.	К чему же нам выяснять, почему пчелы прилетали именно в этот единственный зеленый уголок посреди пыльного города?
God sent them thither to gladden our poor Clifford.	Бог посылал их сюда ради Клиффорда.
They brought the rich summer with them, in requital of a little honey.	Они приносили с собой в сад роскошное лето.
When the bean-vines began to flower on the poles, there was one particular variety which bore a vivid scarlet blossom.	Когда бобовые стебли зацвели на жердях, среди них обнаружилась одна особенная порода с ярко-красными цветами.
The daguerreotypist had found these beans in a garret, over one of the seven gables, treasured up in an old chest of drawers, by some horticultural Pyncheon of days gone by, who, doubtless, meant to sow them the next summer, but was himself first sown in Death's garden-ground.	Холгрейв нашел эти бобы на чердаке одного из семи шпилей, где, вероятно, какой-нибудь Пинчон-садовод спрятал их в старом комоде, надеясь посадить следующим летом, но сам скорее очутился на садовой гряде смерти.
By way of testing whether there was still a living germ in such ancient seeds, Holgrave had planted some of them; and the result of his experiment was a splendid row of bean-vines, clambering, early, to the full height of the poles, and arraying them, from top to bottom, in a spiral profusion of red blossoms.	Чтобы проверить, осталось ли хоть одно живое зерно, Холгрейв посадил некоторые из семян, и результатом этого опыта стал великолепный ряд бобов, которые быстро взобрались на самую верхушку жердей, обвив их зеленью со множеством красных цветков.

And, ever since the unfolding of the first bud, a multitude of humming-birds had been attracted thither. At times, it seemed as if for every one of the hundred blossoms there was one of these tiniest fowls of the air; a thumb's bigness of burnished plumage hovering and vibrating about the bean-poles.	Лишь только развернулась первая почка, вокруг нее появилось несколько колибри, так что теперь, по-видимому, на каждый из сотни цветков приходилось по одной крошечной птичке толщиной с палец.
It was with indescribable interest, and even more than childish delight, that Clifford watched the humming-birds.	Клиффорд с неописуемым интересом и с детским восхищением наблюдал за ними.
He used to thrust his head softly out of the arbour, to see them the better; all the while, too, motioning Phoebe to be quiet, and snatching glimpses of the smile upon her face, so as to heap his enjoyment up the higher with her sympathy.	Он потихоньку высовывал из беседки голову, чтобы получше их разглядеть, а между тем делал Фиби знак, чтобы она не шевелилась, и ловил на ее лице улыбку.
He had not merely grown young-he was a child again.	Он не только помолодел: он опять стал ребенком.
Hepzibah, whenever she happened to witness one of these fits of miniature enthusiasm, would shake her head, with a strange mingling of the mother and sister, and of pleasure and sadness in her aspect.	Если Гепзибе случалось быть свидетельницей такой сцены, она качала головой с каким-то смешанным выражением удовольствия и грусти.
She said that it had always been thus with Clifford, when the humming-birds came-always, from his babyhood-and that his delight in them had been one of the earliest tokens by which he showed his love for beautiful things.	Она говорила, что Клиффорд всегда - с самого своего детства - восхищался колибри и что его восторг при виде этих птичек был одним из самых ранних признаков его любви к прекрасному.
And it was a wonderful coincidence, the good lady thought, that the artist should have planted these scarlet-flowering beans-which the humming-birds sought far and wide, and which had not grown in the Pyncheon Garden before for forty years-on the very summer of Clifford's return.	- Удивительный случай, - замечала добрая леди. -Надо же было художнику посадить эти бобы с красным цветом, который колибри так любят и которого сорок лет уже не видно было в саду, - в то самое лето, когда вернулся Клиффорд!
Then would the tears stand in poor Hepzibah's eyes, or overflow them with a too abundant gush, so that she was fain to betake herself into some corner, lest Clifford should espy her agitation.	При этих словах слезы показывались на глазах у бедной Г епзибы, а иногда лились такими потоками, что ей приходилось скрывать свое волнение от Клиффорда в отдаленном углу сада.
Indeed, all the enjoyments of this period were provocative of tears.	Все удовольствия этого периода жизни вызывали у нее слезы.
Coming so late as it did, it was a kind of Indian summer, with a mist in its balmiest sunshine, and decay and death in its gaudiest delight.	Он наступил очень поздно и был подобен бабьему лету, которое скрывает разрушение и смерть под маской солнечных, благоухающих дней.
The more Clifford seemed to taste the happiness of a child, the sadder was the difference to be recognized.	Чем больше детского счастья чувствовал Клиффорд, тем печальнее, по всей видимости, была истина, которую ему предстояло постигнуть.
With a mysterious and terrible Past, which had annihilated his memory, and a blank Future before him, he had only this visionary and impalpable Now, which if you once look closely at it, is nothing.	Таинственное и ужасное прошлое уничтожило его память, будущее лежало перед ним каким-то пробелом; у него оставалось только это мечтательное, неосязаемое настоящее, но оно, в сущности, было ничем.

He himself, as was perceptible by many symptoms, lay darkly behind his pleasure, and knew it to be a baby-play, which he was to toy and trifle with, instead of thoroughly believing. Clifford saw, it may be, in the mirror of his deeper consciousness, that he was an example and representative of that great class of people whom an inexplicable Providence is continually putting at cross-purposes with the world; breaking what seems its own promise in their nature; withholding their proper food, and setting poison before them for a banquet-and thus, when it might so easily, as one would think, have been adjusted otherwise, making their existence a strangeness, a solitude, and torment.	Даже сам он, как видно было по многим признакам, сознавал, что это только игра - он позабавился и теперь смеется над собой, вместо того чтобы предаваться ей всецело.
All his life long he had been learning how to be wretched, as one learns a foreign tongue; and now, with the lesson thoroughly at heart, he could with difficulty comprehend his little airy happiness.	Всю свою жизнь он учился, как быть несчастным, жалким созданием, подобно тому, как иной учится иностранным языкам, и теперь, с горьким уроком в сердце, с трудом мог постичь свое маленькое, невесомое счастье.
Frequently, there was a dim shadow of doubt in his eyes.	Часто в его глазах появлялась мрачная тень сомнения.
"Take my hand, Phoebe," he would say, "and pinch it hard with your little finger!	- Возьмите мою руку, Фиби, - говорил он, - и сожмите ее крепко, крепко!
Give me a rose, that I may press its thorns, and prove myself awake, by the sharp touch of pain!"	Дайте мне розу, я схвачу ее за шипы и попробую разбудить себя резкой болью!
Evidently, he desired this prick of a trifling anguish, in order to assure himself, by that quality which he best knew to be real, that the garden, and the seven weather-beaten gables, and Hepzibah's scowl and Phoebe's smile, were real likewise.	Очевидно, он желал испытать это болезненное ощущение для того, чтобы удостовериться посредством наиболее знакомого ему ощущения, что сад, семь почерневших от непогоды старых шпилей, нахмуренный взгляд Гепзибы и улыбка Фиби были действительностью.
Without this signet in his flesh, he could have attributed no more substance to them than to the empty confusion of imaginary scenes with which he had fed his spirit, until even that poor sustenance was exhausted. The author needs great faith in his reader's sympathy; else he must hesitate to give details so minute, and incidents apparently so trifling, as are essential to make up the idea of this garden life.	Автор совершенно уверен в симпатии читателя, иначе он не решился бы рассказывать мелкие подробности и происшествия, с виду такие ничтожные, не необходимые для того, чтобы дать читателю представление о пребывании Клиффорда в саду.
It was the Eden of a thunder-smitten Adam, who had fled for refuge thither out of the same dreary and perilous wilderness into which the original Adam was expelled.	Это был эдем пораженного громом человека, который убежал сюда из страшной пустыни.
One of the available means of amusement, of which Phoebe made the most, in Clifford's behalf, was that feathered society, the hens, a breed of whom, as we have already said, was an immemorial heirloom in the Pyncheon family.	Одним из главных предметов его интереса являлось семейство кур.

In compliance with a whim of Clifford, as it troubled him to see them in confinement, they had been set at liberty, and now roamed at will about the garden; doing some little mischief, but hindered from escape by buildings on three sides, and the difficult peaks of a wooden fence on the other.	Чтобы угодить Клиффорду, которого тяготило их заключение, кур выпустили на волю, и они бегали теперь по саду, причиняя ему некоторый вред, но вырваться из него им не позволяли с трех сторон соседние строения, а с четвертой - деревянная решетка.
They spent much of their abundant leisure on the margin of Maule's well, which was haunted by a kind of snail, evidently a titbit to their palates; and the brackish water itself, however nauseous to the rest of the world, was so greatly esteemed by these fowls, that they might be seen tasting, turning up their heads, and smacking their bills, with precisely the air of wine-bibbers round a probationary cask. Their generally quiet yet often brisk and constantly diversified talk, one to another, or sometimes in soliloquy-as they scratched worms out of the rich, black soil, or pecked at such plants as suited their taste-had such a domestic tone, that it was almost a wonder why you could not establish a regular interchange of ideas about household matters, human and gallinaceous.	Они проводили значительную часть времени у источника Моула, где водились улитки, составлявшие, очевидно, их излюбленное лакомство; даже солоноватая вода источника, неприятная для остального мира, так пришлась им по вкусу, что они беспрестанно ее пробовали, подняв кверху голову и чмокая клювом, совсем как знатоки вин вокруг бочки.
All hens are well worth studying, for the piquancy and rich variety of their manners, but by no possibility can there have been other fowls of such odd appearance and deportment as these ancestral ones. They probably embodied the traditionary peculiarities of their whole line of progenitors, derived through all unbroken succession of eggs; or else, this individual Chanticleer and his two wives had grown to be humorists, and a little crack-brained withal, on account of their solitary way of life, and out of sympathy for Hepzibah, their lady patroness.	Куры вообще довольно любопытные создания и достойны изучения; но быть не может, чтобы существовали еще где-нибудь птицы такой странной наружности и с такими повадками, как эти.
Queerly, indeed, they looked!	Выглядели они действительно престранно!
Chanticleer himself, though stalking on two stilt-like legs, with the dignity of interminable descent in all his gestures, was hardly bigger than an ordinary partridge; his two wives were about the size of quails; and as for the one chicken, it looked small enough to be still in the egg, and, at the same time, sufficiently old, withered, wizened, and experienced, to have been the founder of the antiquated race. Instead of being the youngest of the family, it rather seemed to have aggregated into itself the ages, not only of these living specimens of the breed, but of all its forefathers and foremothers, whose united excellences and oddities were squeezed into its little body. Its mother evidently regarded it as the one chicken of the world, and as necessary, in fact, to the world's continuance, or, at any rate, to the equilibrium of the present system of affairs, whether in church or state.	Сам Г орлозвон (так звали петуха) несмотря на то, что стоял, как на ходулях, на двух высоких ногах, с достоинством во всех своих движениях, был немногим крупнее обыкновенной куропатки, а две его курицы сильно напоминали перепелок; что же касается единственного цыпленка, то он был так мал, что мог бы еще поместиться в яйце, но в то же время уже достаточно оперился и набрался опыта.

No lesser sense of the infant fowl's importance could have justified, even in a mother's eyes, the perseverance with which she watched over its safety, ruffling her small person to twice its proper size, and flying in everybody's face that so much as looked towards her hopeful progeny.	С каким постоянством наседка заботилась о его безопасности, раздуваясь чуть ли не в два раза и бросаясь каждому любопытному в лицо только за то, что он смотрел на ее отпрыска.
No lower estimate could have vindicated the indefatigable zeal with which she scratched, and her unscrupulousness in digging up the choicest flower or vegetable, for the sake of the fat earthworm at its root.	С каким усердием она рылась в земле, с какой бесцеремонностью вырывала какой-нибудь превосходный цветок или растение для того только, чтобы достать из-под его корня жирного червяка.
Her nervous cluck, when the chicken happened to be hidden in the long grass or under the squash-leaves; her gentle croak of satisfaction, while sure of it beneath her wing; her note of ill-concealed fear and obstreperous defiance, when she saw her arch-enemy, a neighbor's cat, on the top of the high fence-one or other of these sounds was to be heard at almost every moment of the day. By degrees the observer came to feel nearly as much interest in this chicken of illustrious race as the mother hen did.	Каждую минуту слышны были то ее нервическое кудахтанье, когда цыпленок случайно исчезал в высокой траве или под тыквенным листом, то довольное квохтанье, когда она удостоверялась, что он сидит под ее крылом, то испуганные крики или шумный вызов на бой, когда она замечала на заборе своего злейшего врага, соседского кота, -так что мало-помалу наблюдатель начинал принимать почти такое же сильное участие в этом птенце, как и его мать.
Phoebe, after getting well acquainted with the old hen, was sometimes permitted to take the chicken in her hand, which was quite capable of grasping its cubic inch or two of body. While she curiously examined its hereditary marks-the peculiar speckle of its plumage, the funny tuft on its head, and a knob on each of its legs-the little biped, as she insisted, kept giving her a sagacious wink. The daguerreotypist once whispered her that these marks betokened the oddities of the Pyncheon family, and that the chicken itself was a symbol of the life of the old house, embodying its interpretation, likewise, although an unintelligible one, as such clues generally are. It was a feathered riddle; a mystery hatched out of an egg, and just as mysterious as if the egg had been addled!	Когда Фиби познакомилась со старой курицей поближе, та позволяла ей иногда брать своего цыпленка в руки, и в то время, когда девушка с любопытством разглядывала крапинки на его крыльях, забавный хохолок на голове и небольшие пучки перьев на каждой ножке, маленькая птичка щурилась на нее с проницательным видом.
The second of Chanticleer's two wives, ever since Phoebe's arrival, had been in a state of heavy despondency, caused, as it afterwards appeared, by her inability to lay an egg.	Другая курица с самого приезда Фиби находилась в большом отчаянии, причиной которого, как выяснилось впоследствии, была ее неспособность нести яйца.
One day, however, by her self-important gait, the sideway turn of her head, and the cock of her eye, as she pried into one and another nook of the garden, croaking to herself, all the while, with inexpressible complacency, it was made evident that this identical hen, much as mankind undervalued her, carried something about her person, the worth of which was not to be estimated either in gold or precious stones.	Но однажды она обратила на себя общее внимание необыкновенно самодовольным видом. Склонив голову набок и гордо глядя по сторонам, она бегала то в один, то в другой угол сада с невыразимо радостным кудахтаньем. Все догадались, что эта, тоже редкая курица, несмотря на то, что ее ставили ниже другой, носила в себе что-то бесценное.

Shortly after, there was a prodigious cackling and gratulation of Chanticleer and all his family, including the wizened chicken, who appeared to understand the matter quite as well as did his sire, his mother, or his aunt.	Через несколько минут послышалось страшное квохтанье, а затем раздался поздравительный крик Горлозвона и всего его семейства, включая цыпленка, который, по-видимому, так же хорошо понимал происходящее, как его отец, мать и тетка.
That afternoon Phoebe found a diminutive egg, not in the regular nest-it was far too precious to be trusted there-but cunningly hidden under the currant-bushes on some dry stalks of last year's grass.	В тот же день Фиби нашла миниатюрное яйцо - не в обыкновенном гнезде: оно было хитро спрятано под кустом смородины на сухой прошлогодней траве.
Hepzibah, on learning the fact, took possession of the egg, and appropriated it to Clifford's breakfast, on account of a certain delicacy of flavor, for which, as she affirmed, these eggs had always been famous. Thus unscrupulously did the old gentlewoman sacrifice the continuance perhaps, of an ancient feathered race, with no better end than to supply her brother with a dainty that hardly filled the bowl of a teaspoon!	Г епзиба, выслушав ее донесение, завладела яйцом, решив приготовить его на завтрак Клиффорду, так как яйца этих кур, по ее словам, всегда славились нежным вкусом. Она хотела порадовать брата этим лакомым кушаньем!
It must have been in reference to this outrage that Chanticleer, the next day, accompanied by the bereaved mother of the egg, took his post in front of Phoebe and Clifford, and delivered himself of a harangue that might have proved as long as his own pedigree, but for a fit of merriment on Phoebe's part.	Горлозвон, похоже, затаил в душе обиду, потому что на другой же день предстал вместе с матерью яйца перед Фиби и Клиффордом и начал говорить им на своем языке речь, которая, может быть, оказалась бы очень длинной, если бы Фиби не пришла в голову мысль отпугнуть их.
Hereupon, the offended fowl stalked away on his long stilts, and utterly withdrew his notice from Phoebe and the rest of human nature until she made her peace with an offering of spice-cake, which, next to snails, was the delicacy most in favor with his aristocratic taste.	Обиженный петух удалился на своих длинных ножках в дальний конец сада и не появлялся до тех пор, пока Фиби не предложила ему в знак примирения пряный пирожок.
We linger too long, no doubt, besides this paltry rivulet of life that flowed through the garden of the Pyncheon House.	Мы, без сомнения, остановились слишком надолго у скудного ручейка жизни, который протекал через сад Дома с семью шпилями.
But we deem it pardonable to record these mean incidents, and poor delights, because they proved so greatly to Clifford's benefit.	Но эти мелкие происшествия и радости приносили видимую пользу Клиффорду.
They had the earth-smell in them, and contributed to give him health and substance.	В них был земной запах, возвращавший ему здоровье.
Some of his occupations wrought less desirably upon him.	Некоторые из занятий действовали на него самым благотворным образом.
He had a singular propensity, for example, to hang over Maule's well, and look at the constantly shifting phantasmagoria of figures produced by the agitation of the water over the mosaic work of colored pebbles at the bottom.	Например, он очень любил, наклонившись над источником Моула, наблюдать за фантасмагорией непрестанно менявшихся фигур, что появлялись от движения воды на мозаике из разноцветного булыжника, которым выложено было дно источника.

He said that faces looked upward to him there-beautiful faces, arrayed in bewitching smiles-each momentary face so fair and rosy, and every smile so sunny, that he felt wronged at its departure, until the same flitting witchcraft made a new one.	Клиффорд говорил, что на него оттуда смотрят какие-то лица, прелестные, очаровательно улыбающиеся, и каждое лицо такое розовое, и каждая улыбка такая ясная, что ему становилось грустно, когда они исчезали, и он нетерпеливо ждал появления этого неуловимого волшебства.
But sometimes he would suddenly cry out,	Но иногда он вдруг вскрикивал:
"The dark face gazes at me!" and be miserable the whole day afterwards.	"Черное лицо на меня смотрит!" - и после этого целый день был расстроен.
Phoebe, when she hung over the fountain by Clifford's side, could see nothing of all this-neither the beauty nor the ugliness-but only the colored pebbles, looking as if the gush of the water shook and disarranged them.	Фиби, наклоняясь над источником подле Клиффорда, не видела ничего подобного - ни красоты, ни безобразия, а только разноцветный булыжник, который как будто двигался от волнения воды в ключе.
And the dark face that so troubled Clifford, was no more than the shadow thrown from a branch of one of the damson trees, and breaking the inner light of Maule's well. The truth was, however, that his fancy-reviving faster than his will and judgement, and always stronger than they-created shapes of loveliness that were symbolic of his native character, and now and then a stern and dreadful shape, that typified his fate.	Черное же лицо, пугавшее Клиффорда, было не что иное, как тень от ветки дамасской сливы.
On Sundays, after Phoebe had been at church-for the girl had a church-going conscience, and would hardly have been at ease had she missed either prayer, singing, sermon, or benediction-after church-time, therefore, there was, ordinarily, a sober little festival in the garden.	По воскресеньям, после того как Фиби возвращалась с вечерни - она была девушкой набожной и не могла пропустить обедню или вечерню, - в саду непременно устраивался небольшой скромный праздник.
In addition to Clifford, Hepzibah, and Phoebe, two guests made up the company.	Кроме Клиффорда, Гепзибы и Фиби, в нем принимали участие еще два гостя.
One was the artist, Holgrave, who, in spite of his consociation with reformers, and his other queer and questionable traits, continued to hold an elevated place in Hepzibah's regard.	Одним был художник Холгрейв, который, несмотря на свое знакомство с реформаторами и другие странные и загадочные поступки, продолжал занимать высокое место во мнении Гепзибы.
The other, we are almost ashamed to say, was the venerable Uncle Venner, in a clean shirt, and a broadcloth coat, more respectable than his ordinary wear, inasmuch as it was neatly patched on each elbow, and might be called an entire garment, except for a slight inequality in the length of its skirts.	Другим - нам почти совестно это сказать - был почтенный дядюшка Веннер, в чистой рубашке, во фраке из толстого сукна, который казался гораздо приличнее, нежели обыкновенная его одежда, тем более что он был заплатан на локтях и мог считаться совершенно целым, если только не обращать внимания на несколько неодинаковую длину пол.
Clifford, on several occasions, had seemed to enjoy the old man's intercourse, for the sake of his mellow, cheerful vein, which was like the sweet flavor of a frost-bitten apple, such as one picks up under the tree in December.	Клиффорд обнаруживал иногда удовольствие при встрече со стариком: Веннер нравился ему своим приятным, веселым характером, напоминавшим сладкий вкус подмороженного яблока, которое иногда поднимаешь в декабре с земли под деревом.

A man at the very lowest point of the social scale was easier and more agreeable for the fallen gentleman to encounter than a person at any of the intermediate degrees; and, moreover, as Clifford's young manhood had been lost, he was fond of feeling himself comparatively youthful, now in apposition with the patriarchal age of Uncle Venner.

Присутствие человека, стоявшего на самой низкой ступени общества, было приятнее для падшего джентльмена, нежели присутствие особы из среднего класса; кроме того, сравнивая себя с дядюшкой Веннером, Клиффорд ощущал, что еще молод, и радовался этому.

In fact, it was sometimes observable that Clifford half wilfully hid from himself the consciousness of being stricken in years, and cherished visions of an earthly future still before him, visions, however, too indistinctly drawn to be followed by disappointment-though, doubtless, by depression-when any casual incident or recollection made him sensible of the withered leaf.