Проспер Мериме - Хроника царствования Карла IX Новеллы

Госпожа де Пьен покраснела, а он продолжал, не замечая этого:

— Женщина, которой бы я понравился… Да знаете ли вы, что этого было бы почти достаточно для того, чтобы она мне не понравилась?

— Почему это? Что за вздор!

— Ведь говорит же где-то Отелло, [483] Стр. 552. Ведь говорит же где-то Отелло… — Приводимые далее Максом слова говорит не Отелло, а отец Дездемоны Брабанцио (д. I, явл. 3). Сам Отелло лишь замечает в одном месте, что он черен и не обладает даром красноречия (д. III, явл. 3). — это, кажется, когда он оправдывает себя в том, что подозревает Дездемону: «У этой женщины, должно быть, странный ум и извращенный вкус, если она выбрала меня, такого черного!» Не могу разве и я сказать: у женщины, которой я могу нравиться, наверное, ум навыворот?

— Вы были достаточно беспутны, Макс, и поэтому вам ни к чему делать вид, будто вы хуже, чем вы есть. Не говорите о себе так, потому что вам могут поверить на слово. Что касается меня, то я уверена, что если когда-нибудь… да, если вы полюбите женщину, которую вы будете уважать… то вы ей покажетесь…

Госпожа де Пьен не знала, как кончить, а Макс, глядевший на нее пристально и с крайним любопытством, вовсе и не старался помочь ей найти конец неудачно начатому периоду.

— Вы хотите сказать, — произнес он наконец, — что, если бы я действительно влюбился, меня бы полюбили, потому, что тогда я бы этого стоил?

— Да, тогда вы были бы достойны того, чтобы вас тоже любили.

— Если достаточно любить, чтобы быть любимым!.. То, что вы говорите, не очень-то верно, сударыня… Да что! Найдите мне смелую женщину, и я женюсь. Если она не очень уж некрасива, сам я не настолько еще стар, чтобы не мог увлечься… За дальнейшее отвечаете вы.

— Откуда вы сейчас? — перебила его г-жа де Пьен серьезным тоном.

Макс рассказал о своих путешествиях весьма лаконично, но все-таки при этом было видно, что он не последовал примеру туристов, о которых греки говорят: «Чемоданом уехал, чемоданом приехал». [484] Baulo hephlhase, baulo egypisen . Его краткие замечания изобличали острый ум, не довольствующийся готовыми мнениями, образование большее, чем он то хотел показать. Он вскоре откланялся, заметив, что г-жа де Пьен смотрит на часы, и обещал, не без заминки, быть вечером у г-жи Дарсене.

Однако он не пришел, и г-жа де Пьен была этим не совсем довольна. Зато он явился к ней на следующее утро просить прощения, оправдываясь тем, что устал с дороги и должен был остаться дома; но он не смотрел в глаза и говорил таким неуверенным голосом, что, и не обладая умением г-жи де Пьен читать по лицам, нетрудно было разоблачить притворство. Когда он с трудом кончил, она молча погрозила ему пальцем.

— Вы мне не верите? — спросил он.

— Нет. К счастью, вы еще не научились лгать. Вы не были вчера у госпожи Дарсене не потому, что отдыхали. Вас не было дома.

— Ну да, — отвечал Макс, силясь улыбнуться, — вы правы. Я обедал в «Роше-де-Канкаль» с этими шалопаями, потом поехал пить чай к Фамену, меня не хотели отпускать, а потом я играл.

— И, конечно, проиграли?

— Нет, выиграл.

— Тем хуже. Я предпочла бы, чтобы вы проиграли. В особенности если бы это могло навсегда отучить вас от столь же глупой, сколь и отвратительной привычки.

Она наклонилась к своему рукоделию и принялась работать с немного деланным старанием.

— Много было народу у госпожи Дарсене? — робко спросил Макс.

— Нет, мало.

— Какие-нибудь барышни на выданье?..

— Нет.

— Я все-таки рассчитываю на вас. Вы помните, что вы мне обещали?

— Мы еще успеем об этом подумать,

В голосе г-жи де Пьен была какая-то несвойственная ей сухость и неестественность. Помолчав, Макс продолжал весьма смиренно:

— Вы недовольны мной? Что бы вам выругать меня как следует, как делала тетя, а потом простить? Послушайте, хотите, я дам вам слово никогда больше не играть?

— Когда дают обещание, надо чувствовать в себе силу его исполнить.

— Обещание, данное вам, я исполню; я верю, что у меня хватит силы и мужества.

— Хорошо, Макс, я принимаю, — сказала она, подавая ему руку.

— Я выиграл тысячу сто франков, — продолжал он. — Хотите взять их для ваших бедных? Для столь дурно добытых денег нельзя придумать лучшего применения.

Она ответила не сразу.

— Почему бы и нет? — сказала она сама себе вслух. — Ну вот, Макс, вы будете помнить этот урок. Я вас записываю своим должником на тысячу сто франков.

— Тетя говорила, что лучший способ не иметь долгов — это всегда платить наличными.

С этими словами он вынул бумажник, чтобы достать деньги. В полуоткрытом бумажнике г-жа де Пьен мельком заметила женский портрет. Макс увидел, что она смотрит, покраснел и поспешил захлопнуть бумажник и вручить деньги.

— Мне бы хотелось взглянуть на этот бумажник… если можно, — сказала она с лукавой улыбкой.

Макс пришел в совершенное замешательство: он что-то невнятно пробормотал и постарался отвлечь внимание г-жи де Пьен.

Первой ее мыслью было, что в бумажнике хранится портрет какой-нибудь красавицы итальянки; но явное смущение Макса и общий колорит миниатюры — это все, что она успела разглядеть, — вскоре зародили в ней другое подозрение. Когда-то она подарила г-же Обре свой портрет, и ей пришло в голову, что Макс в качестве прямого наследника счел себя вправе его присвоить. Ей это показалось верхом неприличия. Сперва, однако, она не подала виду; но когда г-н де Салиньи собрался идти:

— Кстати, — обратилась она к нему, — у вашей тети был мой портрет, мне бы хотелось его разыскать.

— Я не знаю… какой портрет?.. В каком он был роде? — спросил Макс неуверенным голосом.

На этот раз г-жа де Пьен решила не замечать, что он лжет.

— Поищите его, — сказала она насколько могла естественнее. — Вы мне доставите удовольствие.

Если не считать портрета, она была довольна покорностью Макса и надеялась спасти еще одну заблудшую овцу.

На следующий день Макс нашел портрет и принес его ей с довольно равнодушным видом. Он сказал, что портрет этот никогда не отличался особенным сходством и что художник придал ей совершенно неестественную напряженность позы и строгость выражения. С этого дня его визиты стали короче, и он сидел у г-жи де Пьен с хмурым лицом, чего прежде она никогда у него не замечала. Она приписывала это настроение тем усилиям, которые ему приходилось делать над собой поначалу, чтобы исполнить обещанное и бороться с дурными наклонностями.

Недели через две после приезда г-на де Салиньи г-жа де Пьен отправилась, по своему обыкновению, навестить свою призреваемую, Арсену Гийо, которой она за это время не забыла, так же как, надеюсь, и вы, сударыня. Расспросив ее о здоровье и о том, что ей велит делать доктор, и видя, что больная удручена еще больше прежнего, она взялась почитать ей, чтобы та не утомлялась разговором. Бедной девушке было бы, разумеется, приятнее разговаривать, чем слушать то, что ей собирались читать, потому что, как вы сами догадываетесь, книга была весьма серьезная, а Арсена никогда ничего не читала, кроме романов для кухарок. Книга, которую взяла г-жа де Пьен, была книгой душеспасительной; я не стану вам ее называть, во-первых, чтобы не обижать ее автора, во-вторых, чтобы вы не обвинили меня в намерении опорочить все такого рода сочинения. Достаточно сказать, что книга принадлежала перу молодого человека девятнадцати лет и имела своей прямой задачей обращение закоренелых грешниц; что Арсена была очень слаба и что накануне ночью она не могла сомкнуть глаз. На третьей странице случилось то, что случилось бы и при чтении всякой другой книги, серьезной или несерьезной; случилось то, что было неизбежно: а именно, мадемуазель Гийо закрыла глаза и заснула. Г-жа де Пьен заметила это и порадовалась оказанному ею успокоительному действию. Сперва она понизила голос, чтобы не разбудить больную, вдруг замолчав, потом положила книгу и тихонько встала, чтобы выйти на цыпочках, но сиделка, когда являлась г-жа де Пьен, имела обыкновение уходить к привратнице, ибо посещения г-жи де Пьен несколько напоминали посещения духовника. Г-жа де Пьен хотела дождаться возвращения сиделки; а так как не было на свете человека, который бы так ненавидел праздность, как она, то она решила чем-нибудь занять то время, которое ей предстояло провести возле спящей. В небольшой каморке позади алькова стоял стол, на котором были чернильница и бумага; она села и принялась писать письмо. Пока она искала в ящике облатку, чтобы запечатать письмо, кто-то вдруг вошел в комнату и разбудил больную.