Проспер Мериме - Хроника царствования Карла IX Новеллы

В то время как Арсена предавалась своим печальным думам, г-жа де Пьен с жаром доказывала ей необходимость навсегда отказаться от того, что она называла ее преступными заблуждениями. Глубокая убежденность делает человека почти бесчувственным; и подобно тому как хирург прикладывает к язве раскаленное железо, не обращая внимания на крики больного, так и г-жа де Пьен продолжала свое дело с безжалостной твердостью. Она говорила, что счастливая пора, в которой бедная Арсена искала убежища, словно прячась от себя самой, была преступным и постыдным временем, которое она теперь по справедливости искупает. Все эти обманчивые мечты она должна возненавидеть и изгнать из сердца; тот, в ком она видит заступника и чуть ли не ангела-хранителя, должен стать в ее глазах лишь вредоносным сообщником, обольстителем, которого она должна забыть навеки.

При слове «обольститель», смехотворности которого г-жа де Пьен не сознавала, Арсена едва не улыбнулась сквозь слезы; но ее почтенная покровительница этого не заметила. Она невозмутимо продолжала свое поучение и закончила его словами, от которых бедная девушка еще сильнее разрыдалась, а именно: «Вы его больше никогда не увидите».

Приход доктора и полное изнеможение больной напомнили г-же де Пьен, что она достаточно потрудилась. Она пожала руку Арсены и сказала ей, уходя:

— Мужайтесь, дитя мое, и бог вас не оставит.

Один долг она исполнила, на ней лежал еще другой, труднейший. Ее ждал еще один виновный, чью душу ей надлежало привести к раскаянию; и, несмотря на уверенность, которую она почерпала в своем благочестивом рвении, несмотря на свою власть над Максом, в которой она уже имела случай убедиться, несмотря, наконец, на то, что в глубине души она все еще была хорошего мнения об этом беспутном человеке, она испытывала странное волнение, думая о предстоящем единоборстве. Прежде чем приступить к этому ужасному состязанию, ей хотелось собраться с силами, и она зашла в церковь, чтобы попросить у бога новых озарений для защиты правого дела.

Когда она вернулась домой, ей сказали, что г-н де Салиньи в гостиной и ждет ее уже довольно давно. Она застала его бледным, возбужденным, полным беспокойства. Они сели, Макс не смел открыть рта; и г-жа де Пьен, тоже взволнованная, сама, в сущности, не зная чем, некоторое время молчала и глядела на него лишь украдкой. Наконец она начала.

— Макс, — сказала она, — я не буду вам делать упреков…

Он довольно надменно поднял голову. Их взгляды встретились, и он тотчас же опустил глаза.

— Ваше доброе сердце, — продолжала она, — говорит вам больше, чем могла бы сказать я. Провидение хотело преподать вам урок; я надеюсь, я убеждена… что он не пропадет даром.

— Сударыня, — прервал ее Макс, — я, собственно, не знаю, что произошло. Эта несчастная девушка выбросилась из окна, так мне сказали; но я не имею самомнения… я хочу сказать — прискорбия… думать, чтобы причиной этого безумного поступка могли послужить наши прежние отношения.

— Лучше скажите, Макс, что, совершая зло, вы не предвидели его последствий. Когда вы эту девушку толкнули на распутство, вы не думали, что в один прекрасный день она покусится на свою жизнь.

— Сударыня! — воскликнул Макс не без живости. — Разрешите вам сказать, что я отнюдь не совращал Арсену Гийо. Когда я с ней познакомился, она была вполне совращена. Она была моей любовницей, я этого не отрицаю. Я даже сознаюсь, я ее любил… как можно любить такую женщину… Мне кажется, что ко мне она была привязана больше, чем к другим… Но уже давно между нами прекратились какие бы то ни было отношения, и она, по-видимому, не очень об этом жалела. Когда она мне писала последний раз, я ей послал денег; но она не умеет их беречь… Ей было стыдно попросить у меня еще, потому что у нее есть своя гордость… Нужда заставила ее решиться на это ужасное дело… Мне это очень тяжело… Но, повторяю вам, мне не в чем себя упрекнуть.

Госпожа де Пьен потрогала какую-то лежавшую на столе работу, потом продолжала:

— Конечно, в мнении «света» вы не виноваты, на вас не лежит ответственность; но существует не только светская мораль, и мне бы хотелось, чтобы именно ее правилами вы руководствовались… Сейчас, может быть, вы не в состоянии меня понять. Оставим это. То, о чем я сейчас хочу просить вас, — это одно обещание, в котором, я уверена, вы мне не откажете. Эта несчастная девушка готова раскаяться. Она с уважением внимает советам одного почтенного священника, который по доброте своей навещает ее. Мы вполне можем быть спокойны за нее. Вы, вы больше не должны ее видеть, потому что ее сердце все еще колеблется между добром и злом, а у вас, к сожалению, нет ни желания, ни, вероятно, возможности быть ей полезным. Видясь с ней, вы можете причинить ей великий вред… Поэтому я вас прошу дать мне слово не бывать у нее больше.

Видно было, что Макс удивлен.

— Вы мне не откажете в этом, Макс; если бы ваша тетя была жива, она попросила бы вас о том же. Вообразите, что это она с вами говорит.

— Боже правый, чего вы от меня требуете? Какой я могу причинить вред этой бедной девушке? Напротив, разве не обязан я, который встречал ее во времена ее безумств, не оставлять ее одну теперь, когда она больна, и больна очень опасно, если правда то, что мне говорили?

— Такова, конечно, светская мораль, но это не моя мораль. Чем тяжелее ее болезнь, тем необходимее, чтобы вы перестали ее видеть.

— Но примите в расчет, что раз она в таком состоянии, то и самая преувеличенная стыдливость не могла бы… Знаете, если бы у меня была больна собака и я бы знал, что видеть меня ей приятно, я считал бы, что поступаю дурно, оставляя ее околевать одну. Не может быть, чтобы вы не были того же мнения, вы, такая добрая и сострадательная. Подумайте об этом; с моей стороны это было бы поистине жестоко.

— Сейчас я вас просила обещать мне это только ради вашей доброй тети… ради вашей дружбы ко мне… теперь я вас прошу об этом ради самой этой несчастной девушки… Если вы ее действительно любите…

— Ах, умоляю вас, не сближайте же таких понятий, которых сравнивать нельзя! Поверьте, мне крайне больно противиться вам в чем бы то ни было; но, право же, меня обязывает к этому честь… Вам это слово не нравится? Забудьте его. Но только позвольте и мне, в свою очередь, умолять вас, из сострадания к этой несчастной… а также немного и из сострадания ко мне… Если я был виноват… если я отчасти несу ответственность за ее беспорядочную жизнь… я должен теперь о ней позаботиться. Покинуть ее было бы чудовищно. Я бы себе этого никогда не простил! Нет, я не могу ее оставить. Вы этого не станете требовать…

— Позаботиться о ней есть кому. Но ответьте мне, Макс: вы ее любите?

— Люблю… люблю… Нет… я ее не люблю. Это слово сюда не подходит… Любил ли я ее? Увы, нет. С ней я старался отвлечься от более серьезного чувства, с которым мне приходилось бороться… Вам это кажется смешно, непонятно… Ваша чистая душа отказывается допустить, чтобы можно было прибегать к такому средству… Так знайте, это еще не самый дурной поступок в моей жизни. Если бы мы, мужчины, не могли иной раз давать другое направление нашим страстям… быть может, теперь… быть может, я и сам выбросился бы из окна… Но я не знаю, что я говорю, и вы меня не поймете… я и себя-то плохо понимаю.