Полное собрание сочинений. Том 33

— Разум ѣется, — послышался голосъ Марьи Павловны, и ноги подобрались, и она встала, протирая свои добрые бараньи глаза и добродушно-весело улыбаясь.

— Вотъ какъ хорошо. И вы тутъ, — обратилась она къ Нехлюдову. — А я какъ выспалась. А ты чтожъ, Катя?

— Да я ничего.

— Какъ ничего? Вся дрожитъ. Да зач ѣмъ ты босикомъ? Над ѣнь, над ѣнь мои валенки. А у насъ событіе. Катя, говорить?

Лицо Масловой залилось румянцемъ.

— Отчегожъ не говорить, — сказалъ серьезно и мрачно Вильгельмсонъ. Вс ѣэто знаютъ. Я просилъ Катю быть моей женой, да.

Вс ѣзамолчали. Маслова смотр ѣла на Нехлюдова.

— Я думаю, что это очень хорошо.

— И я тоже думаю. Захару будетъ хорошо. Вопросъ только, разр ѣшатъ ли.

Стали обсуждать, какъ, кому послать прошеніе, письменно или по телеграфу.

Маслова над ѣла валенки, но продолжала дрожать. Вильгельмсонъ не спускалъ съ нея глазъ, и она, очевидно, чувствовала это и волновалась.

Въ 11-мъ часу, посл ѣужина, мущины ушли въ камеру арестантовъ, гд ѣНабатовъ устроилъ отд ѣлить имъ уголъ. Женщины легли спать, а Нехлюдовъ ушелъ на квартиру, гд ѣонъ остановился съ Тарасомъ.

Одинъ вопросъ жизни Нехлюдова былъ р ѣшенъ. Маслова была другимъ челов ѣкомъ. Это была простая, хорошая, женственная женщина, понявшая прелесть любви и жертвы. Нехлюдову казалось, и онъ не ошибался, что и за Вильгельмсона она выходила, жал ѣя его.

Оставался другой и самый важный вопросъ, общій, о томъ, что такое все это страшное, безумное, постоянно совершающееся злод ѣяніе и какъ уничтожить его и ч ѣмъ зам ѣнить его, если признать, что оно вызвано желаніемъ исправленія существующаго зла.

Глава......

— Ну вотъ и ваши, — сказалъ смотритель, когда надзиратель отперъ и отворилъ ему дверь въ небольшую камеру, очевидно назначенную для одиночныхъ, въ которой пом ѣщались вс ѣ4 мущины: Вильгельмсонъ, Набатовъ, Семеновъ и Крузе.

— Хоть т ѣсно, да отд ѣльно. А кровати дв ѣсейчасъ еще принесутъ. Ужъ не взыщите, господа: такое нынче у насъ скопленіе.

И толстый смотритель, желая быть ласковымъ, пыхтя ушелъ.

Набатовъ стоялъ подъ лампой и читалъ вслухъ мелко написанный листокъ почтовой бумаги, вымазанный товарищемъ Прокурора, который его читалъ, ч ѣмъ то желтымъ. Вильгельмсонъ сид ѣлъ на койк ѣ, облокотивъ на упирающіяся на кол ѣни руки косматую черную голову. Крузе съ своимъ подвижнымъ лицомъ былъ весь вниманіе и то подходилъ къ чтецу, то садился на подоконникъ. Семеновъ лежалъ на кровати и слушалъ. И съ перваго взгляда на него Нехлюдовъ, невид ѣвшій его около нед ѣли, зам ѣтилъ большую перем ѣну. Марья Павловна не преувеличивала, говоря, что ему плохо. Онъ лежалъ, подложивъ подъ щеку худую, всю высохшую руку, съ которой заворотился рукавъ ситцевой рубашки, и щека его, нетолько та, на которой онъ лежалъ, но и та, которая была наружу, была румяная, пятномъ подъ выдающимся маслакомъ. Глаза гор ѣли злобнымъ блескомъ. Онъ, очевидно, не желая этого, злобно оглянулъ вошедшаго Нехлюдова и опять уставился на чтеца.

— Получили письма? — сказалъ Нехлюдовъ.

Онъ нынче, получивъ только на имя Набатова, переслалъ ихъ черезъ подкупленнаго сторожа, когда его не хот ѣли пускать въ острогъ. Кром ѣтяжелаго чувства, которое испытывалъ Нехлюдовъ отъ того, что былъ вынужденъ учтиво и притворно уважительно обращаться съ начальствомъ, для того чтобы быть въ состояніи помогать арестантамъ, у него было еще другое страданіе — это то, что въ н ѣкоторыхъ случаяхъ онъ долженъ былъ поступать тайно: такъ, наприм ѣръ, передавать письма было одно средство — черезъ него. Нехлюдову было ужасно мучительно д ѣлать скрытное; онъ ут ѣшалъ себя т ѣмъ, что противъ т ѣхъ людей, которые, какъ прокуроры, не стыдились читать чужія письма и мучаютъ всячески невинныхъ людей, простительна скрытность, но всетаки, всякій разъ, д ѣлая что нибудь тайное, онъ мучался.

— Письмо, очень спасибо Вамъ. Сейчасъ кончаемъ, — сказалъ шопотомъ Крузе, подавая руку и опять босыми ногами переходя къ подоконнику. — Садитесь тутъ.

Семеновъ, несмотря на злобный взглядъ, очевидно относившiйся не къ Нехлюдову, поманилъ его къ себ ѣи указалъ м ѣсто подл ѣсебя на койк ѣ, подобравъ немного ноги. Нехлюдовъ с ѣлъ.

«Мать прі ѣзжала къ нему, но онъ никого не узнаетъ; не узналъ и ее, — продолжалъ читать Набатовъ, — онъ питается хорошо, но доктора говорятъ, что это и есть дурной признакъ, что онъ неизл ѣчимъ».

— Это про Плотова изъ Казани, — прошепталъ Крузе Нехлюдову. — Про Нев ѣрову знали только, что она все еще на вол ѣи, кажется, ѣдетъ или у ѣхала заграницу. 339

— И все? — спросилъ шопотомъ Семеновъ, поднимая большie блестящіе глаза на Набатова.

— Все. Хорошо, что Хирьяновъ [?] не взятъ и что Саша Макошенская все работаетъ.

— Хорошаго мало. Не взяли нынче, такъ завтра возьмутъ. Не могу забыть Герцена словъ: «Чингисханъ съ телеграфомъ», — заговорилъ Семеновъ. — Онъ вс ѣхъ задушитъ.

— Ну, не вс ѣхъ. Я не дамся.

— Да, не дашься, а вотъ сидишь въ кутузк ѣ.

— Покам ѣста сижу. Дай срокъ.

— Да вотъ, какъ Платовъ, сойдешь съ ума или просто, какъ Невзоровъ, издохнешь, — продолжалъ Семеновъ, задыхаясь.

И начали разговоръ о Платов ѣ, о томъ, какой это былъ челов ѣкъ: ясный, открытый, твердый, горячій, вс ѣмъ пожертвовавшiй для д ѣла и ц ѣломудренный.

— Я думаю, отъ этого онъ и погибъ, — сказалъ Крузе 340 и тотчасъ же, глядя на Набатова, подмигнулъ на Вильгельмсона, продолжавшаго сид ѣть, закрывъ лицо руками.

Нехлюдовъ понялъ, что это значитъ то, qu’on ne parle pas de. pendu... 341 Онъ зналъ, что какъ и вс ѣ, за р ѣдкими исключеніями, люди, просид ѣвшіе въ кр ѣпости, выходили оттуда тронутыми, такъ и Вильгельмсонъ сильно психически пострадалъ въ кр ѣпости. У него были вид ѣнія, которые онъ признавалъ не галлюцинаціями, a вид ѣніями, и не любилъ говорить про это.

Посл ѣразговора о Плотнов ѣ, объ его удивительной энергіи и доброт ѣстали перечислять другихъ погибшихъ. И страшно было слушать, какъ, одно за другимъ называя имена, говорили о достоинствахъ челов ѣка и потомъ кончали: «зар ѣзался, сошелъ съ ума, разстр ѣлянъ, пов ѣшенъ».

Особенно остановились на двухъ: Синегуб ѣ— бывшемъ мировомъ судь ѣ, удивительномъ, какъ говорили, по чистот ѣдуши, н ѣжности и твердости уб ѣжденій до самой смерти челов ѣк ѣ, пов ѣшенномъ въ одномъ город ѣ, и другомъ юнош ѣ, единственномъ, обожаемомъ матерью сын ѣОгинскомъ, обворожительномъ и прелестномъ юнош ѣ, разстр ѣлянномъ въ другомъ. Говорили больше Набатовъ и Крузе. Семеновъ молчалъ, не перем ѣняя позы и прямо въ ст ѣну глядя лихорадочно блестящими глазами.

— Да, удивительное д ѣло, — говорилъ Набатовъ, — какое страшное вліяніе им ѣлъ на людей Синегубъ. Онъ однимъ своимъ видомъ производилъ неотразимое обаяніе. Помните старообрядца въ Нижнемъ?