Полное собрание сочинений. Том 2

— «Я думаю, вы ужасно удивились», добавила она, обращаясь ко мн ѣ. —

— «Они ужасно см ѣются надо мной, когда я пою», сказала М[-me] Нехлюдовъ см ѣясь: «a мн ѣкажется, что прекрасно. Вы музыкантъ?» спросила у меня.

— «Да, большой, но только въ душ ѣ».

— «Это такъ же, какъ я. У кого лучше голосъ, Дмитрій, у него или у меня?»

— «Трудно р ѣшить, maman».

— «Ну такъ nous pouvons nous donner la main, mon cher». 136 136 [мы можем протянуть друг другу руку, мой дорогой.]

Когда кончили чай и поболтали и посм ѣялись еще, М[-me] Н [ехлюдовъ] сказала мн ѣ, чтобы я позвонилъ. У насъ въ дом ѣне было сонетокъ, и я никогда не видалъ ихъ, поэтому сталъ искать колокольчика, но, не видя его, наконецъ, сказалъ ей, что н ѣтъ колокольчика.

— «Да подл ѣвасъ сонетка, сказала она, Лиза, позвони».

Лиза подошла и, не глядя на меня, дернула за нее. Я покрасн ѣлъ ужасно. Обстоятельство, кажется, очень пустое, но для меня тогда оно казалось величайшей важности. Я думалъ, что окончательно погибъ во мн ѣніи всего семейства: все, что мн ѣудалось сказать порядочнаго, умнаго, какъ я полагалъ, въ этотъ вечеръ, уничтожено этимъ незнаніемъ, что такое сонетка; подумаютъ, что я совс ѣмъ мужикъ, что все, что сказалъ, это я выучилъ, и что дома мы живемъ, Богъ знаетъ, какъ, когда у насъ н ѣтъ сонетокъ, и я даже не знаю, что это такое. «Дмитрій теперь раскаивается, думалъ я, въ томъ, что представилъ меня». Весь вечеръ мой былъ разстроенъ.

— «Ну, д ѣти, что мы будемъ читать нынче? сказала М[-me] Н[ехлюдовъ], когда вынесли самоваръ.

— «А в ѣдь я привезъ Валтеръ-Скота отъ Нины. Хотите, я буду читать «Ивангое» или Лиза?

— «Лиза, хочешь читать?»

— «Хочу».

Мы вс ѣус ѣлись поуютн ѣе около матовой лампы, гор ѣвшей на рабочемъ стол ѣ, Лиза взяла книгу и стала читать своимъ низкимъ, но звучнымъ контральто. —

Чтеніе это было мн ѣособенно пріятно потому, что давало время обдумать впечатл ѣнія и мысли, возбужденныя во мн ѣэтимъ совершенно для меня новымъ, особеннымъ отъ нашего, домашнимъ кружкомъ, и р ѣшить вопросъ, была ли Лиза она, и начиналось ли теперь или н ѣтъ еще. —

Кружокъ этотъ им ѣлъ какой-то особенный характеръ простоты, нравственности, изящества, ум ѣренности и вм ѣст ѣсухости и логичности. Этотъ характеръ выражался и въ волосахъ Нехлюдовой, и въ ея прямой поз ѣ, и въ шить ѣплатья, и въ строгой чистот ѣ, и въ высокихъ портьерахъ, а больше всего въ манер ѣговорить по русски, называть меня «онъ» и т. д. и т. д. Особенно нравилось мн ѣи доставляло наслажденіе то, что меня третировали серьезно pour tout de bon, 137 137 [не на шутку,] какъ большаго, такъ что мн ѣсов ѣстно, даже неловко какъ то было, что мать моего друга говоритъ, разсуждаетъ со мной. Даже при каждомъ слов ѣ, которое я сбирался сказать, мн ѣприходило въ голову, какъ бы мн ѣвдругъ не сказали: «неужели вы думаете, что съ вами серьезно говорятъ, ступайте-ка лучше учиться», и я ужасно старался говорить умно и по-французски, отчего, какъ теперь вижу, должно б[ыть] показался глупъ, гораздо еще больше, ч ѣмъ прежде. Ежели бы не сонетка, я бы былъ совершенно доволенъ и очень бы полюбилъ все семейство, но теперь меня мучала мысль, что я былъ см ѣшонъ, и я безсознательно старался находить въ нихъ недостатки, какъ будто они могли оправдать меня. — Что же касается до Лизы, то, хотя она была брюнеткой, но ч ѣмъ больше всматривался я въ нее теперь, какъ она читала своимъ звучнымъ контральтомъ, я уб ѣждался, что она не она , и что не началось еще. Она была очень нехороша собой; особенно портилъ ее желтоватый, бол ѣзненный цв ѣтъ лица и такъ же, какъ у матери, кривый носъ на одну сторону, только у м[атери] б[ылъ] на право, а у нея нал ѣво, и толстыя губы. Въ ней даже не было ничего фамильнаго общаго съ наружностью моего друга. Все, что было въ ней хорошаго, былъ голосъ, выраженіе доброты, прелестный бюстъ и опять та же безпричудливость, простота и логичность въ манерахъ, такъ что, какъ я ни старался настраивать себя на то, что она она — я не могъ и идеальный образъ мой никакъ не хот ѣлъ слиться. —

Чтеніе было очень пріятно. Оно не было однимъ предлогомъ сид ѣть вм ѣст ѣ, но видно было по зам ѣчаніямъ, к[оторыя] прерывали его, увлеченіе и любовь къ мысли и изящному. Наконецъ, въ 11 часовъ М-me Нехлюдовъ встала, сложила работу и сказала, что пора идти спать.

— «Ну, я очень рада, Nicolas, сказала она, ц ѣлуя въ лобъ сына и подавая мн ѣруку: что вы у насъ будете. Въ ваши года дружба хорошая вещь, славная вещь».

Лиза тоже подала мн ѣруку.

У N. [?] было дв ѣкомнаты — спальня и кабинетъ. Василій постелилъ мн ѣна диван ѣвъ кабинет ѣ, но я пошелъ въ спальню и сид ѣлъ тамъ на к[ровати] у Дмитрія. Мн ѣхот ѣлось поговорить съ нимъ о его семейств ѣ, разсказать ему, какъ понравился мн ѣэтотъ новый для меня бытъ, но я не р ѣшался начать разговоръ объ этомъ, особенно когда приходила мн ѣмысль о сонетк ѣ, и думалось, что Д[митрій] всл ѣдствіе именно этой сонетки перем ѣнилъ мн ѣніе обо мн ѣи, увидавъ меня въ обществ ѣ, какъ я заст ѣнчивъ и стыдливъ, раскаивается, что онъ представилъ меня. — Я н ѣсколько разъ собирался начать говорить ему про его мать и сестру, придумывалъ фразы и открывалъ ротъ, но потомъ приходило въ голову, что онъ можетъ подумать, и останавливался. Дмитрію тоже в ѣрно хот ѣлось спросить мое мн ѣніе о своемъ семейств ѣ, но онъ не р ѣшался, и об ѣщаніе наше все говорить другъ другу не исполнялось, но мн ѣкажется, что мы все-таки безъ словъ понимали другъ друга и были откровенны, а что есть вещи, которыя лучше не говорить. То, что я пришелъ къ нему въ спальню, то, что мы помолчали минутъ 5, изб ѣгая взглядовъ одинъ другаго, им ѣло большое для насъ значеніе. —

Глава 6-я. Трубка. <���Ложь>. Я хочу уб ѣдиться въ томъ, что я большой.

(Въ сл ѣд. главахъ: 1) деньги, 2) ложный стыдъ).

Уже первое правило, которое я задавалъ себ ѣдля будущей жизни, — усовершенствованіе, я не исполнилъ въ первый день моего пере ѣзда къ Нехлюдовымъ. Мы заболтались такъ долго свечера, что проснулись, когда солнце уже было высоко, и то Дмитрій разбудилъ меня. И голова была тяжела, и въ т ѣл ѣб[ылъ] какой-то нездоровый жаръ. Первая мысль моя при пробужденіи была, что я большой и на свобод ѣ. Никакая мысль не л ѣзла мн ѣвъ голову, къ каждой прим ѣшивалось сознаніе свободы и желаніе доказать другимъ и еще бол ѣе уб ѣдиться самому, д ѣйствительно ли я такой же большой, какъ другіе. Первое выраженіе этой мысли было то, что я пилъ чай, не од ѣваясь, и курилъ трубку, кот[орую] взялъ у Дмитрія, и раскашлялся и раскрасн ѣлся такъ, что думалъ, я задохнусь, но сказалъ, что это ничего безъ привычки, но что я куплю себ ѣтабаку и трубку и, когда буду одинъ, буду понемножку пріучаться къ табаку. Часовъ въ 12 пришелъ Д[убковъ], и мы такъ, не од ѣваясь, сид ѣли до самаго об ѣда, болтали глупости, и мы съ Д[митріемъ] были совершенно другими людьми, ч ѣмъ вчера вечеромъ. Меня мучила мысль, что в ѣрно еще я не совс ѣмъ большой или хуже другихъ, что не могу курить Жуковъ табакъ также, какъ они, и въ тотъ же день пошелъ на Арбатъ, купилъ у Бастанжогло на 5 рублей ассигнаціями Жукова табаку, 2 стамбулки и черный липовый чубукъ, накурился одинъ въ комнат ѣДм[итрія] до того, что голова у меня пошла кругомъ, что я испугался, взглянувъ на свое бл ѣдное, какъ полотно, лицо въ зеркало, и что, наконецъ, меня вырвало! Я помню, въ какомъ я ужасномъ положеніи былъ съ полчаса времени посл ѣэтаго. Я лежалъ на диван ѣ, надъ тазомъ; вокругъ меня на полу валялась вонючая трубка и окурки; голова ходила кругомъ, ужасно тошнило, и вся внутренность поднималась. Безсмысленно вперивъ мутные глаза въ начатую четверку табаку, стоявшую на стул ѣ, съ тупымъ вниманіемъ глядя на 2-хъ львовъ, поддерживающихъ гербъ В. Ж[укова], и читая и перечитывая надпись «лучшій американскій табакъ», я съ отчаяньемъ въ сердц ѣи съ маленькимъ страхомъ даже за свою жизнь думалъ, что н ѣтъ, не большой еще я, и что видно, не быть мн ѣникогда большимъ, какъ другіе, и не пускать никогда длинныхъ струекъ дыма черезъ русые усы и никогда, никогда видно не суждено мн ѣзатягиваться. —