Владимир Короткевич - Христос приземлился в Городне (Евангелие от Иуды)

— Изменились времена, фратер.

— Ты хочешь сказать, что богочеловек, возглашая не о суде, а о справедливости, кричал так просто потому, что не имел силы? И что, как только приходит сила, надо не кричать о справедливости, а душить ее?

Лотр смутился:

— Совсем не так, но совсем одно дело христианин времен Нерона и совсем другое — наших времен. Пер­вый защищал, другой — устанавливает.

— Что устанавливает? — наивно спросил фра Аль­бин. — То, о чем говорил Бог?

— Да.

— Бог говорил о скромности и бедности — мы грабим церковное и мирское имущество, грабим труд простых. Бог не знал плотской любви, хотя его все любили, — нас не любит никто, но мы кладем распутниц на ложе своё и сил­ком тащим на него честных девушек и замужних женщин. Он накормил народ — у нас голодные подыхают у двери, в последнюю минуту свою слыша звуки попойки. Бог от­дал кровь свою — мы торгуем причастием... Грязные сла­столюбцы, сыны блудилища, люциферы — вот кто мы.

Он умолк на минуту.

— Так, значит, это устанавливает судом и наказа­ниями современный христианин? Как мы станем перед обликом Бога? Пьяные, грязные, с кистенём в руке и на­грабленным золотом в суме, со шлюхами, с мёртвыми младенцами на дне церковных прудов. Думаете, дети не укажут пальчиками на своих отцов и одновременно па­лачей?! И как Бог разберётся в вашем родстве, если вы сами в нём не разбираетесь, мерзавцы, ибо спите с ма­терями своими, тётками, сёстрами, дочками от них, сво­ими и братниными, и с дочками этих дочек от себя и от других, так что в конце концов сам сатана не разобрался бы, кто там кому в каком родстве родственник, и сами вы наконец становитесь отцами себе самому и сынами са­мих себя. Мы жили и роскошествовали, зная, что такое трезвая критическая мысль, а став сынами догмы, вместе с вами превратились в быдло, ибо ещё святой Иероним говорил: нигде не найти такого быдла, фарисеев, отравителей простых, как среди служителей веры и властите­лей. И это правда, ибо во время мессы качаетесь пьяные на ступеньках алтаря и возводите в святые самодаек, наверно, чтобы праведникам в раю было немного веселее.

Глаза брата Альбина лихорадочно, светоносно бле­стели, рот дрожал от гнева, сдвинутые брови трепетали.

— Будьте вы прокляты, лжецы! Подохните от поганых болезней, как подыхаете, гниль! Вы, сводники чистых! Вы, палачи честных! Монастыри ваши — питомники содоми­тов и кладбище неокрещённых душ! Проклятие вам, ноч­ные громилы, вечные исказители истины, палачи человека! Идите к такой матери... да нет, женщины не имут греха, если в мире существуете вы, идите к дьяволу, мерзавцы! Дармоеды, паразиты, Содом и Гоморра, грабители, убийцы, содомиты, воры. Испепели вас гнев Божий и человечий!

Брат Альбин потерял себя, но не мысль. Мысль кипела, хлестала, убивала, жалила, жгла.

— И это священнослужитель, — возмутился Лотр. — Ругается, как пьяный наёмник!

— Я в корчме, поэтому и ругаюсь, — Альбин-Рагвал потрясал руками в воздухе. — Я в корчме, имя которой — вы. У вас оружие, «велья», каменные мешки и костер. Чем ты пробьёшь эту мертвечину тьмы, чем зажжёшь огонь в этих тупых глазах? У вас оружие! У меня только слово моё! Понятное люду, иногда грубое, иногда даже похабное. Но мы посмотрим, чьё оружие сильнее! Боже, есть ли где-то в мире твердь, на которой вас нет? Если нет такой тверди — очистим от вас свою!

Лотр не удержался:

— Слышали? Он говорит об иных твердях. Неда­ром он вспоминал Вергилия [14]. Вергилия, которого осудил папа Захарий. Того, о котором папа писал, что он утверждает, словно есть иные солнца, кроме наших, и которого за это надо предать всем мукам, придуманным людьми, а потом бросить в самое чёрное подземелье. Ты этого хочешь, мних?!

— Зачеркните земли, которые открыл Колумб, — саркастически ответил брат Альбин. — А эту вот тяжёлую золотую цепь, которая стоит трёх деревень и сделана из золота, привезённого оттуда, бросьте в болото.

Лотр немного пришел в замешательство:

— Что до чего?

— Это золото оттуда? Светлое, мягкое? Выбросьте цепь, говорю вам!

— Почему?!

— Её не существует, как не существует тех земель! Стало быть, это подарок дьявола, рука его.

— Что до чего, спрашиваю я тебя?!

Брат Альбин Криштофич отступил:

— Папа Захарий призывал истязать и убить Верги­лия за то, что тот, — голос францисканца гремел и че­канил слова, — имел наглость утверждать, будто на земле существуют неизвестные страны и люди , а во вселенной — луны и солнца, подобные на­шим. И вот ты поверх креста носишь цепь, подаренную дьяволом, цепь из земли, которой не было и не может быть. Так как всё это померещилось Колумбу, потому что не может мореход знать больше папы, видеть то, чего нету, быть прав там, где не прав наместник Бога, да еще привозить оттуда несуществующие вещи... Сбрось свою цепь. Сатана!

Лотр покачнулся. Глаза отовсюду смотрели на него. Страшные глаза. Впервые он видел глаза, которые смо­трели насквозь. И лица были необыкновенны. Такие он видел у тех, в стороне, и ещё... однажды... а может, и не однажды... у того, который подходил к стенам. И, впро­чем, он хрипло выговорил:

— Эти знания — они не от Бога, мних. Надо быть скромнее и в знаниях. Блаженны простые духом...

— Брешешь, — со страшной усмешкою воскликнул Криштофич. — У нас сейчас блаженны ночные громилы, торговцы женским достоинством, ханжи, убийцы, отра­вители чистых, пьяные палачи, затемнители, душители правды. Блаженны продажные... Знаю: каждое моё слово — нож мне в спину из-за угла, что в вашем обычае, что не раз и не два бывало. Но мой человеческий ужас не заставит меня молчать, ибо я человек, ибо гнев мой сильнее боязни.

Он понизил голос, но слышали его все:

— Если я умру в расцвете лет, если меня убьют враги, схизматики, грабители или пьяные, если конь опрокинет меня на улице или черепица упадёт на меня с крыши — знайте, люди: это их рука, их когти. Это они убили меня, боясь правды. Если свалят смерть мою на татар, знайте: это они.

— Знаем, — громогласно заявил кто-то. — Мы лю­бим тебя, брат. Мы будем знать. Пусть попробуют.

— И знайте: даже после смерти вызову я их на Бо­жий суд. Не позднее, чем через месяц, умрут и они.

— Постараемся, — согласился тот самый голос.

И тогда Альбин пошёл на Лотра. Пошёл, глядя в глаза:

— И всё же сбрось свою цепь, сатана, — тихо сказал он.

Кардинал рванул с шеи цепь. Страшно побледневший, поставил на дыбы коня, повернул его и бросился прочь.

Глава XXXIX

«ВОЗНЕСИСЬ, ОЗОЛОТИМ!»

Врата были крепки, их нельзя было разбить, но возле них была маленькая калит­ка. И вот через неё я однажды загнал в город гружёного золотом осла.

Филипп Македонский

Немного слов передайте от Катулла, злых и последних.