Владимир Короткевич - Христос приземлился в Городне (Евангелие от Иуды)

«Что же я недодумал? Что угрожает людям, и городу, и мне? Первому пробуждению человека к правде? Что предаст всё это? Что, наверно, похоронит под руинами светлого царства мою любовь?»

Он смотрел на семицветную далёкую звезду.

«Правильно, что я не убивал. Надо было дать первый пример этим людям, которые лишь начинают мучи­тельный, страшный, светлый свои путь. Что ж, от этого пропащее моё дело? И, может, я умру, иначе отчего так тяжело?»

Земля неодолимо звала его к себе. Глаза его следили за звездой, а колени сгибались, и наконец он стал на них, склонился к земле.

«Ты прости, — в мыслях попросил он. — Ты, небо. Я предал ради этого. Я — здешний. Я — белорус. Нет для меня дороже земли, и тут я умру».

Он припал щекою к траве.

«Что ж ты? Ну, ответь мне, земля моя, край мой. В чём я ошибся против тебя? Что сделал во вред, когда не хотел? Что уничтожит дело моё? Подскажи!»

Пятна света лежали на траве. Пробились сквозь густую листву. Круглые пятна, похожие на серебряные мо­неты. Такие же монеты дрожали и звенели на воде.

«Я понял, — подумал он. — Спасибо. Серебро. Деньги. Они загадят и исказят самую светлую мысль. От них — подлый торг. И неравенство. И зависть. И измена. И гибель. И если я погибну, то это от них. Да ещё от любви к людям и к тебе, земля моя. Это они породили подлость власти. Они породили церкви. Сколько ещё пройдёт времени, пока любовно сплетутся над стенами угнетения живые деревья жизни? Я не доживу».

Ночное небо сияло в бездонном Немане.

«Я не хочу погибать, — попросил он. — Я хочу до­жить. Возьми меня на небо, звезда. Возьми, как Илию. Чтобы тысячелетия проплыли на земле и дни — в жизни моей».

Шелестела листва. Мерцала звезда.

«Нет. Не хочу. Не хочу, пока не сделал предначер­танного мне. Не хочу убегать от труда, от кровавого пота, от земной чаши моей. Гибнуть тоже не хочу. У меня есть друзья, и любовь, и народ мой, и сотни других народов, и ты. Да минует меня чаша сия, но, впрочем, как хочешь. Ибо если ты определишь мне погибнуть, земля моя, я не буду роптать».

Глава XLVI

НОЧЬ БЕЛЫХ КРЕСТОВ

Подошла в ночи немая гостья,

Кроша дубы, как крошат кости.

Конрад Мейер

В огне пожара стояла такая жара, и так жаждали они, что подставляли шлемы под струи крови и во имя Господа Бога, но как язычник богомерзкий Гоген, пили из шлемов кровь зарезанных.

Каноник Торский

А город спал. Лишь стража маячила на стенах да на колокольне болтали кое о чём Тихон Вус с дударём.

Зенон и Вестун, проходя по забралу над Лидскими вратами, каждый раз окликали негромко:

— Тумаш, спишь?

— Да нет, — сипло отвечал снизу Фома. — Пускай стража похрапит, я уж утром.

— А молодой?

— Да рядом со мною. Свистит вовсю. Сон видит. Словно наилучшую красавицу потоптал.

— Гы-ы.

И снова шаги сторожевых. Снова тишина.

А между тем в центре города, далеко от стен и от стражи, давно уж звучали иные шаги. Теневыми сторона­ми улиц скользили, прячась иногда в ниши и переулки, люди с белыми крестами на рукавах. Тянулись цепочка­ми в переулках, занимали их, становились возле меченых домов, группировались в наиболее опасных местах.

Из переулков, из тайных ходов выползали ещё и ещё люди, пока не начало казаться, что во мраке шуршит и разливается неисчислимое гнездо пауков- крестовиков.

Группа Пархвера, выбравшись из-под земли, по­шла к лямусу, и там богатырь, весь набухнув кровью, от­валил огромный каменище, освободив другое жерло, из которого сразу же полился человеческий муравейник. Воронёные латы тускло блестели, как хитин.

И когда рассыпались по улицам «белые кресты», было их много, как муравьёв.

Загорелось синим светом окно на одном из гульбищ, которые вели от колокольни Доминикан. Тысячи глаз смотрели на одинокий огонь.

— Начали.

Огонь мерцал. И, подчиняясь ему, тени потащи­лись по улицам, начали заходить в меченые дома. Кто их метил и за что — их не касалось. Может, тут жили действительно «виновные», а может, кто-то просто сво­дил счёты с соседом, — они не думали об этом. Хорошо было то, что двери помечены крестом Спасителя, а не языческим, шестиконечным. Хорошо было мстить и убивать. Хорошо было то, что вот возобновляется настоящий порядок.

Заходили, тащили из кроватей либо кончали просто так. Иногда долетал из комнат исполненный муче­ния крик, но чаще ответом на удар было молчание: работали чисто.

Лотр стоял в садке над молодой парой, спавшей под вишней. Ноги молодых легко сплелись, на губах были улыбки. Далеко отброшенным блестел корд мужчины, а рука его лежала на женском плече.

Кардинал перекрестился и два раза опустил меч.

Хлебник, проходя вдоль водомёта, запнулся за спящего. Тот вскрикнул, но торговец успел воткнуть меч ему в горло и сразу присесть за ограду бассейна, и невдалеке сонный голос спросил:

— Чего это он?

— Погрезилось что-то, — ответил другой. — Спи.

Хлебник немного выждал и на цыпочках пошел на голоса...

...Повсюду, пока ещё беззвучно, совершалось дело убийства.

Страшная, нечеловеческая, кралась над городом ночь. Одинаковые трагедии происходили на Коваль­ской, Мечной, Стременной, на всех улицах, во всех тупи­ках. Сотни людей были по-зверски убиты во сне именем Спасителя.

В одном из домов не спала старуха. Когда люди в латах ворвались в их дом, она поняла всё и протянула к ним руки:

— Не убивайте нас. У нас нет оружия.

Сын её, молодой парень, бросился защищать мать, и, мёртвый, упал на её труп.

По всему пространству города хладнокровно ли­шали жизни людей, а между тем каждый из них хотел жить.

Чьим именем? Божьим? Какого Бога? Своего. Само­го важного и великого.

Так рассуждали все. Мусульмане вырезали христиан Александрии, христиане вырезали иудаистов Гранады, иудаисты, во время последнего восстания, сдирали кожу с язычников Кипра. И все были правы, и каждый держал монополию на Бога, и лучших не было среди них.

В ту ночь Городня пополнила позорный список всех этих сицилийских вечерней, тирольских утреней и но­чей на святого Варфоломея. Пополнила, но не закрыла. С почётом записала в анналы свои Ночь Белых Крестов. Что же это за история, если в ней нет таких вот казусов, попыток «самоочищения народа», примеров «чистки от нежелательных»?

...Наконец, опьяневшие от крови, они потеряли осторожность, вылезли на свет. И тут взревела дуда на колокольне Доминикан.

Достаточно было таиться. Яростный, безумный вопль полетел над городом. Стража, не ожидавшая напа­дения со спины, встрепенулась, но в неё летел уже дождь стрел. Отряд внутреннего порядка, спавший в зале рады, проснулся, но белые кресты были уже во всех дверях. И бросились на безоружных, ибо оружие их стояло воз­ле стен.

Раввуни вскочил одним из первых, протянул руку к тому месту, где лежала рукопись, и... всё понял. На столе лежал один, случайно забытый Матеем, листок, на нём были слова: «Ибо маленькие отвечают за больших, мыши — за коршунов...» Иосия думал недолго. Нестерпимая тревога за Анею сжала его сердце. И он, несмотря на то, что совсем не мог драться, бросился на улицу, в caмое пекло.