Владимир Короткевич - Христос приземлился в Городне (Евангелие от Иуды)

Они выпили ещё по рюмке и разошлись, удовлетворённые друг другом. Монах понёс пенал с бумагой, Фома пошёл блуждать вокруг замка. Сердце его плакало. Помилованию, подписанному войтом, не поверил бы никто. И единственное, чего он, Фома, достиг, что он сумел сделать, было избавление друга от излишних страданий. Избавление от самого мучительного наказания. Наказания огнем.

Глава LVII

«И УВИДЕЛ Я НОВОЕ НЕБО И НОВУЮ ЗЕМЛЮ»

И увидел я новое небо и новую землю, ибо прежнее небо и прежняя земля миновали.

Откровение, 21:1

В темноте пробивался через решётку дымный свет луны. И он спал, и клубился дым завтрашнего — нет, сегодняшнего уже — костра в конусе света. И за ним пришли и отвели его на костер брёвен. Привязав шесть раз, как и полагается, перехватили за шею цепью и полыхнуло в небо красное пламя. К звезде, моргавшей семью цветами, к воронам, кричавшим над шпилями.

Оно лизало ноги и добиралось до широких светлых глаз.

И он скончался.

И вот в дыму то ли костра, то ли месяца слетели вниз, к нему, ангелочки с колчанами. Подхватили Христа под руки и взвились вверх. Он мчал и удивлялся только, как такие детские, толстые, как нитками перетянутые, ручки могут нести и не выпустить его.

Облака, облака летели навстречу им, наискосок и вниз. Ангелочки, поблёскивая голыми задками, несли Братчика под руки, и исчезла далеко под ними земля.

И встала впереди тройная радуга, на которой сияли буквы:

«НЕБЕСНЫЙ ИЕРУСАЛИМ».

Клубились белые, как снеговые горы, но тёплые, волокнистые облака. За околицей Небесного Иерусалима, на облачной лужайке — через облака проросли цветочки, ромашки и васильки, — веселился хор ангелов. Водили хоровод и играли на цимбалах и скрипках. Все ангелы были с крыльями, в чопорных и шикарных чугах и свитках, штанах из хорошей пестряди, добротных поршнях. Между ними было много красивых женщин в аксамит­ных и шелковых душегрейках, с корабликами на головах. Крылья были богато расшиты. Женщины прыгали, по­махивая пальмовыми ветками, как платочками.

— Эй, кого это вы тащите? — мелодически кричали они.

— Христа.

— Бог в помощь!

— Сказал Бог, чтоб ты помог! — смеялись нёсшие.

Всё быстрее и быстрее возносился Христос. И всё громче звучал навстречу ему в ликовании и торжествен­ности хорал. Почему-то «Аллилуйя» Джонсона [16].

Они пролетели через радугу. Стояли на облаках чистые роскошные хаты с аистиными гнёздами на крышах. Аисты стояли в гнёздах на одной ноге и хлопали клювами в такт хоралу. Сеновалы, хлева, повети и сараи — всё было в порядке, всё ухожено и ладно, на века.

На облачных дворах, заросших душистыми ромаш­ками, весёлые дети играли в «пиво». Катились по обла­кам, как по вате, с клуба на клуб. Босоногий пастушок гнал по тучам сытых коров с прекрасными глазами.

На самой высокой, слепяще-белой туче стояла хата из двух составленных пятистенок. И при ней тоже было всё, чему надобно быть при хозяйственной белорусской хате: и хлева, и сеновал, и баня.

На пороге хаты, подложив руки под задницу, сидел и отдыхал после рабочего дня представительный Бог Са­ваоф, немного похожий на седоусого. Ангелочки опусти­ли Христа перед ним.

— Вот, отец, принесли.

— Хорошо, хлопцы... Завтра немного раньше по­бужу. В Заэдемье скородить надо, пырей из облаков так и лезет. Скажи ты, холера, в порядок его никак не приве­дёшь, как с земли завезли с навозом. Скородить, хлопцы! Опять же, нектар с амброзией не собраны. Ну, ступайте пока что, выпейте там.

— Добрый день, — поздоровался Христос.

— Здравствуй, — ответил Бог. — Заходи в хату.

— А я в тебя не верил, Отче.

— И правильно делал. Это ведь как сон. Сон стра­дающих. Гибнущих, как ты.

Зашли в хату, вытерев от облаков ноги на дымчатом половике. Помыли руки под глиняным рукомойником. Мария, очень похожая на Анею и Магдалину, вместе взя­тых, кланялась низко:

— Заходи, гостьюшка, заходи, родненький. А вот ведь и думала, что добрый человек зайдёт. Мойся, угощать сейчас буду, быстренько. А что это за гостьюшка такой предорогой?

В хате всё было богато. Вышитые полотенца, строганый пол. На полках — муравленые мисы, целых двадцать штук. Белая печка с десятками выступов и ниш, разрисованная цветами и гривастыми конями. На дубовом столе, на суровой льняной скатерти — «вдовы» в виде баранок с травничками, ягодными водами и, судя по аромату, с тминовкой, высыпанная вяленая рыба, огнедышащие раки, посыпанные зелёным укропом, чёрный хлеб, печённый на кленовых листьях, колбаса, выковырянная из кувшина, где лежала она и хранилась в топлёном холодном сале. Тут же огурцы солёные и огурцы свежие, а при них мёд, редька в сметане, белый сыр, клетчатый от полотна, в которое был завёрнут, мочёные яблоки и много-много чего ещё. Саваоф разделывал ножом блестяще-коричневую тушку копчёного гуся. Христос сидел в красном углу и смотрел на всё это богатство.

— Это вы все так кушаете?

— А то как же.

— По праздникам?

— Почему? Каждый день. Да и ты ведь хотел этого для людей.

— Хотел. Не верил, что будет скоро.

— Бу-удет.

Саваоф достал из-под скамьи «аиста». Улыбнулся:

— Вишь, снова отлила немного в белое тесто. Это же такой продукт истратить попусту!

— А хватит вам залить глаза, — прикидываясь злобной, сказала Мария. — Это ведь, вишь, прячутся за бутылкой этой, как зайцы за пнём, так ещё мало этого им. Достаточно! Травничком допьёте. Угощайся, гостьюшка. Чтоб и сыт и пьян. Всего хватит. Всё у нас есть. Вон как Никола святой приходит с женою, так жена идёт и саночки за собою тащит. Заранее. Чтобы, стало быть, домой потом отвезти... А тебя и напоим, и уложим, и, как по обычаю белорусскому полагается, в кровать ещё рюмку тебе принесу.

— Вот, затарахтела, — с любовью промолвил Саваоф. — Слышишь, кум? Да ты не тараторь, Мариля. Ты щи подавай... Ну, с прибытием, сынок.

Выпили. Перехватило дыхание. Стали закусывать. Мариля принесла горячий горшок.

— Поешь, батюшка, вдоволь.

— Ну-ка, под щи.

Они ели. Мариля подливала, подкладывала, расстилала на коленях Юрася полотенце смотрела на парня горестно, подпершись рукою.

— Рассказывай, — предложил немного погодя Саваоф. — Как там на моей земле белорусской? Сам знаю, скверно так, что хуже быть не может, благодаря лютым пастырям этим, но ты рассказывай, говори.

И Христос рассказал. Обо всём. О голоде и мошен­ничестве, о надувательстве, порабощении, подлости, ханжестве и об убийствах честных. О деле веры и святой службе, о диком унижении достойных и зажимании рта, о бесстыдной льстивости и высоком мужестве, о ярости и мятеже, о дикой боли и высокой печали, обо всём, о чём мы уже знаем.

...Плакала Мариля, когда он закончил, а сам он си­дел, закрыв ладонями лицо.