Владимир Короткевич - Христос приземлился в Городне (Евангелие от Иуды)

И тогда кузнец взял его за руку с кордом, минуту поколебался, одолевая немалое сопротивление, и повёл руку с кордом ко лбу мниха:

— А вот я тебя научу, как схизматики крестятся. Хоть раз да согреши.

Чтобы не пораниться, бернардинец разжал руку. Корд змейкою блеснул в пыли. Дударь подумал, поднял его, с силою швырнул в колодец. Там булькнуло. Он по­правил дуду и пошёл к возу.

— Вот так, — Вестун с силою припечатал кулак мни­ха к его лбу. — И вот так, — мних согнулся от толчка в жи­вот. — А теперь правое плечо... Куда ты, куда? Не левое, а правое. А вот теперь — левое.

И с силою отбросил мниха от себя.

— Богохульство это, Кирик, — непохвально выра­зился дударь. — Озорство.

— Брось, — плюнул кузнец. — Вон Клеоник като­лик. Что я, заставлял его по-нашему креститься? Да я его кулаком обмахнул, а не пятью пальцами. Брось, дударь, сам фигой крестишься.

Лошадка благодарно качала головою. И тут кое-кто на площади, и Зенон, и даже сам кузнец свистнули. Из обдёрганного воза торчали женские ноги, поджимались. Мних с молниеносной скоростью сдвинул на них сено, побежал рядом с конями, подгоняя их.

Привратник с грохотом открыл перед возом врата. Улыбнулся с пониманием дела.

Воз исчез. Хлопнули половины врат.

— Видел? — со смехом спросил Кирик. — Вот тебе и подёргали.

— Глазам не верю, — полез к затылку дударь.

Друзья со смехом двинулись по улице, стараясь за­нять как можно больше места.

«Надо будет с кузнецом поговорить», — подумал Зенон.

Хлебник уже вышел с небольшим узелком. Глядя в спины друзьям, шепнул:

— Еретики. Теперь известно, откуда такие лист­ки подмётные, манящие появляются, от каких таких братств.

Зенон увидел котомочку.

— Ты что? Побойся Бога, хлебник.

— Вздорожало зерно, — зевнул тот. — Ну и... по­том... тебе всё равно через неделю приходить, так оста­ток, столько же, тогда возьмёшь. Чтобы не наваливался сразу, чтобы дольше хватило. Я тебя жалею.

— А зерно тем временем ещё вздорожает?

— Жалей после этого людей, — отозвался рыбник.

— Слушай, ты, — засипел хлебник. — Мало у меня хлеба. Совсем почти нету. И мог бы я тебе и через неделю ничего не дать, и вообще не дать. Тихон Вус твой друг?

— Ну, мой.

— Не знаешь закона? Между друзей круговая порука. Вус мне дважды по столько должен. Ступай... И если хочешь, чтобы весь город тебя по языкам трепал, чтобы все в тебя пальцами тыкали и говорили: «Вот, кипать, мужик ненасытный, друга, слышали, как жалеет, как вы­ручить не согласился?..», если хочешь притчей и надруга­тельством всеобщим быть — тогда приходи через неделю за другой половиной.

Зенон стоял бледный. Он знал: его только что бес­стыдно обманули. И что теперь давать детям? Но он знал и то, что ни через неделю, и никогда не придёт за осталь­ным зерном. Обычай есть обычай. Никто не поможет, все будут показывать пальцами на человека, который не заплатил долг за ближайшего друга, не помог ему.

Окрутил, сволочь-хлебник.

Загребая поршнями пыль, Зенон двинулся от лавок. Что ж теперь делать? Что будут кушать дети?

Рука его держала котомку, совсем не чувствуя её, словно ватными пальцами. Всё больше разгибались они — он не замечал, смотрел незрячими глазами перед собой.

Узелок выскользнул в пыль и, не завязанный, а про­сто собранный, раскрылся. Рожь посыпалась в пыль. Мужик хотел согнуться и подобрать хоть то, что лежало кучкою, но в этот момент с крыш, с кровель, с колоколен костёла бернардинцев, отовсюду, со свистом разрезая воздух, падая прямо грудями, ринулись на него сотенные стаи голубей.

Пищи им последние месяцы не хватало. Ошалевшие от голода, забыв о всяком самосохранении, они бились перед Зеноном в пыли, клевали землю и друг друга, сплошным комом шевелились перед ним.

— Провозвестники Божьего мира, — понимая, что всё пропало, вымолвил мужик. Не давать же пинка, топтать было святую птицу. Зенон махнул рукою.

— Разиня, — захохотал возле лавки рыбник. — Руки в...

Зенон не услышал. Он долго шёл бесцельно, а по­том подумал, что уж всё равно, что надо, от нечего делать, хоть бы найти Вестуна, поговорить немного, оттянуть не­выносимое возвращение домой.

И он пошел в ту сторону, где исчезли дударь и Ве­стун. Не дошёл. Навстречу ему шли ещё знакомые. Один, широкий в кости, до синевы чёрный и изрядно-таки се­дой, староватый горожанин тащил, словно связку аира, охапку откованных мечных полос. Второй, молодой и очень похожий на староватого, такой же сухой лицом, красивый, прямоносый, с хорошо вырезанным улыбчи­вым ртом, волочил инструмент. Это были мечник Гиав Турай и его сын, Марко.

— Здорово, Зенон, — поприветствовал Марко.

— Добрый день, — поздоровался Гиав.

— Здорово.

— Отчего это ты, словно коня неудачно украл? — спросил Марко.

Зенон неохотно рассказал всё. Гиав свистнул и вдруг сказал сыну:

— Ну-ка, пошли с ним. Бросай дело.

— Погоди, Клеоника возьмём. Да и тяжесть там оставим.

— Ну, давай.

Они пошагали к небольшой мастерской в соседнем Резьбярном куту.

— Вы, хлопцы, Тихону Вусу только ничего не гово­рите. Срам! Задразнят. Скажут: «Кипать».

— Ты, дядька, молчи, — успокоил Марко.

Перед домиком резчика пыли не было. Всю улочку тут застилал толстый слой щепок и стружек, и старых, потемневших, и душистых, новых. Под навесом, который опоясывал строеньице, стояли заранее сделанные под­мастерьями болванки — недоделанные боги. И большие, и средние, и совсем малые. Над низкой дверью — складень с двумя откинутыми, как ставни, половинками (чтобы прикрыть в дождь или метель). В складне, на немалое ис­кушение всем — Матерь Божья, как две капли воды похо­жая на знаменитую зеленщицу из Рыбного рынка Фаустину, даже не католичку. Фаустина, сложив ручки и склонив улыбчивую, чертовскую головку, с любопытством, будто из оврага на голых купальщиков, смотрела на людей.

— Клеоник, друг! — окликнул Марко.

Отворилось слюдяное окошко. Выглянула, как на мастера, то и совсем сопливая (лет под тридцать), голова. Смеётся. А почему не смеяться, когда до сих пор холост, ког­да все тебя любят, даже красавица несравненная, Фаустина.

Клеоник, здороваясь, поднял руку с резцом. Волосы, как золотистая туча. Тёмно-голубые глаза и великоватый рот смеются. И Марко засмеялся ему в ответ. Друзья! Улыбки одинаковы. Весьма приятны, немного лисьи, но безопасны.

— Выходи, Клеоник, дела.

— Подожди, вот только задницу святой Инессе до­делаю, — послышалось от резчика.

— Как задницу? — удивился Гиав.

Вместо ответа Клеоник показал в окно деревянную, в половину сажени, статуэтку женщины, преклонившей пред кем-то колени. У женщины были длинные, до зем­ли, волосы. Неизвестно, как это удалось резчику, но каш­тановое дерево этих волос было лёгким даже на вид и, казалось, прозрачным. А поскольку женщина немного склонилась, прижимая эти волны к груди, волосы упа­ли вперёд, обнажив часть спины. Удивительной красоты была эта спина, схваченная художником в лёгком, почти незаметном, но полном грациозности изгибе.