Владимир Короткевич - Христос приземлился в Городне (Евангелие от Иуды)

— Как это не до того? Он что, не мог мне высказать почтение? Он что, не знает, кто я?

— А что он должен знать?

— А то, что из высоких людей только счастливый из­бегает моих рук. Как и лап дьявола. И поэтому со мной надо дружить. Как надобно иметь, на всякий случай, приятелей и в аду.

— Важное дело, господин.

— Ну, хорошо.

Глаза наконец приспособились к темноте. Только верх шкафа безнадежно терялся в ней, и таинственного существа нельзя было рассмотреть. Но остальное было видно.

Палач сидел возле кровати на полу и складывал из прутьев что-то удивительное, с крыльями.

— Сейчас, — отозвался он. — Смастерю вот только и поскачем.

Был он широким в плечах, руках и бёдрах, но каким-то вялым и будто бы даже изнеженным. Лицо широкое. Брови чёрные. Жёсткие мускулы возле рта. И странно было видеть в небольших глазах оттенок какой-то удивительной меланхолии, а в беспрекословных складках рта — иронию и разочарование.

— Это что?

— Это, братец, изобретение.

— А это зачем? Клетка?

— Угу, — отозвалось со шкафа неизвестное cyщество. Словно в бочку.

— Замолчите, пан, — бросил туда палач. — Да, это клетка.

Помолчал. Потом произнёс с приятной конфиденциальностью:

— Понимаешь, ширится матерь наша церковь. И римская ширится, и восточная. Римская особенно. И неизвестно, которая возьмёт верх. А скорее всего — рано или поздно помирятся. И придёт время — будет она, правая вера, надо всеми другими языческими вера­ми, над всем миром. И даже над животными и гадами. Всех, кто хоть немного иначе думает, сметёт. И будет тог­да рай, тишина и благорастворение воздухов. Человека его матерь наша нежностью, да неотступным покрови­тельством, да отеческими заботами уловит в мережу Божьего царства и любви. А вот с животными и гада­ми труднее. Они себе прыгают, гуляя весёлыми ногами, ползают, да летают, да поют, и нет им дела, что распи­нали когда-то христиан и, стало быть, теперь христиане до конца света должны распинать других и главенство­вать над ними. Попробуй улови их душу. И никто над этим не думает. Ни философы эти, ни академики, ни поэты, никто... Есть, конечно, есть, ничего не скажу. Но как-то всё бескрыло, как-то всё только на людей [4]. И раз они, сопливые книжники, не хотят думать о будущем человечества и вообще всего живого — надо это всё взять в наши сильные руки. Мы не подготовились. И кому-то надобно думать о будущем, и готовиться. Вот я, скром­ный человек, и мастерю.

Палач прикрепил к поделке второе крыло.

— Это клетка для соловья, — он рассматривал её с неж­ностью и законным почётом создателя. — С крыльями. Летучая. Летай себе в ней, да и славь Господа Бога и нашу церковь.

И неожиданно легко вскинулся на ноги.

— Идём, что-то тебе покажу.

Он быстро пошёл к завесе, отдёрнул её и зажёг све­тильник. В неопределённом мерцающем свете проступи­ли возле стенок огромного сарая десятки удивительных, необычных для глаза машин и сооружений.

— Всесилен он, всё он может, человеческий мозг, если с ним Бог и церковь, — тихо молвил палач. — Видишь, это прибор для добывания мозга через нос для исследования его на предмет опасных мыслей. Беда только, достаёт хорошо, а вот назад вставить, если ничего не нашёл, — этого ещё не добился. Ничего, добьюсь. Это балда с приводными колёсами. Если удачно стукнуть лет в тринадцать — никаких мыслей и намерений у челове­ка больше не останется, кроме намерения маршировать и получать за это хлеб.

Он ласкал руками машины.

— А вот клетки.

Одна клетка была огромной, как корабль, обтекае­мой формы, с шарнирными лопастями.

— Вон плавающая клетка. С плавниками. Для кита... А вон там — видишь, с ногами — бегающие, для львов... Э, брат, тут неделю можно показывать. Клет­ки разные. Хочу ещё такие, чтобы ползали, придумать. Для червей.

— Для червей, пожалуй, лишнее, — подал голос гонец.

— Ну, не скажи. Мало что! Они тоже возле корней роют. Поехали?

Он подпоясывал сорочку кожаным ремнём с крючками. Сорочка была очевидно с чужого плеча, и гонцу вновь стало не по себе.

Палач взял меч.

— Может, и не надо, — усомнился гонец.

— Ну, на всякий случай. А что?

— Да еретики. В лучшем случае вешать, а то и костер.

Палач расплылся в улыбке.

— Ну, брат, это ты хорошее принёс... Это...

— Уга-га! — разделило восторг, сказало вместо хозяина существо на шкафу.

И только сейчас в отблесках светильника гонец увидел там большущую, в половину сажени, неясыть. Он никогда не видел таких. В два раза больше любого пугача. Гонец попятился к двери.

— Ну, звери, — обратился палач, — не шалите без меня, оставайтесь разумными. Я вам за это мяса привезу из города.

...Они медленно ехали берегом Немана. Солнце было в зените и жгло нещадно и немилосердно.

— Я, брат, человека знаю до последнего, — рассуж­дал палач. — Как никто больше. Работа у меня стародав­няя, честная, почётная. Со всеми великими людьми, уж не говоря обо всех умных, знаком.

И вдруг гонец снова увидел на лице палача разоча­рование и меланхолию.

— Но работа у меня неблагодарная. Торговец, ска­жем, угодит покупателю — ему руки пожимают, в следую­щий раз к нему придут. А ко мне? Лекарю от того, кто выздоровеет, — подарки. — Палач всхлипнул. — А я ста­раюсь, ночей не сплю ради общей, ради общественной пользы, а мне — ну хоть бы что. Отцы церкви, конечно, не в счёт, их можно не принимать во внимание. Но ничего я так не хочу, как человеческой благодарности. Мне — от людей бы спасибо. Ну, сказал бы хоть один: вот, братец, здорово ты с меня голову снёс. Я просто теперича на седь­мом небе. Ан нет... Сегодня хотя кого? Чего это весь си­недрион собрался?

— Христа с апостолами смертью карать.

Палач остановил коня.

— Шутишь, что ли?

— Да нет, правда.

— Б-батюшки, — глухим голосом воскликнул па­лач. — О-ой!

— Что, не любишь?

— Да нет... Нет! Случай какой редкий! Счастье, счастье какое привалило!

Палач задумчиво улыбнулся солнцу и жаворонкам. Всадники приближались к вратам в валу.

— Личину опусти.

— Не личину, а забрало... Для борьбы за справедли­вость. — Палач опустил красную маску. — Господи мой Боже, счастье какое. Слушай, неужели община не побла­годарит, не отметит моего труда, долгого моего труда? И он... Слушай, ему ведь всё равно воскресать — может, и похвалит.

— А может...

— Побыстрее, братец, побыстрее.

Они пустили коней вскачь.

...Когда они проезжали через Росстань, редкие люди бывшей толпы ещё оставались на площади. Cтояли возле ратуши, молчали. И молчание стало ещё более пасмурным, когда увидели всадника в красной маске.

— Поскакали, — отметил Зенон, увидев палача и гонца.

— Поскакали, — Гиав строгал мечной заготовкой щепочку.

Марко и Клеоник играли в кости. Ничего не сказа­ли, лишь мрачно проследили за всадниками.