Владимир Короткевич - Христос приземлился в Городне (Евангелие от Иуды)

— Христос! Христос с апостолами пришёл в Городню!

Клеоник и Марко колотили во все двери Резьбярного кута.

— Людей убивают! — кричал Клеоник.

— Ну, чего там? — спрашивал сонный голос из-за ставен.

— Людей убивают! Говорят, Христа!

— А-а.

Первая звезда засверкала в прозрачно-синем небе. Последние лучи заката отражались на руках Вуса, которыми он стучал в двери. Руки у него были теперь словно из червонного золота.

— A-а. Тьфу! Свиньи сонные.

Побежал, споткнулся о нищего, спавшего на обочине.

— Христос пришёл.

— Брось, спать хочу.

Гиав Турай схватил за грудки человека в богатой одежде, потряс. Им оказался немец.

— Христос в Городне! Христос воскрес!

— А-а, — не удивился немец. — Он и ф прошлый гот такой ша штука фыкинул.

— Тьфу, колбаса, — махнул рукой Турай.

Угасали верхние окна в домах. Безнадежно угасала воля большого города. И всё сильнее в июльском небе разгорались яркие звёзды. Сиял золотом красавец Арктур, рассыпались возле него волосы Вероники.

Сияла на севере, совсем низко от небосвода, много­цветная Капелла, и бежали к ней мимо Альтаира и Де­неба туманные вихри Пути Предков. И тогда, в отчаянии от того что ничего нельзя поделать, что все глухи в этом городе, Кирик Вестун стал перед порталом костёла доминиканцев и, подняв руки вверх, из последних сил неистово и яростно завопил:

— Христос пришёл в Городню!

Молчание. Костёл, казалось, падал на человека. Высокий, к звёздам шпилями. Тишина. Северо-западнее висели над самой землёй Близнецы — брат золотой и брат белый. Они ближе друг к другу, нежели люди. Либо вон как тесно сбились вокруг Невесты, вокруг белой Невесты её женихи, два брата — плечо к плечу, и их низенький соперник. Так близко, как никогда не бывать людям.

И в отчаянии, понимая, что всё равно, что в лучшем случае стража схватит его за буянство, Кирик снова вски­нул к звёздам руки и закричал:

— У-би-ва-ют Христа-а-а-а!

Эхо, всегда находившееся в башнях, подхватило крик, начало отбрасывать, играть с ним, как с мячом. В верхних ярусах колокольни начали взрываться странные звуки:

— ...ва-а... та-а... та-та-та!

И вдруг произошло чудо. Хлопнули ставни, и в окне появилось белое лицо.

— Чего?

— Христа пытать повели.

Ещё и ещё головы появлялись в окнах.

— Где? Где?

— Христа убивают! В замке! Христос пришёл в Го­родню. Нас защищать.

Один человек вышел из дома и второй. И третий... Теперь кричали вчетвером. Вышел заспанный человек с кордом.

— В чём дело?

— Истязать повели. Гонец сказал, что они его — по гордёлке! Что нам не он нужен, а долговая тюрьма!

Это оскорбление переполнило чашу терпения. Взвился к шпилям колоколен рык.

...И тут пошло. Выбежали из халупы два человек с молотами. Бросив бедную лавочку, выскочил с безменом торговец.

— Христа спасать! — кричали десятки голосов.

Всё обрастая, толпа катилась за Кириком. Стучали в двери, в окна. Били в них молотами так, что вздрагива­ли дома, и, хочешь не хочешь, надо было выходить.

Возле корчмы толпа выросла вдвое: присоедини­лись бражники. Корчмарь крикнул и, сбросив с вер­тела в огонь кур, — пламя полыхнуло, словно из пре­исподней, — присоединился к шедшим. Пьянчужки захватили факелы. И если раньше в конце улицы, на западе, сверкал в глаза людям жёлтый Арктур, путе­водная лампада, то теперь звёзды словно поблёкли в красном зареве.

Невдалеке от Росстани присоединился к гурьбе Зе­нон с сотней людей, а на самой Росстани — толпа, кото­рую вели Клеоник и Марко.

Валили и валили из домов, переулков, тупиков ещё и ещё люди. С цепными жгутами, с балдами, с ржавыми топорами, с кольями, выломанными из заборов, с луками.

Бросив возле мясных рядов стадо, присоединился к потоку пастух с пращой, мясник с резаком.

— Христос пришёл в Городню!

Теперь уж никак не меньше семисот человек валило к замку.

Ночь краснела огнём.

Синедрион во все глаза рассматривал Богдана Роскоша. Зрелище было действительно удивительным. Под мешковиною хитона топорщилась потёртая шляхетская чуга, за пазухой была меховая шапка (словно кошка при­грелась и спала). А на ногах — такие же мужицкие порш­ни, как у всех.

Роскош стоял, горделиво отставив ногу. Довольно большое брюхо — вперёд, грудь напряжена, лицо — красное, глаза — вытаращены, усы — залихватские, свис­ли до середины груди, щёки — слегка отвислые и такие круглые, будто он их нарочно надул.

Непримиримо смотрели на синедрион мутно-синие глазки. Брезгливо был искривлён рот — рот люби­теля выпить и задиры. Для полноты картины не хватало только сабли.

— Ты кто? — поинтересовался Лотр.

— Не слышали, что ли? — брезгливо спросил Богдан. — Я Роскош Богдан, белорусский шляхтич. Вот.

— Ты сейчас не шляхтич, а подсудимый, — уточнил Лотр.

— Это вы — одна видимость, а шляхта была и будет. Оружие вот только я в фургоне оставил, а то не на меня бы вы сейчас оскаливались, а на крышку своего гроба.

— Что ж ты, шляхта, среди бродяг? — спросил едко Лотр.

— Сам ты хамло и шатун, — ответил Роскош.

Лотр едва сдержался:

— Хорошо, говори.

Роскош стал ещё более ухарским, отставил ногуещё дальше.

РАССКАЗ БОГДАНА РОСКОША

— Мужицкая только морда может не знать, что такое род Роскошей и к какому роду, суёму и гербу мы принадлежим. Но я не удивляюсь и великодушно вас прощаю, ибо попы отчасти вчерашние мужики и самых важных вещей могут не знать.

Были мы когда-то богаты, как холеры, но литовское нападение выбило славный род Роскошей из седла, хоть и не сбило с ног... Фальшивым повелением этого хама, этой кислой овчины, Миндовга, отобрали у нас достоя­ние предков, земли, и отдали такому же кипатю, как и Миндовг, какому-то неведомому Квястгайле. Остались мы на этой нашей земле гостями и утратили могущество, но не честь.

И особенно задрался я с этим ослёнком, с младшим Квястгайлой, Тадеем. Мало ему было той чести, что на земле, ему неправедно принадлежащей, сидит бывший хозяин, человек такого рода, как я, — он надумал с меня какую-то «аренду» брать, варвар такой... Конечно, не видел он от меня кукиша с маслом и скидельского угощения. В тот день я благородно пахал своё поле. Был в этой вот меховой шапке и, как и надлежит рыцарю, при мече на бедре, при гаковнице за спиною, при роге для пороха, или, как мы говорим, «мака». Оружие должно быть при себе, ибо твоя честь в твоих руках, и ещё... каждую минуту кто-нибудь слабый может припасть к ногам твоим, умоляя о рыцарской твоей помощи.

Кожа у меня не такая грубая и заскорузлая, как у ка­кого-нибудь мужика или у польского либо жмойского дворянина, и потому я шёл за высокой своей сохою осто­рожно, чтобы терние не впилось в ногу.

И тут подъехал на паршивом своём вороном этот хам в магнатском одеянии, которое сидело на нём, как на корове шитое седло. Подъехал и, поскольку не умел вести высокую беседу, сразу начал непристойно лезть и приставать с этой своей «арендой».