Владимир Короткевич - Христос приземлился в Городне (Евангелие от Иуды)

— Какой я после этого апостол? — плюнул шко­ляр. — Видел кто-нибудь из вас задницу святого Павла?

— По упрямству и твёрдости тебе Христом быть, — стыдил Лотр. — А ты вместо того вот-вот с хлёстанной задницей будешь. Или превращайся в Бога, или порка до полусмерти.

— Не хочу быть Богом, — сквозь зубы процедил Братчик.

Он видел злобные и перепуганные лица судей, видел, что даже сообщники смотрят на него неодобрительно, но ему были в высшей степени присущи то упрямство и та твёрдость, которые достойны настоящего человека.

— Вот осёл! Вот онагр! — нервничал Болванович.

Молчание.

— Братец, — с достоинством обратился Богдан. — Я горжусь тобой. Это нам, белорусам, всегда вредило, а мы всё равно... Головы нам за это, выгодное другим, пробивали. Так неужели один раз за себя не можешь поступиться. Достоинство ведь потеряешь. Кобыла всё равно, что голая земля.

— Знать я вас не хочу, — прорычал Юрась. — Знать я этой земли не желаю... Человек я... Не хочу быть Богом.

Босяцкий набожно взвёл глаза вверх:

— Смотри, чтобы судья не отдал тебя... сам знаешь кому, а... сам знаешь кто... не вверг тебя в темницу... «Сказываю тебе: не выйдешь оттуда, пока не отдашь и последней полушки». — И совсем другим, деловым тоном добавил: — Евангелие от Луки, том двенадцатый, главы пятьдесят восемь, пятьдесят девять...

— Гортань их — открытый гроб, — как подшибленную, опустил голову школяр.

Все, даже пророки, хотят жить. И потому, когда по­явилась надежда на жизнь, захотели жить даже сильные.

— Брось, — продолжил Роскош.

— И зачем так мучить людей? — вымолвил Раввуни. — Они ведь из кожи лезут. Ты ведь умный человек, в школе учился.

— Увещатель — увещай, — высказался Комар. — Нет, погоди. Молитва.

Палач со свистом вертел бич. Перед глазами Братчика вдруг закачались маски, клещи, станки, испанские сапоги, тиски. И из этого шабаша долетел размеренный голос. Кардинал читал, сложив ладони:

- Апостола нашего Павла к римлянам послание... «Будьте в мире со всеми людьми... Не мстите за себя... но дайте место гневу Божию. Ибо написано: «Мне отмще­ние, Я воздам, говорит Господь». Итак, если враг твой го­лоден, накорми его; если жаждет, напои его: ибо, делая сие, ты соберёшь ему на голову горящие уголья...».

Горящие уголья полыхали в жаровне. И постепен­но становились алыми в них щипцы. Ожидая всего этого, Братчик готовился ухватить зубами кожу, обтягивающую кобылу. Он смотрел на маски, плети и прочее и внутрен­не весь сжимался....

Они не знали, что он может стерпеть. Не знали, как может владеть собой человеческое существо... Они ниче­го не понимали, эти животные... А он уж столько стер­пел, столько... А, да что там!

Размеренно жундел голос Лотра. Откуда-то долете­ло свежее дуновение.

— Слушай, — шепнул Юстин, — брось пороть чепу­ху. Ты — мужчина. Но ведь после тебя — возьмутся за них.

Юрась не ответил. Почувствовав дуновение, он под­нял глаза и увидел в окне, нарочно пробитом для пыточ­ной, прозрачно-синее небо и в нём звезду. То белая, то си­няя, то радужная — она горела в глубине неба. Далёкая. Недостижимая для всех. Божий фонарь, как говорили эти лемуры, которые сейчас во имя Бога... Что им поль­зы в Божьих фонарях? Вот будут истязать и их. Зачем?

Жалость за них, смешанная с состраданием к себе, овладела им. Зачем? Кто узнает, что тут произошло? Кто узнает, каковы были его, Братчика, последние мысли? По­дохнет. Сгинет. Пойдёт в яму. И своеобразные мысли вместе с ним. Зачем это всё, если всё равно безвозвратно заброшен в жизнь, в ледяное уединение, умирать будешь среди этих людей? Среди них, а не среди других. Это лишь говорят, что «родился», что «пришёл не в свой век». Куда пришёл — там и останешься. А если бы перенёсся в иной — и там дру­гое, и там будешь чужой... Надо быть, как они, как все они, раз уж попал в такую кулагу. Тогда не будет нестерпимого духовного, тогда не будет физического страдания.

Сдаваясь, он поник, забыл обо всём, что думал.

И одновременно у него сам собою поджался голый зад. Как у раба.

— Эй, палач, — внезапно сказал Братчик крайне «обыкновенным» голосом. — Что-то мне тут лежать опротивело. Ноги, понимаешь, отекли. Руки, понимаешь, перетянули, холеры. Ну, чего там из-за мелочей, из-за глупости. Ладно. Апостол так апостол.

— Христом будешь, — уточнил Комар.

— Нет. Апостолом. Ответственности меньше.

— Христом, — с угрозой повторил Лотр.

— Да я ведь недоучка!

— А он, плотник, думаешь, что университет в Саламанке окончил? — улыбнулся доминиканец.

— Да я ведь человек! — торговался школяр.

— А он? Ты помнишь, как у Луки Христова родословная заканчивается?.. «Еносов, Сифов, Адамов, Божий». И ты от Адама, и ты от Бога. Семьдесят шесть поколений между Христом и Богом. А уже почти тысяча пятьсот лет с Голгофы минуло. Значит, с того времени ещё... сколько поколений прошли. Значит, ты благороднее и род у тебя древнее. Понял?

Этот отец будущих иезуитов, этот друг Лойолы плёл свою казуистику даже без улыбки, точно, как паук. Он и святотатствовал с ощущением, что это необходимо делу. И это была глупость, но страшная глупость, так как она имела подобие правды и логики. Ужасная машина воинствующей церкви, всех воинствующих церквей и ор­денов, сколько их было и есть, стояла за этим неспешным плетением.

— Понял, — сдавленным голосом ответил Брат­чик. — Отвязывайте, что ли.

— Ну вот, — примиренчески произнёс Лотр. — Так-то лучше. Правда и талант — это оружие слабых. Поэтому они его и требуют. Да ещё и с глупой стойкостью.

Отвязанный Братчик плюнул.

— То-то вы, сильные, завертелись, как на сковородке.

— Ничего, — снисходительно согласился Лотр. — Думай что хочешь, лишь бы танцевал по-нашему, пан Христос.

Между тем врата догорали. Пунцовела раскалённая бронзовая чешуя. Половины почти обвалились. Сипел жар, на который лили воду.

— Лизунчики, — невесело шутил Клеоник. — «Христо-ос! Христо-ос!» Если вы уж так верите, что Христос, то чего вы пятки свои потрескавшиеся обжечь боитесь?

— Хватит уж тебе, — мрачно бросил Гиав Турай. — Надеяться — оно надо, но волю Божью испытывать — дело последнее.

За вратами всё ещё яростно лязгали мечи. Стража, за­кованная в сталь, погибала, не пуская осаждавших со стен.

— Пошли! — повелел кузнец.

Мещане с бревном двинулись прямо в пар и дым. Ударило в огонь бревно. Взвился фонтан искр. Полетели головешки и уголья.

...Корнила, уже без стрелы, ворвался снова в пы­точную:

— Пропадаем!

— А вам за что платят? — спросил Жаба.

— Из последнего дерёмся! Изнемогаем! — прохри­пел сотник. — Побыстрее, вот-вот ворвутся.

— Ну вот, — злился Лотр. — Тут дело важное, роли распределяем, а ты — не сказавшись, а ты — без доклада.