Владимир Короткевич - Христос приземлился в Городне (Евангелие от Иуды)

— Ничего интересного, — буркнул Фома. — Та­кой же, как все.

У Иуды лежала на коленях дивная каштановая го­лова. Глаза прикрыты, губы ожидают. И он наклонялся и целовал эти губы. Ему долго пришлось идти. Но глаза его, когда они встречались через головы пьяных с глазами Юрася, были печальны. Он всё понимал, словно чув­ствовал себя виновным, и, однако, ничего не мог сделать, кроме как оставить его. Ночью — каждый за себя. Один с горем, другой — с женщиной, к которой он долго шёл.

Юрась сидел над этой корчмой мрачным. Сплёл руки меж колен, смотрел, слушал, пил.

— Пей, Христе, Боже наш, — кричал Богдан. — Пей, однажды живём!

— Загордился наш Иисус, — с коварной улыбкой сказал Петро. — Подумаешь, Бог. Я, может, сам незакон­ный сын короля Александра.

— Дверь шире отворите! Душно!

— Гроза будет. Вишь, сверкает.

На улице действительно иногда сверкали далёкие, беззвучные ещё, молнии. Рассекали мрак, освещали по­одаль башни и грифельную крышу замковой базилики. Каждый раз левее и ниже башен что-то широко налива­лось красным цветом: Неман, после весеннего половодья не совсем вошедший в берега.

Трепыхнулись внезапно огоньки свечей. Все подня­ли головы.

Женщина стояла в двери. В тёмном дорожном пла­ще поверх богатого наряда. Глаза слегка брезгливо смо­трели на компанию. Потом пани вздохнула и утомлённо, словно неохотно, переступила порог.

И это была действительно такая печальная, совершенная и какая-то смертоносная красота, что все притихли. Один Ян Зеведеев вскочил, чтобы принять её плащ, и засуетился вокруг неё.

— Что мне в тебе? — равнодушно сказала она и пошла по ковру, ступая прямо между блюдами, к Христу.

Следовало быть докой, чтобы пройти между этого разорения, не наступив ни на что, не затронув ни одной бутылки ногою либо краем платья, который пани наконец приподняла. Но она шла, словно по ровному полу и ещё лучше, шла, словно танцевала, и все следили глазами за удивительным этим явлением.

И прошла. Не затронула ничего. К Христу.

Он посмотрел на неё и невольно заслонил глаза, словно от света, ладонью наружу.

— Что тебе надо? — спросил он.

— Мне опостылела моя жизнь и всё тут. Я хочу идти с тобой.

— Зачем? Ты женщина.

— Возможно, я сильнее вас.

— Нет, для тебя зачем?

— Возможно, я могу быть полезна тебе, — с той же самой утомлённой улыбкой ответила она.

Потом на миг прикрыла глаза и внезапно улыбну­лась, взглянула с доверчивым молением, ожиданием, что ее не обманут, и радостью.

— Мне надо идти за тобою. Я не знаю, чем жить. И у меня нету решительности перестать жить.

— Что я моту сказать тебе, сам сидя во мраке?

— Можешь дать моей жизни свет. А я постараюсь рассеять твой мрак.

— Как хочешь, — согласился он. — Садись.

Она села рядом с ним. Постепенно в комнате возоб­новился пьяный шум и смех. И тогда, увидев, что никто не обращает на них внимания, Магдалина тихо начала разговор.

— Плохо тебе, Христос? — спросила под пьяный шум.

— Хорошо, даже негде подеваться. А тебе что в этом?

— Я подумала, что тебе интересно знать об Анее.

Она увидела взбесившиеся глаза Братчика, про себя улыбнулась и продолжила трогательно:

— Город встревожен исчезновением дочери меч­ника. Понимаешь, из-за его отсутствия заботиться о ней должна была рада. Ходят разные сплетни.

— Ну? — почти грубо вскрикнул он.

— Ну и вот. Одна женщина якобы встретила её се­годня утром за городом. Ехала в сопровождении богатой стражи... Говорила с нею весело.

— Когда?

— Второй час первой стражи якобы.

«Через час после меня, — промелькнуло в его голо­ве. — Изменила... А я ведь...»

— Что она собирается делать? — глядя в одну точку, спросил он.

— Та женщина якобы сказала, что мечник собирается выдать её замуж. И как будто сама Анея сказала ей, что на закате солнца ей расплетут косу и она станет невестою и женою другого.

Лицо Христа покрылось пятнами. Выше сил спросить, и все же он решился:

— Тот... он кто? Магнат?

— Магнат, — сурово ответила Магдалина. — Самый влиятельный и могущественный магнат. И не только на земле княжества... Она ехала к нему в замок.

«Он поверил. Сразу, с холодом в душе, поверил, щенок, — подумала она. — Доверчивый, нехитрый душою... Дурак... Мне его немного жаль... Но я ненавижу его... Бла­годаря ему снова в путь, снова, возможно, в другие кровати. Лотр — быдло, но я хотела бы всё же остаться у него. И вот. Баран! С ним даже неинтересно вести игру. А может, ска­зать кардиналу, что не поверил? Да нет, с какой стати? Разве кто-то когда-нибудь жалел её? Так зачем будет нести милосердие этим людям, всем людям, она? Пускай пла­тится. Нашёл ещё лю-бо-овь. Не знает, по глупости, что это такое. Ну так получай. Можно врать даже смелее».

И она добавила:

— Очень могущественный. Могущественнее якобы всех. Но кто?

«Поверил и этому. Да с тобой можно делать всё. Можно лгать даже совсем бессмысленно. И сейчас ты поверишь всему, а потом вновь дам тебе надежду. Всё можно. Щенок».

— Город говорил, что тебе это не всё равно. Поэтому я и пришла. Возможно, это ложь, но некоторые говорят, что и она... что и ей прошлой ночью не всё было равно. Ну, это уж так. Обман. Могла и сама сказать. Мало откуда может притащиться баба, чтобы иметь честь нести от Бога, либо хоть и просто сбрехать, похвастать этим... Такая порода.

Эти слова, словно липучие нити, опутывали его, засновывали свет, вязали, мешали дышать, сжимали.

— А муж? — без голоса прошептал он.

— Говорят, будто бы такой дурень, что всё равно до самой смерти так ни о чём и не догадается.

Мир начал кружиться в глазах Братчика. Какой-то скрежет давил на уши. И липучие нити кружились вместе со светом. А потом мир потемнел.

...Он лежал ничком, головою в опрокинутые бутылки. Лежал, отбросив одну руку и неудобно подогнув вторую. Испуганная таким результатом, жен­щина отшатнулась от него, словно хотела защемиться в угол. А над неподвижным телом стояли апостолы. Никто ничего не понимал. И вдруг появилось облег­чение.

— Ну вот, — отметил Матей. — Нахлестался, как свинья.

— Чужое, почему не хлестать, — улыбнулся Бавтромей.

Филипп из Вифсаиды притащил ведро:

— Эно... Оттащите его с ковра... Пусть бы оно...

И плеснул воду на голову Христа.

Четыре всадника увидели через дверь эту сцену и тронули с места коней.

— Ну вот, — обрадовался Лотр. — Нам тут больше нечего делать. Остальное она доделает...

— Жаль, наверно, ваше преосвященство? — спро­сил епископ Комар.

— Захочу — вернётся. Поехали. Видите — молнии.

Молнии полосовали небо чаще и чаще. Первое ду­новение свежего ветра шевельнуло плащи.

— Довольно этой комедии, — заключил Лотр. — Рим встревожится. А нам что? Не получилось — полу­чится во второй раз.