Владимир Короткевич - Христос приземлился в Городне (Евангелие от Иуды)

— Цыц, — возмутился Босяцкий. — Не надо им это­го. Весь мир — клетка. А уж такой клетки, как княжество Белорусско-Литовское — поискать, так не найдёшь... Прощай, Господи Боже.

Дороги, дороги, белорусские дороги. Дождливая даль. Дороги. Монотонные, нежные и печальные, как лирное пение. Чёрные поля. Лужи. Курные редкие хаты среди полей. Кожаные поршни месят грязь.

Четырнадцать человек одни на грязной дороге.

Перед ними — даль.

Глава XVIII

ЛАЗАРЬ И СЁСТРЫ ЕГО

...всюду по сёлам проходя, чудеса, чары и заклинания какие-то совершали, подобно чер­нокнижникам... Умерших воскрешали... что многим людям в большом удивлении было.

«Хроника Белой Руси»

Был болен некто Лазарь из Вифании, из селения, где жили Мария и Марфа, сестра её.

Иоанн, 11:1

И ходили они по земле белорусской, и, не слиш­ком обнаруживая себя, смотрели, что происходит на ней. И Христос искал, и не мог найти, и всё больше верил, что единственная в мире женщина коварно бросила его. И дошло до того, что стал он говорить, что не любит её, а хочет отыскать и отомстить. А Иуда не верил этому, ибо всё время видел глаза Христовы.

Магдалина то шла, а то и ехала на муле. Не забывала из каждого селения голубей отпускать. А апостолы от тоски понемногу ругались. Коток, например, доказы­вал Шалфейчику, что Тадей — апостол выше Якуба, а тот на это резонно замечал, что это даже только взглянув, и так ясно, кто выше. Он, Якуб, дьяконом был, а те почти сплошь рослые. А Тадей — скоморох бескостный, смор­чок. После чего крепко пожалел Тадей, что у него ходулей нет, ибо иначе такому верзиле и в морду не плюнешь...

И приуныли они.

Но уж близок был час, когда снова пришлось им до­казать способность свою творить чудеса.

Пришли они в горячий вечер в весь Збланы возле Немана и увидели, что лежит посередине улицы и пере­валивается в пыли с боку на бок богато одетый человек. И крестьянин и будто бы не крестьянин. А над ним квох­чут две бабы: постарше и помоложе. И окликают они его. «Лазарь! Лазарь!», а тот только: «Жел-лаю ум-мирать. Отвяжитесь!»

— Лазарь! Это ведь я, Марта! А Боженька мой! А то ли он набрался, как жаба грязи, то ли он умирает? Марилька, поддержи ты его, лихонько наше горькое, последнее.

— И умру, — пробормотал Лазарь и брякнулся в пыль.

И бросилась тогда Марта к пришлым людям, и на­чала вопить:

— СпасайтелюдидобрыепотомучтоумербратнашЛазарьизгородавернувшись — иосталисьмывдвоёмссестройсиротынесчастныеинезащититнасникто!

А Христос зажал ладонями уши. И увидел младшую, удивительного смака деревенскую женщину. И улыбнулся.

— Лазарь, брат наш, умирает, — обратилась она. — А ты кто?

— Я? Я Христос, — и он склонился и приподнял го­лову лежащего. — Лазарь... Восстань, Лазарь...

Лазарь, услышав это, раскрыл глаза. Плыло над ним чёрное солнце, а в стороне, над окоёмом, весело прыгал тёмно-багряный серпик молодого месяца.

— Солнце превратится во тьму и луна в кровь, — шепнул он.

— Лазарь, это я, Христос.

— Христос? Господи Боже, в руки твои отдаю дух мой.

А потом возникли перед ним два Христа... Потом ещё два... Сорок... А за ними — бесчисленное количе­ство апостолов.

— Легионы Господни, — провозгласил он, и упала его голова.

Тогда Мариля, сестра Лазаря, начала горестно пла­кать и стонать, а Марта, заламывая руки, завопила:

— АговориливцерквинексмертиболезньтанокславеБожьейдапрославитсячерезнеёсынбожи-и-ийВотвидишьгосподибожееслибытыбылтутнеумербыбратмой.

— Не умер, но спит... Где тут ближайший родник.

— Там, Господи мой! — и Мариля показала им в овраг, заросший кустарником.

— Хорошо, — решил Братчик. — Ну-ка, Иаков, Пилип, Богдан, берите его за белы руки, несите за мной.

А родник тот был изумителен. Песчаный, обнесён­ный срубом, весь под крутым склоном.

Падала в него вода тоненькой, чистой, как стекло, струй­кой из трубочки болиголова, вставленной прямо в жерло.

И посадили они его в родник по шею, и так, чтобы струйка падала на голову, а сами отошли и стали ожи­дать Божьего чуда.

— Ты откуда узнал, что пьян? — спросил Пилип из Вифсаиды. — Я... эно... ни за что бы не узнал.

Юрась потянул носом:

— Да это и отсюда слышно. Сливянка... Мёд... Ржа­ная горелка.

— Подгоревшая, — Якуб очищал стебли лопуха и ел их. — Уж я знаю.

Тумаш чистил саблю.

— Ну и дуралей. Это не от неё дымком тянет, — он облизнулся. — Это зельвенская ржаная. Они нарочно де­лают, чтобы с дымком.

- А я говорю — подгоревшая, — утверждал Якуб.

— С дворянином он ещё о горелке будет спорить. Хам!

Неизвестно, чем бы всё это закончилось, но в это время мертвец в роднике защёлкал зубами.

— Б-б-боже, в-в-воз-зри на меня. В по-по-порубе сижу... Ть-тьма непросве-тимая, скре-скре-скрежет зубовный.

И начали смотреть в ту сторону Марта и Мариля, которых позвал Бавтромей, и появилась надежда в глазах их.

— Лазарь! Ступай прочь! — возгласил Братчик.

— В-в-в, — ответил Лазарь и, густо-синий, появился из зарослей.

— Господи Боже... — Марта упала в ноги Юрасю.

— Н-н-ну, Б-б-боже, н-навеки я теперь р-раб твой. На крест затащить позови — приду.

И повёл их Лазарь в хату, и выбили они днища из бочек, и зажарили откормленных тельцов, и начали пир силён. И села Мариля у ног Христовых и слушала его. А Марта не села, ибо такую ораву накормить да напоить — это вам не байки слушать.

И всё меньше верил Иисус в то, что девушка из лунного сада похищена кем-то, а всё больше верил, что обманула она его.

А было между тем не так. Было то, что новую монахиню никто никакими средствами не мог заставить жить так, как жили все в Машковском монастыре. На мессы не ходила, в хоре петь отказывалась, высоким гостям и прислуживать не хотела. Тихая и скромная прежде, держала она себя теперь так, словно в неё вселился бес. И наконец игуменья не выдержала, сама пришла к ней в келью и завела последний разговор. Не послушает — пускай пеняет на себя. Сказала, что если овладевали ей дьявольские мысли, так надо поститься, а не то — бичеваться, a не слушать старшее поколение — это уж cовсем никуда не годится.

Анея не смотрела на неё.

— Так что, прислать бич?

— Пришлите его городенским отцам церкви. Он из них немного похоти выпустит. А я ни молиться, ни бичеваться не буду. И вы не делаете — и я не буду.

— У нас дьявольских мыслей нет.

— У кого ж они тогда есть? Говорю: бич оставьте себе.

— Что ж это, пани такая?

— Нельзя поднять руку на плоть Божью. У меня мо­жет быть сын.

— Отку-уда?

— Не знаете, как бывают дети? Странно, мне казалось, что именно вы должны знать это лучше всех... Его сын.

Лицо игуменьи покрылось пятнами.

— Не могу... Не могу, — она вдруг засмеялась. — Так ты думала, что он Бог? Шалбер он, проходимец, школяр, из коллегиума вылетевший. Апостолы его — воры да конокрады. Его под бичами заставили Богом быть. Христо-ос! Да он с воскового Христа в храме за грош портки снимет.