Владимир Короткевич - Христос приземлился в Городне (Евангелие от Иуды)

— При чём тут синагога, козел?! — завопил Раввуни.

— Нет, — всё ещё не мог успокоиться Петро, — как так дальше жить?! Ты, Иисус! Ну-ка, давай нам деньги и пищу, раз учеников набрал! Хоть роди, хоть из колена выломай, а дай.

— Торговать надо, — предложил Бавтромей. — Вон церковь индульгенциями торгует, опять же, мощами, и никто их не бьёт.

— А напрасно, — возразил Христос.

— Ну? Так что? Что?!

— Погодите, — утомлённо попросил Христос. — Есть план.

...Через некоторое время пришли они в Новагро­док и там, не заплатив вперёд, ибо не имели денег, но надеялись их добыть, разместились в гостинице, находя­щейся в приходе Святой Троицы. Легли с молитвою об удаче вместо ужина.

Магдалина же, показав кому надо перстень, доби­лась верного слуги и передала с ним Ратме, что остано­вилась в гостинице. Она очень надеялась, что он явится сразу, и не ошиблась в своих ожиданиях.

Ратма пришёл и теперь стоял в этой комнате, ру­мяный от волнения. Смотрел на достойную жалости ме­бель, на скупое мерцание свечи. Это была святая скром­ность. И, однако, он видел, что перед ним знатная дама. Магдалина успела вытащить из сакв парчовое покрыва­ло, распятие слоновой кости и чётки из рубинов.

Его удивляла такая скромность. Он был от неё без памяти. Это была не Гонория из Валевичей.

— Вы... пришли. Вы обещали мне... и не обманули.

— Я не обманываю никогда... И особенно таких лю­дей... Прошу прощения, я даже не могу поднести вам бо­кал вина. Я три дня постилась, и вот мы опоздали сюда, хотя пост мой закончился с закатом солнца. Лавки на замках, рынок пуст, в корчмах угас огонь. Невольно мне доведётся отдать Богу и эту ночь. Я собираюсь не спать. Хорошо, что вы разделите неспание со мной.

— Боже мой! — удивлялся юноша. — Какая скромность! И, вы думаете, я дам вам поститься лишнюю ночь? Богy достаточно и того, что он получил. Я хочу ужинать с вами... Вы будете меня слушать... Ну!

И он позвал слугу Хроля и повелел, чтобы тот принёс всего необходимого и вина, что быстро было исполнено, а потом они сидели рядом, и ели, и наслаждались вином.

— Видите, я вам подчинилась, — молвила она. — Хоть это и не говорит в пользу женщины: сидеть ночью в одной комнате с мужчиной. Но я верю вам... Вот, от­пейте от моего кубка. Это будет причастие вечной нашей дружбы.

И опечалилась:

— Скоро мы идём дальше за своим святым.

— И вы бросите меня? — побледнел он.

— Дурачок, это обещание. Но я вернусь, — она по­ложила руку ему в ладонь. — Как только доведу его к це­ли. Возможно, мы встретимся снова.

— Да, — у него раздувались ноздри. — Иначе мне хоть не жить.

— Какой вы. А ваш брак?

— Я отошлю их в преисподнюю!..

— Что вы?! — с ужасом прошептала она.

— Простите, я забыл, кто вы... Но я отошлю их... Я ненавижу свою так называемую невесту... Мне тяжело и страшно с нею. Всю жизнь я искал такую, как вы... Как я долго искал!

«Долго, — подумала она. — Сколько тебе там было ещё искать?»

Он был в гневе, но он даже руки не протянул к ней.

— Я хочу вас... Я хочу в жёны только вас... Я умру, если этого не будет... Я добьюсь этого... Завтра же.

— Вы опасны, — вздохнула она, словно с силою отводя глаза.

Руками она словно отталкивала его, и он невольно схватил эти руки.

— Только вас... Пожалейте!

— Пожалейте вы меня... Мне тяжело... Это выше меня.

У него дрожали плечи, срывался голос. И этим голосом с неслыханной нежностью он прошептал:

— Что мне ещё сделать, чтобы вы были моею?

— Я полагаю, что вам надо запереть дверь, — ответила она.

Утром вся компания занималась тем, что толкалась на ярмарке, подыскивая, как бы тут смошенничать на пищу. Не было лишь Сымона и Бавтромея, которые рыскали повелением Братчика по городской свалке, выкапывая из отбросов наиболее старые, упаси Бог, не се­годняшние, пузырьки, бутылочки и бутылки, а потом до слёзной чистоты отмывая их и реке.

У всех хорошо крутило и животе от голода. В желудках сидела словно стая голодных волков.

Магдалина, правда, передала утром Братчику зо­лотой, но он не сказал друзьям, сберёг монету. Мало что могло случиться. На его приманку могли и не клюнуть.

Ярмарка лежала на площади меж чёрным, диким Новагродским замком и огромной корчмою. Плыла толпа, свистели свистульки, вели свой напев слепые нищие, словно душу из козла тянули. Толкались мужики, девушки, богатые женщины. Изредка степенно, как каравелла под парусами, плыл сквозь толпу дворянин в плаще.

Магдалина не находила себе места. Даже ночью, доводя любовника до безумства и потери сознания, сама задыхаясь от его объятий, она думала краем мысли, сможет ли исполнить приказ, освободиться, возможно, навсегда остаться с этим. Нe женой, так любовницей. Ибо этого она не отпустит. Этот никогда, благодарный ей, не сможет забыть её и эти ночные поцелуи.

Тревога возрастала. Успеет ли сотник? Получили они зов? А может, голубя встретила стрела или ястреб?

На рынке было всё дорого. Какой-то скряга — по роже видно, что при случае ростовщик, как муж каменной бабы, торговал яйцами. Юрась присматривался к нему сначала с улыбкой, потом — с брезгливостью.

— Почём? — спрашивает бедная баба.

— Два гроша сотня, — голос такой, славно глотка полна заноз.

— А Боже мои, это ведь за свинью столько...

— А ты вот и купи, и жри эту свинью, если так богата. Да ещё достань её. А яйцо — пища панская. Не для твоего холуйского хлебала. Вишь, яйца! Р-распустился народ.

— Два гроша? — спросил Юрась. — Бога побойся, человече. Срам.

— Срам, собачий ты сын, людям лишь в бане виден.

В глазах Христа загорелось внезапно хитрое, язвительное и плутовское.

— Хорошо. Уговорил. Держи подол — будем считать.

Люди, удивлённые огромной покупкой, начали собираться вокруг. Бесстыдный торговец поднял подол длиннющей сорочки. Христос начал класть ему в по­дол яйца.

— Пять... Десять... Двадцать...

И тут Магдалина с радостью, даже упало сердце, увидела.

За толпой сидел на коне, похожий на самовар, крас­ный Корнила и осматривал народ. Шелом держал в руке. Подстрижённые горшком волосы падали на низкий лоб.

Искал мрачно и не находил. Она хотела было по­дать ему знак, но побоялась.

— Пятьдесят, — считал Христос. — Двести...

Торговцу было уж тяжело держать. И тогда Христос, нагнувшись, чиркнул ножом по очкуру его порток. Портки упали. Скупердяй, весь красный от позора, боясь выронить яйца, до белых суставов вцепился в подол. Убегать он тоже не мог: портки связывали ноги у самой зем­ли. И потому он показывал людям и дальше свою непри­глядную наготу.

— Видите? — под общий хохот объяснил Юрась. — Срам в бане.

И тут Магдалина с радостью увидела, что Корнила услышал хохот и смотрит сюда.

...Увидел. Тронул коня в толпу. А за ним, клином раздвигая гурьбу, двинулись всадники. Пошли перед ними поп и два ксендза.