Владимир Короткевич - Христос приземлился в Городне (Евангелие от Иуды)

— Да что?! — не нашлась шляхтянка. — Бейте её! За распутство безбожное! На Евангелии в церкви поклянусь!

Они вцепились друг в дружку. Магдалина первым делом сбила с головы Гонории венок. Обе барахтались. И тут какой-то клирик, с жёлтым, как череп, лицом и чёрными глазами, крикнул:

— Стой! Ну! Вы что, у колодца? А между тем она ведь церковь оскорбила! Оскорбила! Слово, которым костёл заступился за невинность этой девушки. Зачем? Околдовав воеводского сынка, жаждала на других свои проступки сбросить. Между тем это одна из самых страшных женщин Городни.

Магдалина могла ещё вытащить знак, ладанку, данную Лотром. Но при всех этого нельзя было делать. Смерть без суда. Почему она заранее не показала её до­миниканцам?

Она поняла, что это все. Теперь ничто не спасет. По­том, на трупе, найдут тот знак; клирика за изобличение и убийство особо доверенного лица, того, которое может повелевать от имени церкви всем, отдадут службе и уни­чтожат. Лучше ли ей будет от этого? Она сложила руки и отступила.

— Распутница! — взвыл народ.

— Бей её!

— Девки, в камни!!!

Камень ударил Магдалину выше виска.

...И тут, услышав шум, Раввуни толкнул Христа.

— Смотри!

— В чём дело?

— Магдалину, кажется, бьют, — пробасил Тумаш.

Побледневший Юрась бросился к толпе. А гурьба уже лезла вперёд, тискалась, выла. Лезли едва не по головам, чтобы добраться вперёд, визжали. Где-то глупым голосом стенала одержимая бесом. Юрась толкал баб, оттягивал за волосы кликуш — и почти напрасно.

Тумаш хорошо понимал, что такое озверевшая толпа, а особенно женская. Он вырвал откуда-то кол и орудовал им. Тут было не до его «рыцарства к дамам». Кол, по крайней мере, отрезвлял, заставлял хвататься за ушибленное и меньше думать о жертве, а больше о том, как исчезнуть.

Камни летели уже градом. Но у кликуш было кро­ваво в глазах от ярости, и они бросали свои снаряды как попало. Магдалина видела белые глаза, разверстые рты, красные лица.

Ещё один камень ударил её в грудь. Потом тре­тий — по голове... Повисла рука. Земля под её ногами ежеминутно гуще покрывалась пятнами. Она закрыла глаза, увидев, как здоровенный монах взнёс балду. И тут кто-то прижался к её груди спиною, закрыл.

Юрась перехватил балду, с силою, выкручивая врагу руки, вырвал её и швырнул под ноги наступаю­щим. Там жалобно застонали.

— Ти-хо! — взгляд Христа был страшен. — Бросай камни! Зачем бьете?

— Не бьём! — визжал народ. — Убиваем её!

— Мол-чи-те! Молчать! Замолчите, изуверки!

Он видел, что его неприглядный крик привлёк внимание мужиков из ярмарочной толпы и, стало быть, бабу, пожалуй, можно будет спасти.

Было не до тонкостей. Он взял Гонорию за грудки и отвесил ей страшную оплеуху.

Тумаш сделал то же самое с «мёртвой головою» — даже лязгнули зубы.

— Отступи!

Фанатики замерли.

— Именем Бога бьёте, а в душе что? Зависть?! Или свои грехи на других спихиваете?! «Держи вора»?! Ты, девка, разве действительно не ярмарочный путь?! А ты, череп, за что ей невинность засвидетельствовал?! А у тебя разве не браслет на ноге?! А кто тут из вас по закоулкам не шастал, мужу голову не приукрашивал?!

Гипнотический взгляд неестественно больших страшных глаз обводил гурьбу:

— Вот сейчас венки да намитки у любодеек в небо полетят. Чтобы с простой головой ходили, как шлюхи.

Многие схватились за головы. Тихий смех прозву­чал среди мужиков.

— Писание читаете?! А там что сказано? Кто без греха — первым брось в неё камень... Кто бросит?.. Ты?.. Ты?..

Камни начали падать из рук. Лязгали по каменным плитам чаще и чаще.

— А теперь покажите же и вы свою власть, мужики! Берите их, кто за что сможет, да гоните домой, а ко­го в костёл, ибо там их дом, и спят они, видно по ним, со статуями. Эх, дуры! Не с вашей головою в словах по­повских разбираться. С вашей головою — в горохе только сидеть!

Мужики понемногу начали разгонять гурьбу. Где палками, а где и хватая. Визг, шум, топот. Некоторых — по всему видно тех, которые схватились за головы, — мужья вели за косу и толкая под бока. Ожидала их горькая чаша.

— Встань, женщина, — обратился Юрась, ибо Маг­далина от слабости упала на колени. — Никто не тронет. Идём в гостиницу.

С виском, по которому сплывали капли крови, с опущенными руками (в одной из них была клетка), она пошла за ним. Апостолы снова расселись на ступенях и стали следить за печальным Бавтромеем.

Намочив губку во вчерашнем вине, он обмывал ей голову. На окне, в лучах солнца, ворковали голуби.

— Ну, на голове только большой синяк... А тут, воз­ле виска, кожу рассекло. Ничего. Вот и кровь останавли­вается. Смолкой залепим — и всё.

Та вдруг заплакала.

— Вот, дурачина! Брось. И шрам будет под волосами. Будешь так же красива. Очень красива. Красивее всех. Что ещё?

— Грудь. Дышать тяжело.

— Не ребро ли сломали?

— Н-не знаю.

Он почесал затылок:

— Раздевайся.

— Ты что?

— Ладно, брось дурить. Времени у меня нету. Иначе вся эта апостольская банда снова голодная ляжет. А у жи­телей цыганить нельзя.

Она разделась. Он начал ощупывать бок женщины. Просто и естественно, словно делал это Тумашу либо Иуде.

— Цело, — наконец сказал он. — Разве, может, ма­ленькая трещинка. Сегодня достанем носилки — будем тебя дня два нести. Пойдём, видимо, на Вильно. Убе­гать надо.

— Откуда носилки?

— Это не твоя забота. Одевайся.

Потом он погладил её по плечу.

— По голове не рискую. Вот тогда, как заживет. Из-за чего у вас там драка была — не моё дело. Но умница, девочка. Смелая. Так уж их трепала! Hу, ляг, подлечись. И успокойся. Мы их, в случае чего...

Он пошёл. Некоторое время она сидела молча. Звучно заворковали голуби. Им было хорошо в лучах солнца, которое она сегодня едва не увидела в последний раз. Ничего. Всё обошлось. Теперь надо увидеть Ратму.

Она действовала машинально, как всегда. С Лотром не шутят. Это дыба, и «велья», и расплавленный свинец во рту, а там и костёр... Голуби... Значит, записи! Она достала маленький свёрток тоненькой бумаги, очиненное воробьиное пёрышко, инкауст в кожаной чернильнице и начала писать кириллическими буквами:

«Эязърпъсоэажътонэсэъфчхчцфснпрпъонмртчхэдпэяфоачыънтяэчфгтсоыспсьчоссюжм...»

Это была «литорея с одной печатью», древняя бело­русская тайнопись [11]. Магдалина писала ей ловко и быстро. Машинально двигалась рука. Мыслей не было. Словно какая-то запруда стояла перед ними. Словно палка по­пала в колесо и застопорила его.

И вдруг она вспомнила теплоту человеческой спи­ны на своей груди. Вначале только спину. Она была непо­хожа на все прочие тёплые спины. А Магдалина помнила их много.

Она обхватила пальцами голову и, несмотря на боль, сидела так некоторое время. Потом ударилась лбом о подоконник. И ещё. Ещё. Единственная большая капля крови упала на пергамент. Женщина скомкала его.