Владимир Короткевич - Христос приземлился в Городне (Евангелие от Иуды)

Мужчина-убийца обвис. Может, не держали ноги, а может, хотел быстрее задохнуться, чтобы окончились страдания. Но голова была поднята независимо. Он смо­трел в глаза судьям, как дантовский Фарината, с презрением к самому огню.

Только хозяин, словно не веря себе, водил глазами в разные стороны.

Даже сюда, в то место, где стояли апо­столы, временами нестерпимо наносило огневую жару. Что же было там?

Клубилось, вертело, ревело. Словно в золотисто-кровавых воронках стояли пять человек. Огнистые яркие птицы иногда отрывались от своего гнезда и летели в розовые сумерки.

Христос чувствовал, что порой, когда поворотит ветром пламя в его сторону, у него потрескивают волосы. И все же он не отступал.

«Боже! Боже мой! Спасай маленьких. Спасай угнетённых, спасай даже бродяг и мошенников, ибо отняли у них достойное жалости жилище и могут отобрать даже дорогую одним им жизнь, если не позабо­тятся они о ней сами. Боже, так разрази ты их громом! Да бейте же их, люди, плюйте на них, пинайте ногами! Куда же это я попал, и стоит ли даже распинаться за таких обезьян?!»

Он чувствовал, что сходит с ума, что смешивает себя и их и тысячи других.

В это время что-то приглушённо бухнуло. Нестер­пимо запахло палёным и навозом. Спрятанный огнём едва не до шеи, убийца страшно закричал. Потом он сжал зубы и, почти криком, стал мерно читать что-то, похожее на молитву:

— Отродье ада... Сыны Велиала... Наследники дьявола и суки из монастыря... Истинно говорю: среди зверей хищных на первом месте — поп, на втором — на­чальник и лишь на третьем — тигр.

Голова его упала. Женщина уже обвисла, видимо, угорев. Седой молчал.

На лицо Христа лучше было не смотреть. По лицу Фомы видно было, что он совсем одурел. Глаза закрыты, кулаки сжаты. Потом он с надеждой раскрыл глаза — столбы были на месте.

И тут внезапно завопил хозяин:

— Так я ведь из усердия! Я ведь из заботы! Неужели и мне отмщение?!

— И тебе, — негромко произнёс Христос. — Не ого­варивал бы, если бы верил чисто.

Хозяин словно только тут заметил его и вспомнил об обещании:

— Христос! Спасай меня! С-спасай меня, Христос!

— Истинно говорю тебе: сегодня же воздадут тебе по желаниям твоим, — тихо повторил школяр.

— Я ведь че-ло-ве-ек!

Раввуни не мог больше терпеть этого. Он посмо­трел на Юрася и ужаснулся: глаза у школяра были бес­пощадны.

— Вспомнил, — возмутился Христос. — Свинья видит звёзды, только если ей пнут в рыло.

Подбежала собака, радостно посмотрела на костёр, понюхала, завиляла хвостом.

— Христос, — натужно вымолвил Фома. — Я сейчас не выдержу. Я оскотинился. Сейчас залаю, на все четыре стану и...

— К-куд-да? — схватил его Братчик. — Тебе нельзя. Ты... человек.

Фома очевидно сходил с ума. Сходил с ума и последний живой на костре, шляхтич. И вдруг он, вилимо, нашёл для себя какой-то выход, пока не погаснет сознание:

— Боже, если ты есть! Намучил уж, достаточно! Отдаю тебе душу мою!.. В раю, так в раю. А в аду, так в аду — на всё твоя воля. Только помести ты нас вместе, чтобы не кляли мы тебя... Единственных, которые для меня... А я для них... Друга моего... Дочку... Меня... Курочку-беляночку. Неправда это, что душа у неё маленькая и небессмертная... Она ради... больше, чем многие... Курочку не забудь!

В следующий момент пан Коцкий перестал быть.

...Ревело, вертело, несло. Огонь разгорался всё ярче, и страшно было думать — почему? Страшно и не стоило. А от столов монотонно бубнил и бубнил голос:

— Святого апостола нашего Павла к евреям послание...

Христос чувствовал, что он умирает. Исчезло солнце.

— Они погибнут, а Ты пребываешь; и все обветшают, как риза...

Исчезло солнце.

— Ибо, как сам Он претерпел... то может и искушаемым помочь...

Тьма стояла в глазах.

— Потому что Бог наш есть огнь поядающий.

Рвался, рвался в небо огонь.

Глава XXVI

ЧЁРНАЯ МЕССА

Упаси нас, Боже, от сатаны и басурманов,

А ещё больше от папы и па­триархов.

Средневековая пословица

Там, среди высоких гор,

Валом прёт колдуний хор.

Гёте

Ночь для них была страшной. Они не пожелали и на минуту остаться в злосчастной деревне и ушли прочь. Хо­тели было добраться до местечка, до соседней деревни, хоть до какого-либо жилья, да сбились с дороги, блужда­ли в непросветимой тьме по кустарнику, измокли и за­коченели от росы.

Наконец им удалось найти какую-то ложбинку. По тому, как трещало под ногами, поняли: хворост, су­хостой. Кое-как наломали сушняка, разложили костёр. При его маленьком свете дело пошло веселее, и скоро взревел, зашипел яркий огонь.

И всё же им противно было сидеть возле самого костри­ща. Они с излишне большой свежестью помнили, что мож­но сделать с каждым Божьим благословением, даже этим.

И никто из них не захотел есть. Жарить мясо было выше их сил. Даже выше сил Пилипа из Вифсаиды и Якуба Зеведеева. При одном упоминании брала дрожь отвращения. Поэтому они удовлетворились светом, из­далека подбрасывая в пламя сушняк.

А когда огонь разгорелся ещё больше — они осмо­трелись и увидели, что попали из огня в полымя.

Они сидели на старом, видно было по всему — за­брошенном, кладбище. Наклонённые, замшелые кресты, Каменные плиты, укрытые зелёным одеялом мха, толстые обрезки мощных брёвен на всю могилу, с «голубцами», прибитыми к ним. Плиты лёжа, плиты перевёрнутые, плиты склонённые, плиты торчком. И на всём этом — разлив мхов, а над всем этим сухие деревья.

Повсюду какие-то ямы, разрушенные часовни, про­валенные усыпальницы. Видимо, тут хорошо похозяйничала чья-то рука, не привыкшая стыдиться или давать отчет перед другими за свои поступки.

За их, маленькой, ложбинкой лежала большая, окружённая довольно крутыми склонами. На ней, по краям, тускло были видны остатки каких-то фундаментов. Вокруг большой ложбины тоже темнели какие-то камни, росла высокая трава (наверно, на месте бывших грядок и цветников). Но всё это густо заросло довольно уже боль­шим лесом. Лес был тёмным, но там и сям в нём мёртво белели высохшие скелеты бывших садовых деревьев.

Они умерли от глуши и безлюдья и вот белели дальше и ближе, окружали ложбину и подступали к ней. Словно вычурные распятия. Словно десятки безобразных привидений.

Страшно было смотреть на это, и люди уменьшили костёр до маленького огонька, освещавшего только их ложбинку, десяток крестов и плит в их небольшом на­сиженном гнезде.

Обессилевшие, они никуда не в силах были идти, спать не могли тоже и решили кое-как переждать в этом месте ночь.

Говорить тоже никому не хотелось. Только после большой паузы Тумаш сказал:

— Когда жгли их, я всю веру призвал, чтобы исчезли столбы — куда там, чёрта беспятого! Стоят, как стояли. Куда он ведёт нас, Бог?