Владимир Короткевич - Христос приземлился в Городне (Евангелие от Иуды)

— Узнаю голос врага моего и людского. Ожидайте с ним.

Крик ещё звучал в ушах свидетелей. А вокруг давно стояла мёртвая тишина ночного леса.

— Теперь говорите вы, — гулко, словно в бездну, пропарил голос.

По шелесту травы можно было судить, что кто-то сделал шаг вперёд.

— Великий властелин рода земного, всех нас, — cказал человек. — Ещё позавчера никто из нас не думал идти сюда. Прости нас. Мы несли наше бремя и надеялись и терпели. Твои гонцы уговаривали нас, но мы оставались верными сынами триединого нашего Бога.

Голос из тьмы едко захохотал.

— Нас загоняли в смертный загон, нас влекли туда баснею о райском клевере, а мы жили, как в аду. И нас пугали адом. Нас, верных. Мы голодали и умирали с голода, а нас пугали адом, ибо не могли мы кушать ни индульгенцию, ни мессу. Нас били, как хотели, а потом пугали адом за отсутствие смирения. Нас гнали в рай силой, а мы видели, что место и там купили богатые. Костры горят на наших площадях, нас пытают, дети наши умирают с голода, не совершив ещё и первого гpexa. На земле этой господствует зло... Ничего не может Бог. Он бессилен против им самим поставленной власти, против собственных слуг. Он бессилен против тебя, властелин зла. Он пытает, гонит и распинает лучших своих сыновей, лучших своих защит­ников, либо просто не может защитить их. Ты, по край­ней мере, не мучишь верных своих слуг. Ты не будешь, как он, гнать светлых умом и душою, лучшую надежду, цвет творения своего. Знаем, что тебя нет тут, что это лишь голос твоего первосвященника, но ты услышишь, власте­лин. Твой слуга — не клирик. Твой храм — не церковь. Ты услышишь... Мы изнемогли. Мы не можем больше. Мы поможем тебе низринуть того, чтобы на этой земле было что-то одно. Не всё ли равно, с кем строить хорошее?

Он передохнул.

— Бери нас. Мы больше не можем. Мы умираем всю жизнь в наших сложенных из навоза хатах. Чем больше они гонят нас к святости и будущему райскому клеверу — тем нам труднее, тем больше мы жаждем тебя. Они добьются, что все мы сделаемся твоими. Всю жизнь мы за­живо умираем, Чернобог. Дай нам царствие твоё, дай нам хоть откуда-нибудь облегчение в этой жизни. Нам неот­куда больше ожидать его. Дай нам отблеск хоть какого-то света, пускай себе и чёрного. Либо — если нельзя и этого — дай нам на своих тайных шабашах хоть одну мину­ту забытья. Дай нам забыть вот тут, хоть на минуту, нашу страшную жизнь. Мы больше не можем. Забери нас.

Юрась почувствовал, что рука Тумаша холодна, как лёд.

— Что это? — спросил он.

— Тихо, — одними губами шепнул Фома. — Иначе — смерть. — И одним вздохом ответил: — Чёрная месса [12].

Легла длинная пауза. Возможно, властитель голоса думал. Потом снова металлом пропарили во тьме слова:

— Люди! Вы, которые из деревень Красовица, Хитричи, Березина и других, числом двадцать. Хозяйки ваши — верные дочери мои. Именем своим повелеваю — они дадут вам немного света. Именем Чернобога заклинаю их запретить сгон, отменить ставной невод и пригон откормленных кабанов. Пусть сбросят денежного взноса по двадцать грошей с каждой копы. Клянётесь?

— Да, — вразнобой вздохнули женские голоса.

— В знак согласия дадите сегодня подпись собствен­ным телом с тем своим подданным, которого изберёте... Другие слушайте. Великий властелин подумает и о вас. Вам не надо ожидать их страшного суда, которого бу­дет. А его не будет! Я обещаю вам это.

Эхом задрожала ложбина.

— Я исчезаю. Вам скажут, что делать. Сожгите крест. Я исчезаю...

Ярко побежали вверх первые языки пламени. Через минуту над насиженным гнездом пылал огромный, из целой сосны, крест. Огонь вырвал из тьмы ложбину, окружающие заросли, привидения сухих деревьев и многочисленные лица людей.

Их было множество. Несколько сотен. Целое море. Отчасти совсем нагие. Крест пылал над их головами. Ог­ненными и чёрными птицами метались над ними свет и тень.

Возле креста стоял человек в чёрном плаще. На лице — грубо нарисованная маска, на шапке — турьи рога. В руке — длинное копьё.

— Неофиты, где ваше обещание?!

Над головами людей поплыл большой, весь неровно, пятнами испещрённый красный лист пергамента.

Мужчина средних лет, весьма похожий на того, седого, которого сожгли сегодня, возможно, брат, взял eго в руки. Сказал уже знакомым голосом, тем самым, который говорил «забери нас»:

— Мы вырвали его из самого большого Евангелия, когда брали жертву. И каждый оставил на нём каплю крови. Вот.

Он поднял большой палец левой руки. И за ним начали сям и там подниматься руки с отставленными пальцами. Десять... тридцать... сто... ещё и ещё.

— Он красный, — провозгласил мужчина. — Кровь вызывает кровь. Злоба не рождает доброты, а гнев и злобу. Напрасно стараются.

Рогатый поднял на копьё пергамент и поджег его

— Гори, — хрипло произнёс он. — Пепел — вместе. Кровь — вместе. Гнев — вместе.

Все молча смотрели, как кожа коробилась в огне.

— Клянись, — предложил рогатый, когда пепел осыпался на землю.

— Клянусь за всех, — чеканил слова мужчина. — Клянусь в этом выжженном месте, клянусь на пепле по­хищенных и похороненных, что мы отдаём свою душу, помыслы, всех себя и детей наших тебе, Чернобог. На­учи нас быть стойкими, как ты, научи нас побеждать, как ты, научи нас не стонать даже тогда, когда вся кровь в наших жилах начнёт гореть от их железа, как сгоре­ли эти капли. Именем твоим отрекаемся от Бессильно­го, его городов и даже Небесного Града, в которых, как и в сердце слуг его, как и в их городах, нету ни сожале­ния, ни пощады, в которых нету ничего святого, ниче­го человеческого. Он не дал нам ни капли света, ни ис­кры надежды. Потому реки нашей крови, огонь нашей лютости мы отдадим, чтобы помочь тебе свергнуть его, Чернобог. Верь нам. Мы с тобою до конца и, в знак это­го, приносим тебе жертву.

Толпа немного отошла от огня. Плечи Христа дрожали.

— Что с тобой? — шёпотом спросил Иуда.

— Какое достоинство! Какое бедное быдло! Какое мужество! Какой мрак!

Перед огневым крестом лежал на плоском камне кто-то, укрытый грубой холстиной.

— Откройте, — попросил рогатый. Развяжите ему хлебало.

Кто-то дёрнул с лежащего покрывало. И тут Хри­стос закрыл ладонями рот, чтобы невольно не крикнуть.

На камне лежал генеральный комиссарий доказательной инквизиции Большая грузная туша.

Когда у него снова вытащили изо рта кляп — отдался тот самый, что и раньше, животный крик.

— Судил и судим будешь, — объяснил Рогатый. — Говори, что хотел еще сказать, иначе будет поздно.

— Отпустите, — с клокотанием в глотке сказал тот. — Видите, вы есть. Значит, нельзя сказать, что мы ведём войну с безвинными. Повсюду война за души, и в этой войне я — солдат. Пленных не убивают.

Белокурые волосы того, который присягал за всех, спутанными копнами падали на яростные глаза. Лицо запало в щеках. Губы побледнели так, что почти не отличались от цвета всего лица.