Владимир Короткевич - Христос приземлился в Городне (Евангелие от Иуды)

Крымчак начал присматриваться к правдивой вере.

«Возле входа толпятся с блюдами, на которых деньги, со свечами, с иконками, чётками.

Всюду красиво и хорошо пахнет, но на стенах, супротивно аллаху, подобие людей. Сколько же это душ отобрали они этим у живых?! Нечистые!

А вон кто-то опорожняет ведёрную кружку».

Узкие глаза осматривали золотые и серебряные раки, ризы, оклады икон, тяжёлые серебряные светильники. По­том хищно переползли на статуи. В парче, серебре и золо­те, в драгоценных каменьях. Со всех, словно водопад, льёт­ся золото. Золотые сердца, руки, ноги, головы, детородные члены, туловища, маленькие статуэтки животных — коров, лошадей, свиней... Улыбка пробежала по лицу:

— Бульбд добыре, бачка... Сюда сыкоро приходить буду.

Кто-то дотронулся до его плеча. Крымчак прыгнул в сторону, как огромная камышовая кошка. И успокоил­ся, отступил ещё, дал дорогу Христу. Тот сделал было еще шаг и неожиданно остановился. К нему тянулась рука. Густо-коричневая, испятнанная почти чёрными и почти белыми пятнами, перетянутая сетью жил, чёрная и иссе­чённая в ладони, словно каждая песчинка, перебранная ею за жизнь, оставила на ней свой след.

— Милосердный, подай, — умоляла старуха в лох­мотьях. — Стою и стою. Не хватает.

— Дай ей, Иосия.

Старуха радостно заковыляла к старосте. Высыпала перед ним пригоршню медных полушек.

— Батюшка, коровушку мне бы... Маленькую хоть

— Тут, родненькая, у тебя на коровку не хватает.

— Время дорого, — ловила его взгляд. — Потом отдам.

— Ну вот. Что за глупость бабская!

— Батюшка, коровка ведь наша умирает. Лежит коровка.

Неестественно светлые, удивительные, словно зача­рованные, смотрели на это поверх голов Христовы глаза.

— Говорю, не хватает.

— Б-батюшка... — старуха упала в ноги.

— Н-ну, хорошо, — сжалился тот. — Осенью отработаешь. На серебряную. Не та, конечно, роскошь, но — милосерден Господь Бог.

Старуха ползла к иконе Матери Божьей. Стремилась ползти проворнее, ибо слишком хотела, чтобы ко­рова поскорее встала, но иногда останавливалась: пони­мала — неприлично. Молодое, красивое, всепрощающее лицо смотрело с высоты на другое лицо, сморщенное, словно сухое яблоко. Старуха повесила свою мизерную коровку как раз возле большого пальца ноги «Тиоти».

Глаза Христовы видели водопад золота... Коров­ку, одиноко покачивавшуюся под ним... Скорченную старуху, которая, преклонив колени, даже дрожала... Лицо старосты, который светлыми глазами смотрел на всё это.

Магдалина схватила было Христа за руку. Тот мед­ленно, едва не выкрутив ей рук, освободился. И тогда она во внезапном ужасе отшатнулась от человека, у которого дрожали ноздри.

Юрась поискал глазами. Взгляд его упал на волося­ной аркан, обвязанный вокруг пояса у крымчака.

— Дай!

— Ны можно. Ны для того.

— Ты просто не рассмотрел, к чему это ещё приме­нимо, — сквозь зубы ответил Юрась. — Дай!

Он дёрнул за конец. Татарин яростно завертелся, как волчок, подхлёстнутый кнутом.

— Бачка!

Но аркан уже разрезал воздух. На лице старосты пролёг красный рубец. От удара ногою упала стойка. Зо­лото с шорохом и звоном потекло под ноги людей.

— Бог в помощь, отец, — басом отозвался Фома. — Да и я помогу.

К ним бросились было. Но они работали ногами и руками, будто одержимые. Змеем свистел в воздухе аркан. Сыпались деньги. Хрустели, ломались под нога­ми свечи.

— Торговцы, сволочь! — Глаза Христовы были белы от ярости. — Торговцы! Что вам ни дай — вертеп разбойничий устроите. Крести их, Фома! Крести в естественную веру.

Они раздавали пинки и оглушительные оплеухи с неимоверной ловкостью. Через окна, через двери, со ступенек летела, сыпалась, скачивалась, выла толпа. Тумаш загнал старосту в притвор, и тот, отступая, упал в купель с водою. Фома дал ему светильником по голове.

И произошло чудо. Двое разъярённых вытеснили из храма, рассеяли, погнали, как хотели, толпу торговцев.

У ступенек сидел с невинной рожей Раввуни и ино­гда молниеносно высовывал вперёд ногy: ставил поднож­ки бежавшим. Преимущественно толстым. Некоторых он успевал ещё, во время их падения, ударить ступнёй в задницу.

Христос отбросил аркан.

...Перед храмом стоял остолбеневший народ и смо­трел, как человек сыплет в ладони старухе золотых ло­шадей, коров, свиней... Крымчак в стороне держал свой аркан и удивлённо смотрел на старуху, на золото, ш школяра.

— Бабушка, бедная. На, купи коров, купи всё. Ни­кто нам, бедным, не поможет. Брешут все. Брешут все свете. Брешут.

Молодой осторожно сжал седоусому локоть:

— Говоришь — мазурик?.. А я думаю — правду го­ворили. Бог пришёл. Бог. Мы люди битые. Никто, кроме Бога, не пожалел бы, не спасал. Я их знаю.

Татарин, услышав это, начал медленно толкаться через толпу к своему коню... Вскочил... Пустил коня в намёт, прочь от храма.

Юрась закрыл ладонями глаза. Всё — от кобылы, на которой он лежал, от костров, от чёрной мессы и до этой минуты драки, — всё это переполнило его. Он не хотел, не мог смотреть на белый свет. Потом его поразила тишина. Медленно сползли с глаз пальцы.

Люди стояли на коленях.

Глава XXVIII

ПИЩА ДЛЯ МУЖЧИН

Года того же... имея вожа дорог, известный под Марлора именем... ворвался и, побив людей, что (каждое) человеческое селение до основания сжёг...

«Хроника Белой Руси»

Кто не ест свежего мяса и не пьёт све­жей крови — того охотника класть и уздеч­кой с бляшками либо и нагайкой хорошей сыпать в то самое место, кабы знал и при­учался.

Устав сокольничего пути

Татарин мчался нагим полем, как бешеный. Дваж­ды пересаживался уже на заводного коня, давая возмож­ность другому отдохнуть.

Вокруг было безлюдье. Ни души. Насколько хвата­ет глаз, нигде не было видно ни человека. Лишь парили где-то впереди, возможно, над каким-нибудь оврагом, вороны. Кружились чёрными чаинками, но не сади­лись — что-то тревожило их.

Крымчак подумал, взял немного правее и подъехал к пологому отрожку. По дну его скатился в овраг.

Никто бы не мог даже и подумать, что мёртвое без­людье может быть таким обманчивым.

...Овраг, насколько взором можно было окинуть до поворота, на версту и наверно ещё дальше, был набит людьми. Стояли нерассёдланные, космоногие лошадки простых воинов, ели сухой клевер арабские скакуны сот­ников. У большинства коней были на ногах овчинные мо­касины, а на храпах — перевязки.

Сидели и с восточным ненарушимым терпением ждали люди. Возле каждого десятка и сотни торчали вот­кнутые в землю бунчуки, подпёртые круглыми щитами. Блестели сталь копий и серебряные ножны кривых та­тарских сабель.

Из глубокой котловины, выкрученной, видимо, ве­сенней водою, высились бока, горбатая спина и лобастая голова громадного слона. Морщинистая кожа его была как земля в засуху. Темнокожий погонщик-индианин охрою и кармином наводил вокруг его глазок устрашающие, жёлто-багровые глазницы. Оружие погонщика — острый анк — и оружие слона — отполированная, толщиною в руку возле плеча и длиною в две сажени цепь — лежали в стороне. Слон вздыхал.