Камилу Бранку - Падший ангел

Хозяин майората умолк. Ифижения глядела на него с некоторым изумлением и волнением человека, который не может и не хочет признаться в чувствах, беспокоящих его. Неожиданное завершение этого диалога показалось ей эпизодом из какого-то романа, который нельзя считать слишком правдоподобным. Однако вдова генерала Понсе де Леона была весьма начитана во французской литературе, поэтому происходящее не показалось ей столь необычайным, как моему читателю и мне самому, когда я узнал об этом.

Прошло несколько мгновений. Ифижения созерцала фигуры китайцев на своем веере, не видя их, а потом произнесла:

— Поскольку неожиданное появление перед вами несчастной женщины дало повод для сердечных излияний, я, видимо, также стала причиной страдания вашего превосходительства!..

Калишту умоляюще переплел пальцы и воскликнул:

— Пусть архангелы Господни прольют на вас столько радостей, сколько может вместить блаженное существование! Пусть никогда ни единая туча не омрачит ваши мечты о счастье! И пусть каждое мгновение удачи, которое ваше превосходительство мне подарили, умножается для вас в бесконечных наслаждениях, о, моя милосердная подруга!

Никогда еще внезапно вспыхнувшая страсть не разрешалась такой бурей. Нам понятно, как это может произойти. В нашей жизни могут происходить подобные случаи, но одного мы точно никогда не сделаем, если нами неожиданно овладеет любовь, — мы не будем вести такие речи, не будем столь внезапно и пылко изливать свои восторги. Мы все — в большей или в меньшей степени — получили воспитание в салонах, мы привыкли подчинять чувства законам приличий, заглушать трепетные вздохи, в восхищении взирать на женщину, сводящую нас с ума, заикаться и отвечать несуразицей на любой вопрос, который она задает, демонстрируя при этом присутствие своего духа. И тогда наши смехотворные ужимки заслуживают лишь бесконечного сострадания.

Что ж, пусть так продолжается и дальше. Женщинам принадлежат только эти пятнадцать минут верховной власти, и немногим более. Их божественная сущность проявляется в тот краткий миг, когда ослепление обращает нас в животное состояние. Когда для бедняжек придет время склониться перед алтарем, а серебряные кадила превратятся в табакерки в руках мужей, эти пятнадцать минут навсегда останутся для них утешительным воспоминанием.

Но вернемся к повествованию. Я хотел сказать, что хозяин Агры-де-Фреймаш не стал бы ни произносить такие слова, ни обнаруживать свою околдованную душу, имей он представление о правилах, принятых в хорошем обществе. Эти достойные правила требуют, чтобы мужчина признался даме в любви только после того, как постоянные встречи и беседы с ней уменьшат силу чувства. Обычай настаивает на том, что за восторгами следует пошлое смущение, и только в конце — объяснение, ровно через три месяца после восторгов.

Заседания парламента завершились. Калишту Элой покинул свое кресло в палате за две недели до окончания сессии. По общему мнению, депутат от Миранды, недовольный и правительством, и оппозицией, удалился, убедившись в слабости своих сил, противостоящих колоссу, который давил на обескровленную Португалию.

Роялистские газеты указывали на Калишту как на пример мудрости и мужества в том тифозном болоте, где пылают в горячке и извиваются амбициозные ничтожества. По этой причине они нарекали его различными греческими и римскими именами, которые были так же уместны применительно к нему, как историческая правда соответствует легендарным свидетельствам о баснословных добродетелях Греции и Рима. Либеральная оппозиция сожалела о том, что пагубные и оскорбительные приемы правительства заставили покинуть палату такого депутата, как Беневидеш де Барбуда, высокий ум и достоинство которого вызывали ненависть безрассудной камарильи. Калишту Элой все это читал в газетах и говорил про себя:

— Как же я в таком случае могу верить тому, что написано о других людях!..

В то время, когда в газетах печатались эти мнения публицистов, адресованные потомкам, хозяин Агры жил в гостинице в Синтре, заботясь о том, чтобы снять и меблировать с британской элегантностью дом, стоящий посреди зарослей кустов и казавшийся созданным для полуденного отдыха королевы цветов или самой богини утренней зари.

После того как была закончена внутренняя отделка, полы обиты клеенкой, а стены снаружи увиты сиренью, жасмином, ванилью и зеленеющими побегами плюща, в этот дом вошла дона Ифижения, которую Калишту вел под руку. Ее сопровождала сеньора, чей облик излучал достоинство и внушал почтение. То была не кто иная, как сама дона Томазия Леонор, вдохновлявшая музу покойного лейтенанта на создание акростихов. Позади шествовали две служанки и лакей, облаченный в кашемир голубиного цвета, с ярко-красными в желтую полоску воротником и отворотами. Таковы были отличительные признаки ливреи испанской ветви рода Понсе де Леон.

Ифижению приятно удивил ее рабочий кабинет, украшенный изящными стеллажами и этажерками, которые были уставлены роскошно переплетенными книгами, расставленными с такой элегантной симметричностью, что они гораздо больше побуждали к созерцанию, чем к чтению. Остальные покои в этой обители фей, столь же великолепные, обнаруживали и богатство, и вкус.

Калишту ввел свою кузину во владение этим домом и удалился в гостиницу, чтобы она могла вздремнуть и отдохнуть после утомительной поездки.

Когда стало смеркаться, хозяин майората постучался в ворота этого эдема. Ифижения вышла ему навстречу с букетом цветов и сказала:

— Вот примиции {241} из вашего сада, кузен…

Калишту вдохнул аромат цветов, поцеловал руку, которая их протягивала, и прошептал:

— Пусть закроются мои глаза, если они будут способны не источать слезы благодарности…

— Слезы… зачем? — обратилась она к нему с нежностью. — Пусть плачет тот, кто несчастен. Разве вы не разделяете моего наслаждения, кузен? Разве вы не видите, что осуществили мою мечту и так превзошли возможные удовольствия, что я даже не осмеливалась их представить? Я блаженствую!.. Мне ни на миг не хочется думать, что эта радость может смениться печалью. Я погружена в грезу и не хочу, чтобы меня пробудили. Было бы жестоко сказать мне, что под этим цветочным ковром скрываются змеи. Это должен быть рай до грехопадения, святое неведение будущего, тут нет места плодам древа познания, которые открыли бы мою судьбу… Не так ли?

— Как звучит ваша речь, кузина! — сказал Калишту с пылкой, но скрытой любовью. — Какая музыка! Я не сумею ответить вам, сумею только слушать вас. В драматическом сочинении Са де Миранды, именуемом «Фанфароны», {242} есть некий эпитет, характеризующий одну из героинь, который я не мог воспринять иначе, как только со сладостными слезами, пробудившими к новой жизни мое сердце.