Камилу Бранку - Падший ангел

Если всего этого было бы недостаточно, чтобы оказать воздействие на душу Ифижении, ее сердце вряд ли смогло бы противостоять преклонению, быть может, несколько чрезмерному, которым было заполнено широкое пространство между словесными излияниями и самым малейшим проявлением менее благопристойных намерений. Случалось, что Ифижения удивляла Калишту Элоя слезами, набегавшими на глаза, и улыбкой на устах — улыбкой, которой она умоляла простить ее слезы. Случалось также, что она ощущала, как в ее кузене кипит желание просить, чтобы вместо слез она вознаградила его поцелуем — таким поцелуем, который ничего не отнимает от телесных и душевных красот, ибо он румянит лицо, а это прекрасно, и в душе он рождает обожание, а это возвышенно. Трудно было бы упомянуть хоть одну добродетель, которая могла бы утратиться при таких соприкосновениях! Иногда случается, что добродетель прячется и скрывается, чтобы не быть задетой стрелою поцелуя, и тогда она уменьшается, испаряется, пропадает… Но поскольку она очень тщательно таилась, никто не знает, как она исчезла, так же как невозможно догадаться, почему закрытый сосуд с ароматической эссенцией оказывается пустым, хотя и не был разбит. Естественно, что этот случай нашел объяснение в законах эстетики. Я изучу его природу, когда найду свободное время.

Но мы отклонились очень далеко от ревности Калишту Элоя. Вернемся к нашему предмету.

Ифижения любовно взяла его за руку и произнесла:

— Кузен, я не хотела бы прочесть в книге вашей души страницу, несходную с прочими.

— О чем вы, кузина?.. — спросил он зачарованно и с трепетом.

— Я не хотела бы оправдываться… — пролепетала она.

— Оправдываться?..

— Да. Мне достаточно сказать два слова о себе. Если я потеряю вашу дружбу, то хотела бы умереть. Чего бы я не сделала, чтобы заслужить ее!

Калишту преклонил колено и поцеловал ее руку, которую он жарко сжимал.

Несколько минут затем царило молчание.

Если бы человеческое счастье представляло собой цепь, последнее ее звено — высшее совершенство — соединялось бы с небесными наслаждениями. Этого последнего звена не существует; существуй оно, хозяин майората в сей миг расстался бы с земной жизнью и слился бы с блаженным ликованием ангелов на небесах.

Счастье сердец, переполняемых любовной радостью, и есть та Fortuna Parva, которой Сервий Туллий воздвигал храмы. {251} По-моему, Тит Ливий придает слову parva значение «низкая», или «малая». Я наделяю его более широким смыслом и перевожу как «бестолковая», ибо не знаю никого, кто в тех же обстоятельствах, что и Калишту Элой, смог бы сохранить в неприкосновенности разум и душу. Ведь хозяин майората не произнес ничего, что было бы достойно упоминания, — он, который столь мужественно, в крайне затруднительной ситуации, лицом к лицу с доктором Либориу, смог исторгнуть из себя потоки красноречия!

На следующий день, когда птицы, опаленные солнцем, укрывались накануне полудня в переплетении ветвей, Вашку да Кунья уже стоял под деревом.

В тот же час Калишту Элой обогнул живую изгородь, в которой таился благочестивый юноша, украдкой приблизился к нему и внезапно оказался с ним плечом к плечу.

Вашку не узнал человека, который высокомерно взирал на него. Три месяца назад они встречались в доме верховного судьи Сарменту, но тогдашний Калишту не имел ничего общего с теперешним.

Хозяин майората усмехнулся и сказал:

— Очевидно, ваше превосходительство имеет обыкновение чередовать новены с мысленным обращением к Богу среди кустов и лесных зарослей, по примеру святых отшельников? Или, напротив, вы взываете к властителям преисподней, чтобы те похитили душу вашей тетушки и оставили вам ее поместья, дабы вы могли жениться на сеньоре доне Аделаиде Сарменту?

Вашку осенило неясное подозрение — ему показалось, что он слышит размеренный и звучный голос Калишту.

— Это вы?.. — заговорил он.

— Да, и что? — прервал тот смятенного молодого человека.

— По какому праву вы пришли сюда и меня побеспокоили? — продолжал хранитель трех главных добродетелей.

— Я не беспокою ни вас, ни себя. Сразу сообщу вам, что в этом доме проживает кузина одного из Барбуд, и добавлю, что эта дама не молится ни одному из тех святых, которому обычно молится ваше превосходительство. Если сеньор Вашку да Кунья вернется сюда завтра, мы продолжим нашу беседу.

Вашку не вернулся.

Спустя два месяца после окончания парламентской сессии дона Теодора, устав писать письма и ожидать на них ответы, которые приходили из расчета один к десяти, призвала к себе уже известного нам учителя начальной школы Бража Лобату и с красными от слез глазами выжала из сдавленной груди такие слова:

— Что вы скажете, любезный сеньор Браж, мой-то муж все не едет?

— Я поражен, сударыня! — ответил учитель, теребя нижнюю челюсть. — Мне кажется, что вашего мужа там пленила какая-нибудь женщина. Лиссабон — это Вавилон, ваша милость. Кто туда отправляется хотя бы с каплей страха Господнего, теряет его. А кто не слишком прозорлив, у кого не хватает знаний о жизни и о мире, которые, скажем, есть у меня, тот, как только туда попадает, переходит к простейшей форме жизни.

— Переходит… к чему? Как вы сказали, любезный сеньор? — переспросила дона Теодора.

— Я хочу сказать, что повадился кувшин по воду ходить. Это и произошло с его милостью, думается мне! Он, конечно, мудрец, но мало знает о сегодняшнем мире. Большой глупостью было послать его в Кортесы. Я этого очень не хотел… но в конце концов… и аббаты, и крестьяне — все прожужжали мне уши, и я согласился идти вместе с ними (так говорил этот отступник, хотя он голосовал сам за себя!). А что он говорит в письмах к вашему превосходительству?

— Каким-то чудом одно письмо я все-таки получила… Вот оно, любезный, — пришло несколько дней назад. Прочитайте-ка!

Браж надел очки в медной оправе и начал читать:

«Кузина Теодора!

Перестань беспокоиться о моем здоровье — оно вполне удовлетворительно. Я еще не успел закончить все государственные дела, которые не дают мне отдыха. При встрече я расскажу тебе, что сделал на благо нации. Береги свое здоровье и старайся отдыхать от той многотрудной жизни, которую ты ведешь. К тебе приедет один человек из Брагансы, которому ты должна передать восемьсот тысяч реалов. Продай все наличное зерно и скажи арендаторам, которые взяли ссуду, что мне нужно собрать эти средства для чрезвычайно выгодного вложения.

— Вот видите! — сказала опечаленная супруга, скрестив руки и спрятав ладони под мышками. — Семь месяцев назад он выписал из дому столько денег, что Господи спаси! Деньги-то еще пропади пропадом! Но мой муж-то, мой хозяин, который раньше, если и не ночевал дома, то реже, чем раз в год, и говорил, что ему хорошо только рядом с женою!.. Что вы на это скажете, сеньор Браж? Вы думаете, что он там потерял голову? Неужели мой Калишту способен на это?!