Камилу Бранку - Падший ангел

Теодора, хотя и была старше кузена года на четыре, воспитывалась вместе с ним и своими руками снарядила его, когда он уезжал в Коимбру. Эта поэтическая детская дружба превратилась в ней в благосклонную щедрость в отношении денежных лишений Лопу, которые она ему снисходительно возмещала втайне от мужа. Уважение кузины Теодоры стало еще более горячим, когда она увидела, что Лопу в отсутствие Калишту участил свои посещения, составляя ей компанию зимними вечерами.

Итак, опечаленная супруга послала за кузеном Лопу де Гамбоа. Теперь уже только тихонько всхлипывая от сдерживаемой ярости, она поведала ему о том, что услышала от учителя.

— Я ведь это предсказывал тебе, кузина! — сказал Лопу, когда Теодора прервала свои сетования. — Я-то знаю, каковы мужчины. Когда мой старший брат и другие святоши ставили мне в пример добродетели твоего мужа, я им отвечал: «Отправьте его из деревни в Лиссабон или в Порту, оставьте там на два месяца, а потом расскажите мне потихоньку, что из этого вышло. Калишту жил в согласии со всем миром и с тобой, Теодора, потому что любил только свои книги, забил себе голову старыми баснями классиков, а больше ни о чем не хотел знать. И кроме того, скажи-ка мне, кузина, разве он так уж сильно тебя любил? Дни и ночи напролет просиживал в библиотеке, а тебя ни разу не приласкал!

— Почему же, иногда это случалось, Лопу, — перебила его Теодора, задетая в своем супружеском тщеславии.

— Тебе это только казалось, кузина, потому что тебе не случалось видеть, как хорошие мужья ласкают жен. Он ни разу не свозил тебя на морские купания, хотя тебе и нужны укрепляющие средства. Ни разу не брал тебя на праздник в Миранду или в Брагансу, и хотя ты — самая богатая наследница в округе, оставил тебя здесь в грязи возиться с ячменем и курами. Сеньоры, которые тебе даже в подметки не годятся по родовитости, живут, как велит благородный обычай, — делают визиты, посещают балы, богато одеваются на церковные праздники, а ты?.. У меня плакало сердце, когда я приехал к тебе после учебы и увидел, как ты режешь капусту на корм уткам.

— Но ведь мне это нравится…

— Пусть тебе это и нравится, но муж не должен был допускать, чтобы ты этим занималась. Работать — хорошо и необходимо, но каждый трудится так, как велит ему положение. Дамы шьют, вышивают, раскрашивают и занимаются другой чистой домашней работой. То, что делаешь ты, должны исполнять кухонные работницы. И все твое богатство не приносило тебе даже того отдыха и благополучия, которым наслаждаются крестьяне. Этот дом казался мне мрачным, и, несмотря на все великие познания твоего мужа, я еще не видел супругов, которые бы существовали так бессмысленно! Зато теперь твой муж целыми мешками сыплет деньги в подол любовнице, а ты ходишь в ситцевом платье и в шлепанцах! Ты!.. и в шлепанцах!.. Стоило тебе двадцать лет жить как рабыне, чтобы он теперь в Лиссабоне жил как князь!

— Больше он так жить не будет — я туда поеду! — возопила Теодора, взбешенная рассуждениями кузена.

— Ты не поедешь, кузина. Твои родственники не позволят, чтобы в Лиссабоне над тобой смеялись эти людишки и чтобы Калишту с тобой скверно обходился. Наследница Траванки, дочь Франсишку де Фигейроа, не побежит за своим мужем из дома, как это делают бабенки из черни. Если он захочет приехать, пусть приезжает. Если он захочет остаться там, пусть остается. Пусть тратит все, что хочет, но не прикасается к родовому состоянию жены. В нашей стране еще есть законы, которые освобождают оскорбленную женщину от скверного мужа и запрещают, чтобы богатства семьи Фигейроа были растрачены на распутство какого-то сумасброда.

— Но я с моим мужем не хочу расставаться! — пролепетала Теодора сквозь рыдания.

— Кузина, я же тебе не советую, чтобы ты это сделала так вдруг. Еще не время. Быть может, твой муж придет в себя и раскается. Развод — это слишком сильное лекарство, которое нужно применить, если и дальше будут продолжаться подобное расточительство и низменные уловки, которыми Калишту тебя обманывал. Ах, кузина, кузина!.. Каким же несчастьем для нас обоих стало то, что ты забыла о нашей детской любви и так быстро согласилась на брак с этим человеком! Я вот-вот должен был получить диплом и сразу собирался просить твоей руки и жениться на тебе — не важно, согласился бы твой отец или нет. Я никогда этого не говорил тебе, а теперь скажу, потому что моя боль вынуждает это сделать. Неужели ты не была бы счастливее, выйдя замуж за кузена Лопу?

— Откуда мне знать? — отвечала она, утирая слезы.

— Неужели ты сомневаешься, Теодора?

— Ты ведь такой ветреник…

— А почему, ты не догадываешься?

— Нет…

— Когда я вернулся из Коимбры и увидел тебя замужем за другим, я так отчаялся, что уже не думал всерьез о том, чтобы отдать свое сердце ни одной из женщин. Я хотел рассеяться и совершал безрассудные поступки, делавшие меня все более несчастным. Единственным утешением для меня было хоть на несколько мгновений оказаться рядом с тобой; но сколько раз я покидал тебя с сердцем, полным желчи!.. Я никогда не произнес ни единого слова, из которого ты могла бы понять мое состояние, разве не так?

— Иногда ты мне признавался, что расстроен своими долгами, и я тебе давала денег, чтобы ты мог расплатиться…

— Да, это так — ты всегда была моим добрым ангелом, кузина. Но пойми, что я входил в долги, именно чтобы уехать из этих мест — я уезжал на ярмарки, на купания, я повсюду искал рассеяния, но не мог найти ничего, что изгнало бы тебя из моих мыслей. Все наши родственники вызывали у меня отвращение — все, кроме тебя. Так представь же себе, кузина, какую мучительную жизнь я вел, начиная с девятнадцати лет! Любить тебя, любить тебя всегда и видеть тебя рядом с другим мужчиной, и, что всего хуже, рядом с мужчиной, недостойным тебя! О небо, какая же это мука! Какая мука!

Лопу закрыл свою наглую физиономию огромными ручищами. Теодора тупо смотрела на все происходящее, не в силах понять неясные ощущения, вызванные этими словами. Внезапно проходимец поднялся и произнес:

— Прощай, кузина! Я глубоко расстроен твоим несчастьем; твои беды ранят меня сильнее, чем мои собственные. Я сказал все, что счел разумным, о твоем муже, об этом жестокосердном, который похитил женщину моего сердца, моей души, моей жизни и моей смерти. Прощай, кузина!

— Ты уходишь огорченным, Лопу! — воскликнула она, выходя из дурацкого оцепенения, в котором пребывала.

— Кузина, существуют неизлечимые болезни. А моя — смертельна.

— Так что с тобой, кузен? Чем ты болен?

— Я болен сознанием того, что умираю с первого же дня твоего союза с этим человеком… сознанием того, что ты всегда будешь любить его, хотя бы он и унижал тебя так, как уже унизил.