Бус Таркинтон - Суета и смятение

Иногда случается, что дама вежливо кивает в ответ на поверхностное обобщение собеседника и делает вполне благосклонное лицо, принимая сказанное за аксиому, а потом — несколько дней спустя, когда для автора выдвинутый тезис успевает стать преданием былых времен, громом среди ясного неба звучит ее вопрос: «ПОЧЕМУ вы сказали, что люди, работающие в городе, получают не больше, чем петух в курятнике? Что вы имели в виду?» И спросит она это таким тоном, что разумное объяснение покажется едва ли возможным, настолько ты будешь удивлен, что она восприняла эту мысль всерьез.

И всё же, чего не хватает петуху? У него есть кров и пища; ему тепло зимой; его жены растят не один выводок, а дюжины. Над его головой чистое небо; он вдыхает свежий воздух; он гуляет по апрельскому саду под цветочной сенью. Ему грозит смерть, вероятно, насильственная, но быстрая. Неужели болезнь Мидаса [28] Мидас — царь Фригии, сын Гордия. В награду за почет, оказанный учителю Диониса Силену, получил от божества необычный дар — все, к чему прикасался, Мидас превращалось в чистое золото. Только во время пира царь понял ошибочность своей просьбы — золотыми становились все яства и вина у него во рту. предпочтительнее? Жены и дети петуха должны умереть. Разве жены и дети Мидаса бессмертны? Его жизнь короче, чем у Мидаса, но и Мидас проживает лишь одну шестую срока жизни галапагосской черепахи.

Почтенный труженик-стяжатель получает отпуск, дабы поднабраться свежих сил и продолжить работать, но у него нет ничего, чего бы не было у петуха. В зданиях имеется лифт, петух может взлететь на ветку. Автомобиль доставляет Мидаса к месту работы, петух добывает червяка прямо из-под собственных ног. Временами «деловой человек» ощущает давление, не осознавая его причин, и засиживается за бутылкой до поздней ночи; на следующее утро он ругает свою голову за то, что она мешает работать, — и клянется больше никогда не расслабляться подобным образом. У петуха нет ни давления, ни алкоголя, что свидетельствует в его пользу.

Петух зависим: его жизнью управляют фермер и погода. Мидас зависим — от своих собственных фермера с погодой. Петух думает лишь о настоящем, Мидас запасается впрок. Но что он может запасти на день грядущий? Ничего такого, чего нет у обходящегося без запасов петуха.

Петух и процветающий работник: они рождаются, они копошатся, они любят; они копошатся и любят копошиться; они копошатся и умирают. Ни один из них не видит красоты, не знает познания. В конце концов умирают и Мидас, и петух; у Мидаса лишь одно отличие от петуха: Мидас получает удовольствие от копошения и накопления того, что выхлопотал, — в этом его жизнь, любовь и божество. Но когда он умирает, он не может забрать свое божество с собой. Интересно, можно ли считать достойными только тех богов, что всегда с нами.

Мидас стремится уподобить себе всех окружающих; молодежь обязана расти в его вере…

Здесь рукопись обрывалась, впрочем, Шеридану расхотелось читать дальше. Он скатал листки в шарик и (вложив немалую силу в бросок) закинул его в мусорную корзину у стола; затем, поднявшись, заглянул в «Энциклопедию имен», которую ему много лет назад всучил книготорговец: вот наконец и пришло время впервые раскрыть том — на статье о Мидасе. Прочитав легенду, Шеридан принялся мерить шагами просторный кабинет, не переставая презрительно фыркать. «Дурачина!» — бормотал он. Но эта мысль давно утеряла для него новизну, да и своенравные записи Биббза ничуть его не удивили. Вскоре он выбросил прочитанное из головы.

На него навалилось одиночество: обеденное время давалось Шеридану тяжелее всего. Когда-то они с Джимом обедали вместе. Роскоу предпочитал уезжать в клуб, но Джим с отцом шли в ресторанчик недалеко от Делового центра Шеридана, где двадцать минут поглощали пищу и еще двадцать беседовали и курили сигары. Каждый день Джим заходил за отцом в пять минут первого, а без пяти час Шеридан вновь оказывался на рабочем месте. Но Джим больше не придет, Шеридан один в своем кабинете; со дня смерти Джима он не выходил обедать и никого не посылал за едой, предпочитая поститься до вечера.

В это время он скучал по Джиму больше всего: по его голосу, глазам, рукопожатию, краткому и энергичному, очень деловому. Но не это казалось Шеридану самым мучительным, его скорбь была гораздо глубже. Роскоу, эта старая добрая рабочая лошадка, слушался беспрекословно, к удовлетворению отца, но только в Джиме Шеридан, к радости своей, находил собственные черты. Лишь на Джима можно было положиться в том, что их немалое состояние станет расти год от года. Каждую ночь Шеридан засыпал с мыслью, что благодаря Джиму процветание не остановится. Он верил, что Джим, конечно, станет одним из величайших граждан страны. Ладно, теперь всё зависит от Роскоу!

Вдруг вспомнилось, что он давно хотел задать Роскоу один вопрос. Это не было спешным делом, однако недавно жена упомянула об этом, пусть и мимоходом, и он решил всё же поговорить с сыном. Но Роскоу уже несколько дней не заглядывал в кабинет к отцу, а если они встречались дома, то поднять эту тему не представлялось возможным.

Шеридан дождался четырех — времени, когда от рабочего дня осталось всего ничего, — и спустился на этаж ниже, во владения Роскоу. В приемной офиса, состоящего из нескольких комнат, собралась очередь, и Шеридан предположил, что сын уже беседует с кем-то и их необязательный разговор можно будет опять перенести, но когда он вошел в комнату с табличкой «Личный кабинет Р. Шеридана», Роскоу сидел один.

Он расположился спиной к двери, закинув ноги на подоконник, и не повернулся, когда отец вошел.

— Сынок, в приемной тебя ожидают люди, — сказал Шеридан. — Что случилось?

— Ничего, — не шелохнувшись, пробормотал Роскоу.

— Ну, наверное, ничего страшного в этом нет. Я и сам иногда заставляю ждать! Я хотел задать тебе вопрос, но это можно отложить, если ты думаешь о чем-то важном!

Роскоу не ответил, и отец, повернувшись к двери, помедлил, взявшись за ручку и с любопытством глядя на недвижную фигуру в кресле. Обычно Роскоу радовался его визитам и охотно разговаривал с ним.

— Ты точно в порядке? — сказал Шеридан. — Не заболел?

— Нет.

Шеридан недоумевал, а потом вдруг решил задать тот самый вопрос.

— Я хотел поговорить с тобой о молодом Лэмхорне, — произнес он. — По-моему, твоя мама считает, что он зачастил к Эдит, а ты знаком с ним дольше нас, поэтому…

— Я не буду говорить об этом, — буркнул Роскоу. — Не скажу о нем ни единого слова!

Шеридан удивленно хмыкнул и быстро подошел к окну, встав там, откуда было лучше видно лицо сына. Глаза Роскоу были красны, взгляд пуст, волосы в беспорядке, рот перекошен, кожа смертельно бледна. Отец оцепенел.