Фаддей Булгарин - Воспоминания. Мемуарные очерки. Том 2

На стр. 393 автор, исчисляя неприятельское войско согласно с показанием Михайловского-Данилевского, при слове «милиция» поставил в скобках: «vargering» [743]и в ученой выноске заметил: «Здесь мимоходом припоминаю изыскателям происхождения варягов, что это скандинавское прозвание вольных воинов и поныне существует в Швеции». Намек весьма глубокомысленный! Исследователи русской древности! поклонитесь перед проницательностью г-на Булгарина. Теперь разрешены окончательно все ваши споры о загадочном происхождении слова «варяг». Vargering – варяги – не ясно ли, что это родные братья? Однако ж вглядимся поближе в слово «vargering» и посмотрим, точно ли оно означает, как сказано в выноске, «вольных воинов». Устройство шведского войска было уже прежде объясняемо мною. До исхода 17 века в Швеции существовал рекрутский набор; но Карл XI освободил народ от этой повинности с тем, чтобы крестьяне сами на своей земле содержали солдат, которые в известные сроки являлись бы на учение, а в случае войны – на защиту отечества. Три хозяйства должны были содержать одног о солдата, отведя ему особый участок земли и снабжая его амунициею. Этот порядок сохранился доныне, и такое войско называется «indelta». Но сверх того каждые шесть хозяйств содержат еще одного резервного солдата , однако ж без обязанности отдавать ему землю. Ясно, что резервного войска всегда бывает вдвое менее против indelta ; резервный солдат также обязан участвовать в учениях и во всякое время быть готовым заменить выбывшего из indelta . Вот это-то резервное войско и называется «vargering». Но что это за слово? Оно происходит от французского глагола «varier» (по-шведски «vargera» [744]) и означает, что устройство западной военной силы несколько отличается от образования настоящего, коренного войска. Итак, вот к чему мы пришли, почтенные изыскатели происхождения варваров! Название «варяг» взято из французского языка, а мы до сих пор и не догадывались, несмотря на то, что это так просто! Но куда же девались «вольные воины» с их скандинавским прозванием? Спросите у г. Булгарина, который открыл мосты, соединяющие реки с островами; его показания всегда точны и верны.

IV глава, где автор желал изложить некоторые общие понятия о Финляндии и финнах, наполнена столь же грубыми ошибками. На стр. 437 читаем: «Древнейший город в Финляндии – Выборг, основанный, однако ж, датчанами в 1229 году» [745]. Тут нет ни словечка правды. Древнейший город в Финляндии, как можно прочитать во всяком учебнике, есть Або ; но г. Булгарин открыл, что все историки до сих пор ошибались: по его словам, время основания этого города «относится к 14 веку», тогда как, по финляндским известиям, Або уже в исходе 12 столетия разорен был русскими, о чем упоминает и Карамзин в 85‐м примеч[ании] к III тому своей «Истории» [746]. Что касается до Выборга, то он основан не прежде 1293 года, и вовсе не датчанами, никогда так далеко не заходившими, а шведским полководцем Торкель-Кнутсоном, который покорил корелов и заложил Выборг для содержания их в повиновении. Тут же г. Булгарин исчисляет еще до 20-ти городов с означением года построения каждого из них. Но спрашивается, какой для читателя интерес в этой номенклатуре и хронологии, особливо когда последняя, судя по приведенным примерам, требует строгой поверки? И каким образом эта статья попала в «Воспоминания»? Таких воспоминаний довольно в каждом книжном шкапу, и они годятся только для справок – разумеется, если они так же точны и верны, как сообщенное показание о построении Выборга датчанами.

Вообще автор необычайно тверд в хронологии. В 4 части (стр. 438) он отсчитал Абоскому университету 250 лет существования, а в 5‐й (стр. 551) уже отпраздновал и трехсотлетний юбилей его, тогда как этот университет основан не ранее 1640 года. Тут автор щедро наддал целое столетие, так как прежде, говоря о самом Або, он у этого города отнял два века существования. Такое вознаграждение с одной стороны, конечно, справедливо, но с другой – не совсем удовлетворительно. Не посчастливилось г. Булгарину знакомство с двумя из важнейших городов Финляндии, Або и Выборгом! Но станем ли мы слишком строго судить того, кто окончательно объяснил вопрос о происхождении варягов?

Такова же сила автора в топографии. Не говорю уже о том, что он почти все названия переиначивает по-своему, что он, например, везде пишет «Индесальми» вместо «Иденсальми», что « Лин-Киро» у него превращается в «Лиль-Кирку» [747], точно так же, как колоши , североамериканское племя, в «галоши» (Ч. V, стр. 559) и т. п.: к сожалению, книга пестреется и более важными промахами в географическом отношении. Пример тому мы уже видывали в «Малом Аборфорсе». Таким же образом кирка Рауталамби (IV, [стр.] 425) помещена между озерами «Конивеси» и «Кивисальми». Озера «Кивисальми» в целой Финляндии нет и быть не может: это видно из самого окончания «сальми» – слова, которое по-фински значит «пролив». Кивисальми есть станция, лежащая у пролива, который соединяет озера Конивеси и Кейтеле . Но церковь Рауталампи вовсе не лежит между озерами , а при длинном и узком заливе (lampi) последнего из названных озер. На следующей странице опять упомянуто небывалое озеро Кивисальми [748].

Напрасно г. Булгарин ссылается на карту, приложенную к его «Воспоминаниям» и будто бы скопированную с карты официальной: его карте недостает точности и полноты. На ней нельзя, например, найти таких мест, как Рауталампи и Сикаиоки, которые не раз упоминаются в истории тогдашней войны и в самих «Воспоминаниях» г. Булгарина. Другие места, по самому размеру карты, не могли быть представлены с надлежащей верностью. Удивительно ли, что автор, не любя справляться с другими картами, кроме своей, открыл в Финляндии озеро Кивисальми ? [749]

Целая половина первой статьи моей была посвящена изображению Кульнева, частью по новым, случайно доставшимся мне сведениям. Иноземный поэт [750], воспевший нашего героя, говорит в конце стихотворения:

Прекрасное движение, выразившееся в стихах, переданных этим слабым переводом, осталось чуждым изобретателю заметок, выписок и корреспонденций [751]. Этому не должно удивляться: нельзя требовать, чтобы газетный труженик, обрекший себя на самую прозаическую, мелочную работу, способен был разделять возвышенные чувства поэта. Но показать, что всякое доброе слово о бывшем неприятеле невыносимо для нашего слуха, значит поступить уже слишком не рыцарски, особливо, когда это слово высказано было писателем, который, в то же время, так благородно сочувствует славнейшим русским полководцам. Всем известное благородство г. Булгарина не позволяет, однако ж, сомневаться в благонамеренности отзывов его о поэте, которого сам он выхвалял, бывало, под именем Рюнберга. Чтобы отстранить недоразумение автора «Воспоминаний», прибавлю, что, смотря на предмет с его точки зрения, у нас нельзя и не должно было бы отдавать справедливость и Наполеону, а тем менее переводить сочинения о нем французов, например, Тьера [752]. К счастию, немногие разделяют этот взгляд г. Булгарина. Просвещенное наше правительство первое подает пример уважения к исторической истине, и не по воле ли самого монарха военный наш писатель Михайловский-Данилевский изобразил в верной картине военные дела царствования императора Александра? Блеск русского оружия таков, что нет надобности скрывать похвальные стороны побежденного неприятеля. Чувствуя это, г. Булгарин как в «Воспоминаниях», так и в других творениях своих позволяет себе иногда почти с каким-то своего рода энтузиазмом говорить о прежних врагах России и таким образом забавно противоречит самому себе.